Патриция Хайсмит - Игра мистера Рипли
Джонатан стоял в саду в полдевятого утра, обдумывая все эти варианты. Его знобило, хотя он надел свитер. Пальцы были перепачканы землей. Надо бы сегодня же переговорить с доктором Перье. От Симоны ничего не добьешься. Еще сцену устроит. Дорогой, о чем это ты? Джонатану всегда было трудно понять, когда она устраивает сцену.
А доктор Перье – можно ли ему доверять? Доктор Перье всегда излучал оптимизм. Хорошо, когда болезнь несерьезная, – в таком случае чувствуешь себя на пятьдесят процентов лучше, одного этого бывает достаточно, чтобы поправиться. Но Джонатан знал, что болен серьезно. У него был миелолейкоз, для которого характерно повышенное содержание лейкоцитов в костном мозге. За последние пять лет ему не меньше четырех раз делали переливание крови. И все равно он чувствовал упадок сил. Каждый раз, чувствуя слабость, он обращался к своему врачу или в больницу в Фонтенбло, чтобы ему сделали переливание крови. Доктор Перье говорил (и ему вторил один специалист в Париже), что придет время, когда состояние его резко ухудшится и переливания больше не помогут. Джонатан столько прочитал о своей болезни, что и сам это знал. Еще никому не удалось предложить способ излечения миелолейкоза. Эта болезнь убивает человека примерно за шесть-двенадцать лет или даже за шесть-восемь. Джонатан болел ею шестой год.
Джонатан отнес вилы в небольшое кирпичное строение, бывшее когда-то туалетом, а потом ставшее местом хранения садового инвентаря, и направился к дому. Поднявшись на одну ступеньку, он остановился и втянул в легкие свежий утренний воздух, подумав при этом: «Сколько еще недель мне суждено наслаждаться вот такими днями?» Он вспомнил, что и минувшей весной думал о том же. Держись, сказал он себе. Все эти шесть лет он думал о том, что не доживет до тридцати пяти. Джонатан твердой походкой поднялся по железным ступеням, думая теперь о том, что уже 8.52, а в магазине ему нужно быть в девять или чуть позже.
Симона ушла с Джорджем в ecole matemelle[3], и дом был пуст. Джонатан вымыл руки под краном, воспользовавшись при этом щеткой для овощей. Симона этого не одобрила бы, но он сразу же вымыл щетку. Еще одна раковина имелась в ванной на втором этаже. Телефон в доме отсутствовал. Первое, что он сделает, когда придет в магазин, – позвонит доктору Перье.
Джонатан прошел по улице Паруас и, свернув налево, вышел на пересекавшую ее улицу Саблон. Войдя в магазин, он набрал номер доктора Перье, который помнил наизусть.
Сестра ответила, что у доктора расписан весь день. Джонатан этого ожидал.
– Но это срочно. Я не займу много времени. У меня только один вопрос, поверьте, я обязательно должен с ним увидеться.
– Вы ощущаете слабость, мсье Треванни?
– Да, – мгновенно ответил Джонатан.
Ему назначили на полдень. В этом было что-то роковое.
Джонатан занимался изготовлением рам для картин. Он резал холсты и стекло, сколачивал рамы, выбирал подходящие из своего запаса для покупателей, которые не умели это делать сами, и – бывало это, правда, крайне редко, – покупая старые рамы на аукционе или у старьевщика, приобретал вместе с рамой и картину, которая казалась ему интересной. Почистив картину, он выставлял ее в витрину для продажи. Но это занятие не приносило прибыли. Он с трудом сводил концы с концами. Семь лет назад у него был партнер, тоже англичанин, из Манчестера. Они вместе открыли антикварный магазин в Фонтенбло, занимаясь преимущественно старьем, которое обновляли и продавали. На двоих денег не хватало, поэтому Рой оставил это дело и устроился механиком в гараже где-то под Парижем. Вскоре после этого врач в Париже сказал Джонатану то же, что говорил врач в Лондоне: «Вы подвержены анемии. Лучше проверяйтесь почаще, а от тяжелой работы воздержитесь». Со шкафов и диванов Джонатан переключился на более легкие вещи и занялся рамами для картин. Прежде чем жениться на Симоне, он сказал ей, что, возможно, не проживет и шести лет, – они повстречались, когда оба врача подтвердили, что его периодические упадки сил объясняются миелолейкозом.
И теперь, спокойно, очень спокойно начиная свой рабочий день, Джонатан думал о том, что если он умрет, то Симона, возможно, снова выйдет замуж. Симона работала пять дней в неделю с 14.30 до 18.30 в обувном магазине на авеню Франклина Рузвельта в нескольких минутах ходьбы от их дома. Она смогла пойти работать только в этом году, когда Джордж подрос и они определили его в детский сад. Они нуждались в тех двухстах франков в неделю, которые она зарабатывала, хотя Джонатан и раздражался, когда думал о том, что Брезар, ее хозяин, слишком охоч до женщин. Он не упускал случая ущипнуть за зад какую-нибудь из своих работниц и наверняка склонял кое-кого из них на большее в задней комнате, где хранились товары. Брезару отлично известно, что Симона женщина замужняя, поэтому, думал Джонатан, вряд ли он всерьез пробовал за ней приударить, но разве такого остановишь? Симона вовсе не была расположена к флирту – напротив, до странности застенчивая, она, вероятно, не считала себя привлекательной для мужчин. За это и ценил ее Джонатан. По его мнению, сексапильности Симоне хватало с избытком, хотя не всякий мужчина это замечал, и больше всего Джонатана раздражало то, что Брезар, этот настырный боров, возможно, учуял, чем хороша Симона, и рассчитывал кое-что с этого поиметь. И дело не в том, что Симона много говорила о Брезаре. Она лишь однажды упомянула о том, что тот подбирается к своим работницам, – а кроме Симоны в магазине работали еще две женщины. Показывая покупательнице акварель в рамке, Джонатан на секунду представил себе, что Симона, выдержав приличествующую паузу, уступила этому ужасному Брезару, который к тому же и холостяк, да и в материальном плане обеспечен получше Джонатана. Глупости, подумал Джонатан. Симоне такие не нравятся.
– Какая прелесть! Чудесно! – воскликнула молодая женщина в ярко-красном пальто, рассматривая акварель на расстоянии вытянутой руки.
На длинном, серьезном лице Джонатана появилась улыбка – будто солнышко вышло из-за туч и засверкало всеми лучами. Она радовалась так искренне! Джонатан не был с нею знаком. Картину, которую она рассматривала, принесла какая-то пожилая женщина, возможно ее мать. Цена должна была бы быть на двадцать франков выше его первоначальной оценки, потому что рамку он сделал более дорогую, не ту, которую выбрала пожилая женщина (у Джонатана в запасе их было не так много), но он не придал этому значения и взял восемьдесят франков, как они и договаривались.
Потом Джонатан прошелся шваброй по деревянному полу и смахнул пыль с трех-четырех картин, выставленных в небольшой витрине. Сегодня утром он подумал, что у его магазина определенно неряшливый вид. Никаких ярких красок, лишь рамы всех размеров вдоль некрашеных стен, к потолку подвешены образцы дерева для рам, на прилавке – книга заказов, линейка, карандаши. В задней части магазина стоял длинный деревянный стол, на котором Джонатан орудовал своими пилами, рубанками и стеклорезами. На том же длинном столе лежали паспарту, которые он заботливо оберегал, большой рулон коричневой бумаги, мотки веревки и проволоки, тюбики с клеем, коробочки с гвоздями разных размеров, а на стенных полках, над столом, – ножи и молотки. В целом Джонатану нравилась эта атмосфера девятнадцатого века, без всякого намека на коммерцию. Ему хотелось, чтобы его магазин выглядел так, будто им заправляет искусный мастер, и это, похоже, ему удалось. Он никогда не завышал цены, заказы выполнял вовремя, а если запаздывал, то извещал об этом своих клиентов открыткой или по телефону. Джонатан знал, что люди это ценят.
В 11.35, вставив к этому времени в рамки две небольшие картины и прикрепив к ним фамилии владельцев, Джонатан вымыл руки и лицо под краном с холодной водой, причесался и приготовился к худшему. Кабинет доктора Перье был недалеко, на улице Гранд. Джонатан повернул висевшую на дверях табличку той стороной, на которой было написано «Открыто с 14.30», запер дверь и вышел на улицу.
Джонатану пришлось ждать в приемной доктора Перье, сидя рядом с отвратительным пыльным лавровым деревом. Оно никогда не цвело, не умирало, не росло и внешне не менялось. Джонатан сравнил себя с этим деревом. Он снова и снова пристально смотрел на него, хотя пытался думать о другом. На овальном столике лежали старые зачитанные журналы «Пари матч», но на Джонатана они производили еще более гнетущее впечатление, чем лавровое дерево. Джонатан знал, что доктор Перье работал еще и в hôpital[4] Фонтенбло, иначе было бы глупо доверяться врачу, который работает в такой захудалой дыре, и уж тем более отдавать ему на откуп вопросы жизни и смерти.
Появилась сестра и поманила его пальцем.
– Так-так, как там мой интересный пациент, мой самый интересный пациент? – проговорил доктор Перье, подавая ему руку.
Джонатан пожал ее.
– Чувствую себя неплохо, спасибо. Но как насчет… я имею в виду анализы, которые сдавал два месяца назад. Не очень хорошие результаты?
