Андрей Волос - Алфавита. Книга соответствий
— Годится! — обрадовался он.
— Тошнит уже от этих анекдотов. — сказал я. — Ну ладно, слушай…
Плывет матрос на плотике. Вдруг налетает огромный лайнер. Плотик вдребезги. Матрос хватается за бревно. На палубу выходит старший помощник. В белом кителе, с золотым крабом.
Витя сдавленно хихикнул и повторил шепотом:
— С крабом!..
— Честь по чести. Матрос кричит: «Шпрехен зи дойч?!» Помощник не понимает. Матрос: «Парле ву франсе?!» Один черт. Матрос перебирает еще двадцать языков. Наконец орет: «Ду ю спик инглиш?!» Старший помощник отвечает: «Йес! Йес!» Матрос ему: «Вот я и говорю, на черта ж вы мой плотик переехали?!»
Витя захохотал.
Костер совсем догорел. Угли мерцали. Над лесом показалось желтое зарево. Выползала луна.
— А еще? — сказал Витя, досмеявшись.
— Все. Надо спать идти.
— Ну еще оди-и-ин, — простонал он. — Один только! А?
— Ты чего? — злобно спросил я. — Сдурел?!
— Ну один расскажи — и все!
Я посмотрел на него в упор. Было темно, и я почти ничего не увидел — так, белая блямба лица.
Он был просто невыносим. Сначала испортил нам пинг-понг. Играли на вылет, поэтому кто еще хотел, мог играть только с Витей. А с ним играть было невозможно. Два нормально играющих человека производят шариком именно такие звуки: пинг! — на одной стороне стола, понг! — на другой. И опять: пинг! И тут же: понг! Болельщики сидят по сторонам, ожидая своей очереди, лузгают семечки и вертят головами: туда-сюда, туда-сюда. Чем дольше, тем лучше, потому что смысл пинг-понга (в отличие от настольного тенниса) заключается в том, чтобы продлить удовольствие. Пинг-понг. Пенг-панг. Пунг-пинг. Упал.
Чья подача?
А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: «Ну что, погнали?»
Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: «Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!..»
— Ну только один! — снова попросил он. — Один только!
Угли прощально вспыхивали.
— Плывет по морю матрос на плотике, — сказал я.
Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: «Да ладно, ты что! Сбрендил?» Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.
Витя поторопил:
— Ну?
— Лайнер, — тупо сказал я. — Лайнер на него налетел. Плотик пополам.
Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.
— Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…
— Ну?
— На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.
Смотрит — матрос.
Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.
— А матрос кричит снизу: «Парле ву франсе?»
— Ну?
— «Шпрехен зи дойч?» Потом еще по-испански.
Витя напряженно молчал.
— По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.
— Ну?
— В конце концов: «Ду ю спик инглиш?» Капитан ему в ответ: «Йес! Йес!»
Он заерзал.
— «Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?» — раздраженно закончил я.
— А-а-а! — разочарованно протянул Витя. — Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..
Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.
Армяне
Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.
Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.
Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.
— Ну как? — спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.
— Может, проскочим? — предположил я.
Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:
— Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?
Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди таджиков (см.).
— Это тако-о-о-ой народец, — протянул Мамука. — С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..
Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.
— Вон, на Атанесянца посмотри! — воззвал Мамука к моему здравомыслию. — Что? Скажешь, приятный человек?
Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега — Сергей
Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.
— Кто его знает, — вздохнул я.
— А вредные, вредные! — воскликнул Мамука. — Хлебом не корми — дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат — и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!
— Да ладно, — сказал я. — Прямо уж…
— Вот сейчас увидишь! — пригрозил Мамука. — Помяни потом мое слово!
Я взял билет и сразу понял, что дело швах.
Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.
Но первым сдался Мамука.
Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:
— Ладно, пишите два балла! Чего там!
Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:
— Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?
— Не знаю, — с вызовом ответил Мамука.
— Что мне с вами делать, ребятки, — вздохнул Атанесянц.
Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.
— Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?
— Четырнадцатого? — переспросил Мамука. — Подготовлюсь, Гайк Ашотович!
— Вот и сдадите с промысловиками. — Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. — Только не отлынивайте, Анджапаридзе.
Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.
Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.
— Народец, конечно, неяркий, — говорил Мамука. — Тот еще народец…
Но не все так просто! — воскликнул он. — Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело — Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!
Мамука отодвинул пустую кружку и протянул руку к полной.
— Совсем другое — Атанесянц! «Цэ»! Понимаешь? «Цэ»! Древний род!
Князья! Это же совсем другое дело. Как можно сравнивать? Ежу понятно. «Цэ»! Вот в чем фокус. Это тебе не какая-нибудь деревенщина. Да я как только услышу такую фамилию, сразу скажу — благородный человек. Он почти что и не армянин! Он фактически грузин, если «цэ» на конце! Естественно. Я тебе скажу: там ведь все напутано. Грузинские князья брали в наложницы армянских девушек. Но и наоборот: армянские плебеи брали в жены грузинских князей!
— Княжон, — поправил я.
— Ну да. Так что кровь-то в нем наша, грузинская, — закончил Мамука.
— Еще по паре?
Четырнадцатого мы снова встретились в коридоре. Мой напарник выглядел усталым. Приехал его двоюродный брат, и прошедшие три дня
Мамука был вынужден оказывать ему уважение.
— Восемь ресторанов, — горделиво сказал он, легонько икнув. -
Внуковский не считаю. Там не сидели, нет. Так просто, знаешь, два раза за водкой ездили.
Еще через час мне кое-как удалось воссоздать устройство планетарной передачи. Доцент Атанесянц, грустно посмотрев и соболезнующе покачав головой, все же вписал в зачетку вожделенное «удовл.».
Когда вышел мой приятель, на его красивом бледном лице красками горя и отчаяния было написано, что Мамука не сумел удовлетворить любознательность доцента.
— Ай! — воскликнул он, воздевая руки. — Что я тебе говорил!
И произнес краткую речь, которую я опускаю по причине ее совершенной нецензурности.
Когда мы закурили, я сказал:
— Что делать… Ладно, после практики пересдашь. Теперь взрывное дело бы не завалить.
Взрывное дело читал доцент Дзауров.
— Да уж, — ответил Мамука, страдальчески морщась. — Еще это чертово взрывное дело…
И, помолчав, с горечью добавил:
— Знаю я этих осетин (см.)!..
Атлантида
Однажды загудела земля, предвещая дрожь и конвульсии; страшной судорогой свело ее косное тело, стало оно колоться, и раскаленная магма поперла из трещин. Скоро прогнулась казавшаяся столь незыблемой материковая плита, превращаясь в глубокую чашу исторической геосинклинали (см. Каротаж), — и нахлынули в котловину волны времени. Камнекрушащими потоками врывались они на площади, ломая деревья и стены, с душемертвящим ревом катились по улицам… Похватав что попадя, в ужасе бежали от них несчастные жители града обреченного, — но разве можно ускользнуть от посланцев такой стихии?.. Пенные волны истории догоняли беглецов: то одного за другим, а то и целую толпу; обрушивалась на их смятенные головы украшенная белым буруном лапа вала и, растерзав податливое прошлое, бросала очередное вывернутое душой наизнанку тело корчиться на холодном песке дальних прибрежий…
