Арина Холина - Пристрастие к неудачникам
Костя гладил ее так задумчиво, как некоторые обкусывают ногти, и Настю это и успокаивало, и задевало.
“И куда это приведет? Чем закончится? А если я влюблюсь?” – тревожилась она.
– Ты напряженная, – произнес он.
Настя называла это “гипертонус”. Как у детей. Она почти всегда находилась в этом тонусе – только, может, глубокой ночью, одна, расслаблялась.
Он повернулся и поцеловал ее в живот, через шелк.
Настя думала о том, что может произойти, не как о страсти, похоти, сексе, физической близости. Ей казалось, что это будет обряд, после которого ее посвятят в такие же, как он – и она тоже будет относиться ко всему легко, перестанет тревожиться, и… И вместо классического реализма с перспективой и прочими условностями ударится с сюрреализм, абстракцию, экспрессию.
Она положила руку ему на голову – и он затих. Скоро Костя спал, и у себя на животе она ощущала его дыхание.
Аверьянова не гордилась собой – она ведь была всего лишь трусихой, но договорилась на том, что так было лучше.
В Париже Настя заметила, что Костя ее пугает. Рядом с ним она виделась себе одним из тех магнатов, у которых всегда такое выражение лица, будто они обдумывают план мести, а их многочисленная охрана похожа на преступную группировку. И хочется спросить: “А если из толпы кинут бомбу? А если снайпер? Авария?”…
Аверьянова нередко размышляла о том, что она скучно живет, и все бережет себя, вечно побаивается, вздрагивает от дурных намеков, и что она тот самый, классический, в пяти томах авторства Голсуорси, буржуа, столп общества, которого так и тянет заклевать сарказмом и защипать иронией.
– Меня друзья приглашают в Ниццу, – оповестил ее Костя. – Поедешь со мной?
И Настя вдруг решилась.
В Ницце выяснилось, что приглашали не совсем друзья, а случайные знакомые, и было это давным-давно. Она запаниковала. У Кости денег нет вовсе – она купила ему билет, гостиницы здесь дорогие, а ей еще надо жить на что-то в Москве…
Костя потащил ее в ресторан. Настя едва не плакала: какой ресторан? что они будут делать с чемоданами? где российское консульство?
В ресторане было так много знакомых, что Насте почудилось, будто незнакомых и вовсе не существует. Два дня они жили на трехпалубной яхте. Там же и встретили тех самых друзей, которые некогда звали Костю пожить у себя.
Вместе с этими друзьями, бородатым мужчиной и почти наголо стриженной дамой в темных очках с диоптриями, они на рассвете отправились на кинофестиваль в провинцию.
– Моя подруга очень религиозна, – рассказывала, убаюкивая, дама, неожиданно взбодрившаяся на рассвете, когда все остальные желали умереть, но быстро, а не в страданиях. – Она всегда говорит мне: “Анна, ты не должна желать зла. Никогда не говори: “Я убью его!”. Не ругайся. Зло тебя разрушает. Бог всем воздаст по заслугам. Судить – не мирское дело”. И вот я поссорилась с одной тварью, которая приставала к моему мужу… Не к этому… – Анна кивком указала на бородача. – У меня был муж рок-звезда. И я говорю этой моей подруге: “Вот она такая… Сука! Дрянь! Но, конечно, я не желаю ей зла… Конечно, Бог ее накажет, такую мерзавку, Бог ее покарает, ты же сама говорила!”…
Настя по-французски понимала хорошо, но не быстро – Костя переводил, и Аверьянова смеялась одна, после всех.
Фестиваль устраивал коньячный завод, что принадлежал зятю бородатого мужчины. Кино они так и не увидели.
Настя устала. Костя и друзья были полны сил, будто проснулись в собственной кровати. Только бородач все время клевал носом, но Настя уже поняла, что это его стиль.
Анастасия не была кочевником – где угодно она расслаблялась, только соорудив свой мир, подобие дома. Крики: “Едем в Монте-Карло!”, поспешные сборы, радостные для остальных, выбивали ее из колеи. Она все не могла отоспаться, отмыться, наесться.
– Мне нужно возвращаться, – она развела руками, приняла скорбный, извиняющийся вид.
Никто не расстроился. Настя уже знала, что они никогда не расстраиваются.
В поезде вспоминала ночь, пропахшую коньяком, который теперь не сможет видеть годами, – его пили из длинных стаканов, как лимонад, и потом целовались в такси, а потом – на диване в доме зятя, и вдруг что-то свалилось с грохотом… И она решила, что слишком пьяна, ее укачает, и даже отчасти стыдно, если он тоже пьяный, и у него не получится…
– Можно я тогда засну рядом с тобой? – настаивал Костя.
Но Настя не умела спать с чужими мужчинами – стеснялась, раздражалась…
Костя заснул на диване, а она поднялась наверх, умылась, приняла аспирин, выпила много воды – и так и не смогла вспомнить, когда в последний раз ее близость с мужчиной была похожа на безумие.
Спустя много лет они вышли из клуба “Мост”, Анастасия нажала на кнопку – и с удовольствием выслушала похвалы своей новой красной двухместной машине.
В кабриолетах есть романтика. С тобой уезжает самый важный для тебя человек. Романтика и власть.
Костя протянул руку и сжал пальцами ее загривок.
– Ну зачем? – вдруг смутилась секунду назад гордая и властная Настя.
– Какая же ты зануда… – без раздражения произнес он.
После встречи в Париже миновало два или три года – и тогда Костя объявился в Москве.
– У меня здесь связи, – непонятно сказал он.
– С кем?
– С массой нужных людей.
Костя даже играл в кино. Небольшие роли.
Кинопленка имела странное действие – она не жалела его, нехватка таланта была очевидной, и скованность, и медлительность резали глаз, но отчего-то эти недостатки, унизительные для других, странным образом привлекали. Казалось, будто это такая актерская оригинальность.
Костя часто выходил в свет.
– А что ты думала? – он улыбался снисходительно. – Мне за это платят.
Настя задержалась в паузе, во время которой на ее лице отразились дурные мысли.
– Как… сопровождение?
– Да ну тебя! – фыркал он. – Просто платят. Конечно, все думают, что это привлечет всяких там… женщин.
– О Боже! И сколько за это платят?!
– Косарь. В долларах. Иногда пятьсот, но я тоже соглашаюсь. Десять выходов – прожиточный минимум обеспечен.
Настя недоумевала. Зачем платить Косте, если он не знаменитость? Не настоящая знаменитость. Но она была за него рада.
Позже это деловое предприятие загнулось.
– Поехали в Гоа… – ныл Костя.
– Кость, ну езжай, а?! – взвилась Настя. – Сколько можно? Я тут при чем? Не хочу я в твою мерзкую Индию, там грязно, прыщи и дизентерия!
– Вот чушь! Все там чисто! Не грузи!
Настя сдалась через год.
В самолете летела хмурая и капризная. Они приехали ночью, с трудом нашли такси, поехали, как это обычно случалось с Костей, наугад, их швыряло от одной гостиницы к другой… Настя орала и клялась немедленно купить обратный билет.
Утром Костя принес ей кофе. С интересом глядел, как Настя расставляет по полкам кремы, лосьоны, маски; вытряхивает в ящики лекарства, развешивает одежду…
– Ты всю квартиру перевезла? – спросил он.
– Слушай! – воскликнула она. – Я люблю, чтобы комфорт!
На пляже он протянул ей самокрутку.
– Ни за что! – всполошилась Настя. – У меня паранойя начинается!
Спустя неделю Настя, в малиновых шароварах и в чадре, покупала траву у музыканта из Череповца, которого временно считала интересным и одаренным. От нее пахло кокосовым маслом местного производства, которое нечаянно превратилось и в крем, и в лосьон, и в маску, и даже в лекарство.
По странной причине мир, сузившийся с востока на запад от набережной до кромки моря, а с севера на юг – от холма до спасательной станции, стал вдруг огромным и наполненным такими разными смыслами, что в голове не укладывалось, как можно за долгие годы постичь хотя бы его малую часть.
Настя не покидала бы его год. Или хотя бы месяцев шесть.
Вся ее одежда висела в шкафу нетронутой – на местный эквивалент сотни долларов Настя купила мешок барахла, которое выкидывала, не стирая.
Ей представлялось, что душу, в Москве зачерствевшую от грязи (будто ею мыли полы в автомобильной мастерской, а потом бросили в кусты, где она обветрилась и задубела до того, что можно ножи точить), вдруг отстирали, вывели пятна, обмакнули в ароматное, нежное – и теперь она, чуть влажная, впитывая запахи джунглей, колыхалась на морском ветру.
В Москве она бежала по воде – и нельзя было останавливаться, а здесь обрела почву под ногами.
По истечении второй недели Настя отправила на работу невнятное письмо – и даже не помнила, то ли соврала о желудочной инфекции, то ли потребовала увольнения…
Ей хотелось жить здесь с Костей, и все равно было – чьи деньги, и чтобы каждый день эта праздная рутина, одни и те же события, и восторг, если сегодня на ужин завезли не окуня, а дораду…
Они с Костей с балкона второго этажа смотрели на пляж, качаясь в подвесных плетеных креслах. Костя толкнул ногой ее качалку.
– Ты ни в чем не уверена! Никогда ни в чем не уверена! Что с тобой не так?
