Малькольм Брэдбери - Обменные курсы
Так обстоят дела в Слаке, но где жизнь иная? Все только и говорят, что о деньгах, экономисты заняли место пророков. Лингвисты, которых развелось, как собак нерезаных, уверяют, будто всё в нашей культуре – деньги и математика, игры и сады, диеты и половая активность – это язык (вот почему у нас теперь столько лингвистов). А сам язык – выдуманная система обмена, попытка обратить слово в мир, знак – в ценность, надпись – в платежное средство, код – в реальность. Конечно, везде, даже в Слаке, есть политики и попы, айятоллы и экономисты, которые убеждают, будто реальность – это то, что они нам говорят. Не верьте им, верьте только сочинителям, этим банкирам, которые обращают печатные листы в ценность, но не пытаются выдать результат за истину. Разумеется, мы нуждаемся в них, ибо что наша жизнь, если не танец, в котором мы все пытаемся установить оптимальный обменный курс, используя свой ум и пол, вкус и одежду, в соответствии с вальдопинскими принципами? Вот ты, cher lecteur [2], со своим тюнингованным «вольво», кварцевыми часами «Сейко», радиотелефоном и высоким мнением о Вуди Алене периода до «Интерьеров», которое так громко высказываешь над бокалом кампари; или ты, chйre ms. [3], с туфельками от Гуччи, рассказами психоаналитика о твоем эго и пуговками модной блузки, расстегнутыми так, чтобы показать сейшелльский загар и привлекательные вторичные половые признаки, вызвать интерес и в то же время не сбить цену; и даже ты, cher enfant [4], со своим модным комбинезоном и пристрастием к Эмерсону, Лейку и Пал-меру – чем вы все заняты, как не выкладыванием того, что считаете собой, на чашу весов в попытке обрести смысл, определить цену, продать себя по самому высокому обменному курсу? В таком или похожем модном духе я мог бы ответить, если бы вы стали очень наседать на меня со святым Вальдопином, однако предпочту промолчать. Я писатель, а не критик, и люблю, чтобы вымысел оставался вымыслом. Нет, лучше я посоветую вам всё-таки посетить Слаку, город на перекрестке мировых путей, столицу цветов и цыганской музыки, красивых зданий и примечательного искусства, лежащую в широкой котловине Сторкских гор, среди пышной растительности и многообразных развлечений. Да, повседневная жизнь там несколько монотонна: дуют холодные ветры, туризм чрезмерно заорганизован, а магазинные полки частенько пустуют, но какой отдых без мелких неудобств? Надо признать, что самолеты туда летают редко, зато государственная авиакомпания «Комфлуг» совершает рейсы почти из всех европейских столиц. Язык, возможно, непрост, поскольку грамматика остается спорной, а каждый носитель по-своему произносит слова, однако карманные разговорники выручат в большинстве житейских ситуаций, а практически вся современная слакийская молодежь немного говорит на английском, пусть и почерпнутом из песен «Пинк Флойд». Валютные ограничения раздражают, в день можно поменять не более определенной суммы, но западные туристы пользуются определенными привилегиями в ресторанах, а изделия местных ремесел весьма любопытны. Девушки почти все хорошенькие; то же говорят о мужчинах. Народ в целом живой и ласковый, виды великолепны, персиковый коньяк (ротьвитті) – это нечто неповторимое. Как написано в кос-моплотовских брошюрах, такого отдыха вы не найдете нигде; когда наступает ночь и автомобили со скрипом плетутся вдоль ярко освещенных бульваров, даже короткая прогулка по прекрасному древнему городу убедит вас, что там можно найти массу интересного.
Если вы туда поедете, не пропустите собор. Посмотрите сперва на иконы, они в крипте; вход стоит меньше влоски. Потом войдите в неф, обходя леса (в связи с недавним землетрясением идет реставрация собора), и посмотрите Христа-Все-держителя на барабане купола. Алтарь великолепен; кто-то установил, что он фламандской работы. Однако не забудьте отыскать чуть правее, а может, чуть левее гробницу святого Вальдопина, первого национального мученика, создателя азбуки и просветителя, давшего начало великому множеству легенд.
ПАМЯТКА ПАССАЖИРА
1 – ПРИБ.
І
Первое, что вы замечаете, когда самолет рейсом «Комфлуг»– 155 с двухчасовым опозданием касается посадочной полосы, подпрыгивает, замедляется, поворачивает и катит к длинному белому дощатому строению с надписью «СЛАКА», это количество вооруженных людей. Пока самолет катится быстро, кажется, что все они одинаковые, потом картинка за круглой миской иллюминатора обретает четкость, и становится ясно, что их по крайней мере две разновидности. Часть – военные, в высоких фуражках с красным околышем, длинных плащ-накидках и широких сапогах. Другие, по всей видимости, милиционеры, на них плоские синие с белым фуражки, белые портупеи, галифе и черные ботинки. По мере того как самолет подъезжает ближе, становится ясно, что эти две категории отличаются не только формой, но и обязанностями. Военные стоят возле блестящих «Илов», «Ту», «Анов» и серых вертолетов «Ми», на бетонированной площадке перед ангарами или на траве рядом. Каждый самолет охраняют четверо или пятеро военных; лица у них строгие и бдительные. Синие милиционеры дежурят у дверей аэропорта, по двое – по трое у каждой; вид у них кряжистый и основательный. Военные и милиционеры стоят порознь и не разговаривают между собой; только когда самолет подъезжает ближе, вы понимаете, отчего вначале их легко было спутать: у каждого за спиной висит начищенный автомат Калашникова современной модели.
За самолетами, военными и милиционерами начинаются аэропортовские строения, длинные и низкие, поблескивающие белизной в свете раннего вечера. Они лишены какой-либо архитектурной идеи и выглядят лишь самую малость функциональными – такие могут стоять где угодно, для какой угодно цели. Двери, у которых дежурят вооруженные милиционеры, по всей видимости, заперты – никто в них не входит и не выходит. Над одной из дверей надпись «ИНВАТ». Строения двухэтажные, с плоской крышей, обнесенной металлическими перилами; на одной крыше стоят люди – довольно заметная, оживленная толпа. Все при воскресном параде; впрочем, сегодня и есть воскресенье. Мужчины по большей части в темных двубортных пиджаках с темными галстуками, шляпах или кепках, женщины уютно округлые, в просторных ситцевых платьях. Они умеренно взволнованы, смотрят на поле и машут – с удовольствием, но без лишней ажитации – подъезжающему самолету, а может быть, другому; несмотря на воскресенье, аэродром работает с полной нагрузкой, и второй «Ил», еще откуда-то, пузатый, сверкающий заклепками, тоже в бело-синей комфлуговской раскраске с кириллической эмблемой на хвосте, уже выруливает с полосы вслед за лондонским рейсом.
Солнце сияет, здания белые, воздух полон предвкушением неведомого. Некоторые скажут, что мир, в котором мы живем, нивелируется, всё превращается во что-то другое, различия стираются, уступая место универсальному сходству. Сейчас это выглядит одновременно и справедливым, и нет. Аэропорты, разумеется, всюду аэропорты, функционирующие одинаково, со множеством абстрактных узнаваемых деталей. Однако за подобным сходством всегда скрываются мелкие отличия, создающие атмосферу конкретного места. Воздух здесь отчетливо пронизан голубизной, трава – густая и жесткая, словно предназначенная для уборки; и впрямь, между посадочными полосами ползет старенький трактор. Там и сям надписи, разом говорящие и непонятные; на крыше машины, за которой едет самолет, написано «ХИН МІ», на серой цистерне, выруливающей из закамуфлированного строения, по трафарету нанесено «БИНЬЗИНІ». Пустые синие автобусы, стоящие рядком у здания аэровокзала – видимо, чтобы забрать пассажиров с самолета и доставить их в новую жизнь, – старые, толстощекие, с лесенками сзади, выполненные в непривычно затейливом литературном стиле. Люди на крыше низкорослые и коренастые. За травой, бетоном и деревьями, высаженными по периметру аэродрома, торчит золотая луковица церкви. Дальше, на фоне садящегося солнца, летит большая белокрылая птица, кажется, журавль. Впрочем, через грязные стеклянные миски иллюминаторов видно плохо, так что, возможно, это обман зрения. А где-то не очень далеко за церковной маковкой должен быть город, над которым только что пролетал самолет. Он лежит посреди широкой зеленой долины, не очень густонаселенной и обрамленной со всех сторон зубьями гор. По всей Европе лето было сырое и дождливое – необычная погода, ставшая в последнее время самой обычной. Долина, частью возделанная, частью лесистая, частью голая, промокла насквозь; по ней, поблескивая, петляет одна из водных артерий Европы, несущая свои воды то ли наверх в Балтийское или Северное море, то ли вниз в Средиземное, а то и дальше к Босфору; одна из великих рек, памятных старшему поколению по газетным схемам наступлений и отступлений, путчей и контрпутчей времен Второй мировой. Сейчас она вышла из берегов, затопила долину, леса, лоскутки зеленых и бурых полей, хутора с темными крышами, над которыми вьется дымок, и даже окрестности самого города, где она взята в каменные берега и где, по мере того как самолет снижается, можно различить движущихся человечков.
