Кристофер Брэм - Жизнь цирковых животных
Подростки запели:
Ниггеры трудятся на Миссисипи,
Ниггеры трудятся, белые играют.
Подумать только – они поют старое либретто Хаммерстайна, без исправлений. Зрители так и ахнули. Даже в мультикультурной среде – в хоре мелькали и белые, и желтые, и черные лица – грубое «ниггеры» било наотмашь. А дети-то и рады публично пропеть запретное словцо.
И пошло разворачиваться шоу, череда знакомых песен и эпизодов. Текст сокращен, никаких декораций, костюмы самые простые. Вся труппа в черном, персонажи обозначены лишь шляпами и плащами, позаимствованными у взрослых, одежда на юных артистах висит мешком, словно кто-то отыскал и вытащил старье с чердака. Случайная, но Удачная находка, решил Кеннет: благодаря таким костюмам спектакль казался прелестно наивным, есть в нем какое-то примитивное очарование. Приятно хоть раз в жизни увидеть театр ради театра, радостный ритуал, удовольствие в чистом виде.
Вернулась Розалинда в стайке девочек с зонтиками, они танцевали под «Жизнь на мрачной сцене», солировала крошечная латиноамериканка. Отец в душе Кеннета негодовал: почему партию соло не отдали Розалинде?! – но критик из «Таймс» сознавал, что для этой партии голос у его дочери слабоват.
Впрочем, все ребята оказались певцами не из лучших, за исключением «Джоя» – чистейший альт мальчика из церковного хора, исполнявший «Старик-Река», пронзал душу. Нет, подобные находки не являются счастливой случайностью – кто-то из постановщиков точно знал, чего добивается. Двенадцати-тринадцатилетние девочки уже женщины, но мальчики все еще по-детски двуполы, и это придает новый поворот сюжету пьесы, где крепкие бабы работают на своих мужиков-слабаков.
Позади Кеннета сидела симпатичная молодая мамаша. Сначала он обратил внимание на ее смех – легкие раскаты завершались резким, отрывистым вскриком. Потом, повернувшись лицом к Гретхен, краем глаза он разглядел соседку – та свирепо щурилась в его сторону. Каштановые волосы подстрижены коротко, словно у лесбиянки, но теперь и матери семейств стригутся «практично», чуть ли не под машинку.
Кем бы ни была эта женщина, во время овации после «Как не любить моего парня» она вдруг подалась вперед и прошептала с притворным, утрированным прононсом:
– Если вздумаете написать об этом – а уж вы-то вздумаете, – будьте поласковее!
И откинулась на спинку кресла, весело хихикая.
3
Во время первого акта, за кулисами, Фрэнк Ирп весь обратился в зрение и слух, словно его спектакль – мираж, который исчезнет, стоит дервишу сморгнуть. Все его тело было напряжено, мускулы дергались в такт нервам. «Равенал», тупой и красивый, как и следует Равеналу, забежал на несколько страниц вперед, но Фрэнк вместе с Кармен – юная ассистентка стояла с ним рядом, держа перед глазами раскрытый сценарий – зашикали и заставили его вернуться. Зато «Магнолия» держалась, словно профессионал, даже не поморщилась. А потом Тони, «Джой», спел «Старик-Река» так же нежно, как на репетиции. Фрэнк поспешно опустил занавес, и первый акт закончился.
«Магнолия», «Джой» и все прочие тут же вновь превратились в подростков. Они слегка одурели – хихикали, скакали, взметая пыль за кулисами, выглядывали в коридор.
– Ребята! Остыньте! – прикрикнул на них Фрэнк. – Вы отлично справились, но у нас второй акт впереди.
Он не пытался разыгрывать из себя сурового школьного учителя. Незачем брать на себя роль миссис Андерсон – она преподавала музыку, а Фрэнк вообще не состоял в штате, его наняли для постановки школьного спектакля. Прежде ему не доводилось работать с детьми. Но они ничем не отличаются от взрослых актеров, разве что ростом не вышли.
Пока спектакль идет как по маслу. Ни один актер не застыл на сцене с раскрытым ртом, ни одну реплику не исказили до безобразия. Слегка пощекотали публике нервы «ниггерами». Поначалу Фрэнк удивлялся выбору миссис Андерсон – старое либретто, без цензуры, – но оказалось, старая, консервативная с виду учительница не обделена отвагой и чувством юмора. Сегодня – премьера, завтра – последняя ночь. Вроде бы, нелепо трудиться шесть недель ради зрелища, которое продлится всего два дня, но эта нелепость по-детски наивна и даже трогательна, в ней есть смысл. И вновь его завертела та адреналиновая карусель, которая помогала Фрэнку продержаться во время спектакля, когда он сам еще пытался стать актером.
– Меня в этом деле интересуют только «зелененькие», – шутил он с друзьями. Госшкола отвалила две тысячи долларов. В сумеречные часы, в пору «меж волка и собаки», Фрэнк думал: грязную шутку мы играем с детьми – даем отведать сладкого плода, по которому они будут томиться всю жизнь.
Фрэнк Ирп приехал в Нью-Йорк десять лет тому назад, закончив колледж в штате Теннесси. Воображал, что станет актером, свяжет свою жизнь с театром. Ничего не получилось. Десять лет в странствующих труппах, в провинциальных театрах, на выходах, на заменах. Год назад Фрэнк нашел себе нормальную работу, стал менеджером. Наконец-то постоянный заработок. Наконец-то он распрощался с актерством. Однако оставалось свободное время и место в душе для таких вот мероприятий. Кроме того, Фрэнк организовал труппу из бывших соседей по квартире (сам он теперь снимал отдельное жилье в Хобокене), и они собирались поставить несколько скетчей у себя на Западной Сто Четвертой. Курам на смех – ставить почти одновременно два спектакля, один с детьми, другой – со взрослыми (хотя разве актеры – взрослые?), и это после того, как он принял окончательное решение – к черту театр! Разом густо, разом пусто. Но ведь теперь это хобби, а не профессия. Так-то лучше. Остается время, чтобы жить, если жизнь – это деньги, отдых, любовь.
Он сразу же заметил среди зрителей Джесси Дойл. Сперва услышал ее смех – резкий, пронзительный, будто птица верещит, – потом разглядел в полумраке зала широкую, кривую усмешку. Какое счастье – она пришла! Мысль о ней слегка отвлекала от действия на сцене, и это было приятно. Так на двойном киносеансе слегка щекочет ожидание: что-то еще покажут?
Фрэнк вышел в коридор и поискал глазами миссис Андерсон – хотел уточнить, все ли идет по плану. Она разрешала называть себя «Хэрриет», но эта леди былых времен излучала столь царственную уверенность в себе, что мысленно Фрэнк продолжал именовать ее «миссис Андерсон».
Он нашел ее возле фонтанчика с питьевой водой.
– Ну как, Хэрриет? Справимся?
Она окинула его мудрым взглядом огромных, все повидавших глаз:
– О, они будут счастливы, что бы ни выкинули их драгоценные крошки, – сказала учительница. – Но я веселюсь от души. А вы?
Фрэнк рассмеялся. Правильный подход к театру, отличный подход! Миссис Андерсон давно достигла возраста мудрости, и он привык учиться у нее.
– Если вам весело, то и мне тоже, – подхватил он. – До скорого.
Кармен нетерпеливо дожидалась его за кулисами.
– Догадайтесь, кто пришел, Фрэнк! В жизни не догадаетесь. В жизни!
– Ну, так скажи мне, сладенькая. Дел по горло, некогда гадать.
Двенадцатилетняя Кармен обращалась с Фрэнком по-дружески свысока, словно старшая сестра. Немного влюблена – ничего страшного, понарошку. Это же не Лолита, а просто умненькая девочка в детском комбинезоне и с серьгами в ушах, которой не терпится стать взрослой.
– «Таймс»! – возвестила Кармен.
– Иди ты! Не может быть!
– Честное слово! Не Бик, а второй, Прагер.
Да уж, детки из Виллидж назубок знают иерархию «Таймс».
– Само собой. Он – отец Розалинды. – Розалинда наивно проговорилась об этом еще в начале репетиций: «Мой папа говорит, что проблема современного театра заключается в том…» – А папа кто? – «Кеннет Прагер из "Досуга и Культуры"».
Кармен, похоже, разочарована. Фрэнк понадеялся, что на том разговору и конец, но когда труппа возвращалась из коридора и туалетов, «Капитан Энди» шепнул «Магнолии»: «Слышала? "Таймс!"», и Тони, его чудный «Джой» с ангельским голосом мальчика из церковного хора, подошел к нему и спросил:
– Это правда, мистер Ирп? К нам пришел репортер из «Таймс»?
– Это папа Розалинды, черт побери! Веселей, ребята! – Фрэнк резко хлопнул в ладоши. – Тащите свои задницы за кулисы. Живо!
Начался второй акт, и теперь дети играли по-другому: усердно, старательно. Будто марионетки, подчеркивающие каждый жест, ломающиеся, кокетничающие. Все на потребу «Нью-Йорк Таймс». Сердце Фрэнка преисполнилось горечи. Чертов Прагер! Тоже мне, Господь всемогущий! Можно подумать, спектакль поставили исключительно ради его удовольствия. Но к третьей сцене юные актеры разошлись, напряжение рассеялось, сменившись нервозным «неужели это я такое проделываю?!» Они снова ожили, грациозно неуклюжие, неуклюже грациозные. Они были прекрасны.
Фрэнк любил детей. Они внушали ему благоговейный трепет, очаровывали его своим видом, малым ростом, хрупкостью, зависимостью от старших. Пора бы своего завести. На самом деле, эти чувства пришли к нему недавно, они-то и побудили взяться за работу в школе. Фрэнк надеялся, что таким образом сумеет исцелиться. Как два года назад, выгуливая соседского колли, он избавился от мысли завести собаку, так школьный спектакль, думалось ему, надолго излечит от мечты стать отцом. Это же пустые фантазии, ему тридцать один год, и он одинок. В прошлом – несколько подружек, но о браке он ни разу не помышлял всерьез. Желание выпустить в мир половинные наборы своих хромосом вызвано эгоизмом, а не любовью к женщине. Некий русский актер – не из гигантов, из более позднего поколения, давно уже забытый, Фрэнк и сам не мог припомнить его имя – написал: мужчина задумывается о детях, когда сознает, что его собственная жизнь кончена. Виновен, Ваша Честь!
