Уилл Фергюсон - Счастье™
Они об этом эпизоде не говорили. Кружили вокруг да около, балансируя почти над пропастью, но никогда не произносили вслух этих слов, ставших теперь анафемой: «Шератон Тимберленд». Это стало их Аламо, их Ватерлоо, синекдохой водораздела их дружбы.
Недавно Мэй отредактировала для «Сутенира» причудливый словарь под названием «Непереводимости», где остроумно объяснялись термины, которых нет в английском языке. Целые чувства, целые понятия остались невыраженными только потому, что для них еще не придумали слово. Например, «mono-no-aware?», «печаль вещей» – по-японски это означает некое страстное чувство, которое таится повсюду за внешней стороной жизни. А, скажем, термин «mokita» на языке киривина Новой Гвинеи – «правда, о которой не говорят». Речь идет о молчаливом согласии не говорить о том, что всем известно, как, например, пристрастие к алкоголю тетушки Луизы или скрытая гомосексуальность дядюшки Фреда. Или Случай в «Шератон Тимберленд». Как и то, что Эдвин женат. Все это – «мокита». Что сближало и разделяло Эдвина и Мэй: тонкая, непроницаемая стена «мокиты».
«Он женат, он женат», – повторяла Мэй, когда понимала, что теряет над собой контроль. Когда хотелось нежно погладить его по шее. «Он женат». Чем чаще она повторяла эти слова, тем сексуальнее они звучали.
– Да, мы брали стажера. – Мэй благодарно улыбнулась, когда Эдвин поставил перед ней чашку кофе. Это была, понятное дело, не многозначительная и уж, конечно, не кокетливая улыбка – она просто говорила: «Я знаю, почему ты приносишь мне каждый день кофе. И ты знаешь, что я это знаю. И все же мне это по душе». (Улыбка Мэй многое могла выразить.)
– Почему же стажер не занимается этой макулатурой? – спросил Эдвин. – Трудно класть отказы в конверт?
– Она ушла. Мистер Мид велел ей вымыть его машину и съездить в прачечную. А она под словами «начальная должность в книгоиздании», оказывается, имела в виду что-то более творческое. Сейчас, похоже, чистит в доках загоны для скота. Говорит, разница небольшая.
Эдвин сделал глоток.
– Чертовы стажеры. Куда девалась старая добрая трудовая этика?
Сливки его мокко-латте рассвернулись – если можно так выразиться, – образовав не вполне мерзкое нефтяное пятно ненасыщенного жира. У Луи неподражаемые капуччины – если, конечно, так говорят о капуччино во множественном числе.
– Пока не найдем кого-нибудь нового, – сказала Мэй, – нам всем придется впрячься. Я собрала прошлонедельные поступления – около ста сорока рукописей и примерно столько же заявок – и разделила все между редакторами, более-менее наобум. У тебя, наверное, их с десяток, и для ответов, естественно, я распечатала тебе пачку бланков «по тщательном рассмотрении».
– Но почему мы должны страдать? Нельзя нанять дрессированного гамадрила?
– Помнишь генерала? Когда он без всякого агента просто подсунул под дверь свое предложение – цитирую – «взгляда изнутри на войну в Косово»? Помнишь, как быстро мы крутнулись?
– А, ну да, генерал. Сам Бешеный Пес Маллиган. Такое не забывается. Последняя натовская бомба еще не коснулась земли, а «Операция „Балканский Орел“» уже на лотках. Мы на неделю обскакали «Даблдей» и «Бэнтам». Это было…
– Великолепно?
– Нет, я не то слово ищу… Это было ужасно. Совершенно ужасно. Для меня «Балканский Орел» стал одновременно апексом и надиром мусорного книгоиздания.
– Апекс? Надир? Обожаю твой грязный язык. – Сказав это, она тут же пожалела. Стереть бы всю фразу клавишей возврата. – Эдвин, за работу, хорошо? Разгреби побыстрее, а то на подходе еще.
– Самотек неостановим, да? – Это была скорее констатация факта, а не вопрос.
– Точно, – ответила Мэй. – Ненужные, непрошеные мечты – клеймо цивилизации. Самотек – один из неуничтожимых элементов нашей жизни. Представь себя… ну, не знаю… Сизифом с лопатой. И не забудь: планерка в десять.
– О господи. Наш Мозгоеб уже вернулся?
– Эдвин! Ты не должен давать ему такое определение. Ты же дипломированный филолог, твой репертуар должен быть поизящнее.
– Прости. Меа culpa. Mea maxima culpa[2]. Я имел в виду: наш Говноед уже на месте?
Мэй вздохнула. Так вздыхает человек, уже отчаявшийся достигнуть недостижимого.
– Да, мистер Мид вернулся. Прилетел рано утром и собирает всех во втором конференц-зале в десять часов – ровно в десять.
– Понял. В два часа в десятой комнате.
– До свидания, Эдвин.
Он направился к выходу, но остановился.
– А почему у тебя нет самотека?
– То есть?
– Когда ты раздавала рукописи, почему не оставила немного себе? Пострадать со всеми вместе из солидарности?
– Я уже пострадала. Взяла в пятницу домой тридцать штук и десяток заявок. Сидела с ними весь вечер.
– А-а, понятно. – Эдвин сделал паузу лишь чуточку длиннее, чем нужно. Но достаточную, чтобы фраза повисла в воздухе. Чтобы подчеркнуть тот факт, что Мэй провела вечер одна, с кошкой, читая заявки и непрошеные рукописи. – Ладно, я… э-э… к себе, – сказал он. – Планерка через полчаса. К тому времени разделаюсь, наверное, с половиной.
Мэй посмотрела ему вслед. Выпила кофе. И подумала о множестве «мокит», которые заполняют нашу жизнь, придают ей форму и содержание.
Глава вторая
Эдвин де Вальв взял манускрипт с вершины бумажной башни. Под рукой лежала пачка отказов, готовых в любую минуту отправиться в путь.
Первое письмо от автора из Вермонта начиналось так: «Здравствуйте, мистер Джонс!» (Джонс – вымышленное имя, которым назывались все, если писатель звонил и требовал соединить его с «редактором по заключению контрактов». А надпись на корреспонденции «Мистеру Джонсу, срочно!» сигнализировала о том, что для данной рукописи лучшее место – стопка макулатуры.)
«Здравствуйте, мистер Джонс! Я создал художественный роман о…» Дальше Эдвин читать не стал.
От имени «Сутенир Инк.» хочу поблагодарить Вас за чрезвычайно интересное предложение. Но, к сожалению, после внимательного рассмотрения…
Эдвин взял следующую рукопись. «Уважаемый мистер Джонс, прилагаю свой роман „Луны Тхокстх-Акуогкснира“. Это первая часть трехчастной трилогии, которая…»
…после долгого обсуждения мы пришли к выводу, что Ваша книга, к сожалению, не отвечает насущным задачам издательства.
«Мистер Джонс! Мой блокбастер „Адвокат в бегах“ – стопроцентный бестселлер, гораздо лучше барахла, что пишет этот ваш крутой Джон Гришэм и по которому все с ума сходят. P.S. Я напечатал рукопись через один интервал, чтобы сэкономить бумагу. Надеюсь, вы не возражаете. :-)»
…желаем Вам найти издателя своего произведения и глубоко сожалеем о том, что не смогли пока предложить Вам контракт.
«Уважаемые господа, как мало мы знаем о техническом обслуживании холодильников, однако предмет этот имеет длинную и увлекательную историю».
…Возможно, стоило бы предложить ваше произведение издательствам «ХарперКоллинз» или «Рэндом Хаус» ? («Сутенир» уже много лет враждовал с «Харпер-Коллинз» и «Рэндом Хаус», и они постоянно переадресовывали друг другу свою макулатуру.)
«Уважаемый мистер Джонс, „Осторожно! Осторожно! Осторожно! Пригнись! Отходи!“ Раскаленные докрасна пули брызнули в голову агента Макдерьмита, привыкшего убивать не моргнув газом… Это начало моего приключенческого романа „Убить убийцу!“, набитого действием под завязку. Если хотите узнать, что дальше, придется просить у меня рукопись, тогда все сами увидите».
Но Эдвин уже вставил новый бланк «после тщательного рассмотрения» и об агенте Макдерьмите больше ничего не узнал.
Однако выражение «не моргнув газом» Эдвин не пропустил, решив повесить его на доску объявлений, куда помещали забавные вырезки и графоманские перлы. Эта коллекция была известна под названием «Стена Графоманов». Или «Перлы в навозе». Или «Из мусорной кучи». В блистательной прозе встречалось, например, такое:
Она стояла на вершине холма, ее иссиня-светлые волосы развевались на сквозняке.
И вот еще:
– Какая абсолютная белиберда, – прошипел он.
А вот классика:
Она не сказала ни слова. Лишь прикусила нижнюю губу и облизала верхнюю, —
породившая бум среди редакторов: всячески гримасничая, они безуспешно пытались повторить описанный подвиг. «Неморгающий газ» агента Макдерьмита попадет на «Стену Графоманов», но и только. Эдвин вздохнул.
В каждый конверт с рукописями и заявками был вложен конверт с обратным адресом, что несколько облегчало тяжкую работу Эдвина: вскрыть, пробежать по диагонали, отбросить и вложить отказ. Полностью механизированное упражнение по литературной критике. Эдвин редко дочитывал первый абзац сопроводительного письма до конца, вообще не удостаивал вниманием то, что напечатано на ярко-розовой бумаге или матричным принтером, одними заглавными буквами или курсивом (было одно полностью и заглавными буквами, и курсивом – несомненно, в своем роде рекорд) или же с какими-нибудь невообразимыми шрифтами. В таких случаях он просто выуживал конверт с обратным адресом, вкладывал в него соответствующее «после тщательного рассмотрения» и бросал в коробку «Исходящие».
