Сергей Мильшин - Атаман
Юшка Роденков молча поправил на поясе кремневый пистолет, выбрал взглядом из столпившихся казаков помощников — те дружно шагнули вперед, отвернулся и тут же скрылся в тумане. За ним, как тени, скользнули двое бойцов.
— Калашников! — Из толпы вынырнул круглощекий, обманчиво хрупкий, но опытный и смертельно опасный для врага пластун. — Бери кого хочешь. Пойдете первыми. Задача — снять охрану. Сам понимаешь, шум нам не нужен. Мы пойдем за тобой с пятиминутной задержкой. — Он выпрямился и собрал в широкую ладонь — считай, спрятал, аккуратно подстриженную бородку. — Все, казаки! По коням! Бог нам поможет, — Маркоша Осанов перекрестился и мягко шагнул к ближайшему валуну.
***Утро накатывало стремительно, как казачья атака — лава. Клубы тумана выползали из горных ущелий и потихоньку застилали дымкой склоны перевала. В кустах туман рвался клочьями, цеплялся за ветки, неприятной влагой ссыпаясь за воротник, если невзначай шевельнешь кусты. Туман был казакам на руку — затруднял видимость врагу и звуки скрадывал.
Тимофей Калашников разделил людей на двойки. Так легче подкрасться тихо. Себе в напарники Тимофей взял друга и земляка — вместе перебрались на Кубань из небольшого городка Белгорода лет десять назад — настоящего гренадера в добрую сажень ростом Африкана Митрича. Африкан был из кержаков, но это не мешало им дружить, почитай, с самого детства.
Горцев первым заметил Калашников. Он резко присел и поднял ладонь — «внимание». Митрич пригнулся и осторожно подобрался к Тимофею. Черкесы полулежали в ложбинке между двух высоких камней. Две головы в папахах о чем-то тихо переговаривались в пол-оборота к казакам. Самих казаков скрывал густой куст, как Калашников заметил горцев, Африкан так и не понял.
«Ты — слева, я — справа», — показал Калашников жестом.
Казаки бесшумно разошлись в разные стороны. Прежде чем лезть на камень, Тимофей аккуратно уложил под ближайший куст винтовку, зажал в зубах клинок кинжала и поставил ногу в выемку на камне.
Осмотреться не получилось. Медленно вытянув голову над углублением в камнях, Тимофей в ту же секунду столкнулся взглядом с черкесом. Тот застыл с открытым ртом, рука замерла на полпути. Калашников стремительно оттолкнулся от шершавой поверхности камня руками и буквально рухнул на голову второго горца, медленно поворачивающегося в его сторону.
В то же мгновение с ним было кончено — еще в полете Тимофей успел переложить кинжал в ладонь, и клинок под весом казака легко вошел в шею ниже уха. Второй абрек успел подскочить и даже наполовину выхватить из кривых ножен саблю. Тимофей, оседая вместе с вздрагивающим телом горца, заторможенно следил на его движениями и никак не мог вытащить клинок из чужой шеи — тот застрял в позвонке и не желал выходить.
«Где же Африкан?» — мелькнула, может быть, последняя мысль, но тут свистнул в воздухе клинок, и второй охранник опустил голову, недоуменно разглядывая белую костяную ручку, выглядывающую из левой стороны груди. У него еще хватило сил медленно поднять руку и ухватиться за нее. В следующий момент ноги горца подогнулись, и он мешком осел на землю. Из тумана вынырнул Африкан.
Тимофей выдохнул воздух и вытер локтем капли пота на лбу.
— Ты что так долго? — он, наконец, выдернул кинжал и сейчас нервно вытирал его о черкеску горца.
— Это не я долго, это ты быстро, — Африкан легко извлек кинжал из груди второго часового, — здесь что ли ждать будем?
— Нет, пойдем до лагеря, вдруг кто наших кунаков, — он кивнул на трупы, — проведать надумает. Так мы их встретим.
Казаки вложили клинки в ножны, подобрали ружья, спрятанные за камнями и на полусогнутых ногах бесшумно скользнули в густеющий туман.
***Командир отряда черкесов Ахмет проснулся от неясной тревоги, вызванной неприятным сном, в котором он долго на ватных ногах убегал от чего-то страшного и неотвратимого. В тот момент, когда, казалось, спасенья нет, он вздрогнул и открыл глаза. Несколько минут он лежал не шевелясь, вглядываясь в светлеющее небо и прислушиваясь к своим ощущениям. Было тихо, только кто-то из товарищей храпел неподалеку. Он оглянулся. В полумраке виднелись две размытые фигуры бойцов, вышагивающих вокруг свернувшихся калачиком, связанных пленных. Ночи в горах холодные, а казаки и их девки одеты легко. Взяли в разгар дня на покосе — самая жара. Ахмет ухмыльнулся: на этих гяурах он неплохо заработает, когда продаст их в дальние аулы, где белые рабы и наложницы ценятся высоко. А одну девку с большими серыми глазами и плотным, точно сметаной налитым телом, которая больше всех царапалась и кусалась, пока ее не вырубили ударом сабли плашмя, он заберет себе. Он любит объезжать горячих кобылиц. У них кровь — огонь, то, что надо настоящему джигиту! Ахмет медленно сел и вдруг, что-то вспомнив, вытянул руку назад. Около седла, которое он использовал как подушку, рука нащупала эфес сабли. «Здесь, слава Аллаху, — он зло оскалился, вспомнил, как яростно сражался с наседавшими горцами владелец дорогого оружия, — шайтан, а не человек, троих лучших бойцов зарубил. И сколько бы еще достал, если бы кто-то из нукеров не подкрался сзади и не набросил на него бурку. Надо расспросить, кто это был, — приедем, подарю ему что-нибудь. — Ахмет немного вытащил из ножен клинок. — Красивый! — Он провел пальцем по молочной в утренних сумерках поверхности сабли. В этот момент из-за скалы выглянул первый луч солнца, и на рукоятке блеснуло зеленым малахитовое вкрапленье. Ахмет от восторга даже цокнул языком. — Ах, хорош! Да ради одной этой сабли стоило затевать поход. Эх, а как старейшины возражали против набега, говорили: «Нехорошо во время соляного базара». — Он осуждающе причмокнул языком.
К счастью, Ахмет был сыном самого богатого черкеса в селении. Имел вес в ауле и сумел убедить стариков. Ну, может, не убедить, но и возражать они перестали. Кто же сможет возразить против того, что это самый удобный момент для нападения. Все знают, что казаки в эти дни не ожидают атаки, а потому расслабляются. Так и вышло.
Ахмет потянулся и, накинув перевязь сабли на шею, решительно поднялся. «Надо проверить караулы», — ему все еще не давал покоя тревожный сон.
В этот момент как-то неожиданно резко оборвался храп кого-то из горцев. Ахмет обернулся. Туман медленно спадал, и в мутнеющих разрывах он заметил мелькающие фигуры. Кто-то громко вскрикнул на другом конце лагеря. Ахмет побледнел. Он понял, что происходит. Горец выхватил шашку и, пригнувшись, шагнул назад. Погибать вместе с остальными в последнем уже проигранном бою Ахмет не собирался. В лагере уже гремели выстрелы. Отчаянно кидались на казаков его нукеры, но падали один за другим под твердым напором казаков. Ахмет скользнул назад и через несколько шагов скрылся за кустами. Как только спину закрыли заросли можжевельника, он выпрямился и вприпрыжку понесся вниз, на бегу откидывая саблей в ножнах колючие ветки и ловко лавируя между огромными валунами.
***Как только казаки скрылись в кустарнике, Петр, негромко покрикивая и размахивая кнутом, при этом не доводя движение до щелчка, погнал табун вниз по склону между стволами огромных ясеней и буков. Лошади шли охотно, росистая трава на лугу, которую они уже успели попробовать во время короткой остановки, пока казаки ходили на разведку — им понравилась больше жесткой лесной. Чем ниже спускались, тем гуще становился туман. Петр не без основания тревожился — не потерять бы какого скакуна в густом, словно облаком накрытом лесу. Поэтому и бегал от одной лошадки до другой, прыгал через поваленные стволы, путался в высоченном хвоще, подгонял, вытягивался на цыпочки — следил, чтобы не уклонился кто в сторону. Когда, наконец, добрались до поляны, от Жука валил пар. Лошади, выскочив на открывшийся простор и не слыша понуканий человека, сразу успокоились и опустили головы. Петр отдышался и, стараясь ступать неслышно, побрел по краю полянки, поглядывая в сторону табуна. Сквозь молочную пелену блеснул солнечный луч, налетел легкий ветерок, и туман сдвинулся и потек. Утро разгоралось. Жук инстинктивно держался в сумраке под кронами раскидистых деревьев у края поляны. Все это время он ожидал услышать стрельбу, но когда первые глухие выстрелы докатились до его слуха, он вздрогнул и остановился. Некоторые кони тоже перестали пастись и, прислушиваясь, задрали морды. Выстрелы не учащались. Наоборот, раздавались все реже, и Петр забеспокоился, не зная, что же там происходит. Кони успокоились и снова склонились к траве.
Туман почти рассеялся. Промытое туманом открылось чистое синее небо. Налетели комары, укрываться в тенечке становилось все нестерпимей. На гребне скалы затихли всякие звуки: ни выстрелов, ни криков. Петр тревожился и все чаще поднимался по склону и заходил дальше в лес, надеясь услышать что-нибудь определенное. Было тихо. И он снова возвращался к табуну. Внезапно легкая тень мелькнула между деревьев где-то почти позади, на периферии зрения. Петр резко обернулся и присел. Холодный лоб покрылся тяжелыми каплями. Ни один листик не вздрагивал, мирно попискивали комары, парили в светлом потоке еще слабого солнца, постепенно заливающем поляну, потные спины лошадей. «Может, показалось?» — Петр встал на колени, осторожно вытянул голову над высоченными метелками переросшей травы и огляделся. Но тут Казбек — матерый гнедой жеребец есаула — что-то услышал и беспокойно вскинул морду. «Нет, не показалось». Парень пригнулся и осторожно, на корточках, стараясь не качать переросшие стебли, перебрался саженей на двадцать в сторону и прижался спиной к стволу узловатого дуба. Отсюда ему были видны все подходы к поляне. Казбек так и стоял с задранной мордой, конь к чему-то прислушивался и изредка переступал длинными ногами. Его волнение передалось еще нескольким жеребцам, и они тоже перестали пастись и насторожились. Петр примерно определил для себя место, где мог скрываться враг. То, что это именно враг — горец, он уже не сомневался. И что ему здесь надо, парень тоже догадывался — конечно, конь. Вот только был ли он один? — вопрос, на который еще предстояло дать ответ, как и на другой — видел ли горец Петра. От этих ответов сейчас зависело очень многое. Петр пошевелился и уже было приготовился перебраться под другое дерево — ближе к поляне, как Казбек возмущенно фыркнул и, вскинув морду, отбежал на несколько шагов в сторону. «Вот он где», — Петр бесшумно вдохнул и скользнул к последнему стволу, отделяющему поляну от леса. Медленно выглянув из-за дерева и приглядевшись, он с трудом различил в траве темное пятно — черкеску. Черкеска приподнялась и в траве проступил силуэт горца. Похоже, он был один. Враг осторожно обернулся. Жук не разглядел его лицо в подробностях, но нос с крупной горбинкой заметить успел. Петр отпрянул и затаил дыхание. Хотя на таком расстоянии горец вряд ли мог услышать даже тихий голос.
