Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды
По жанру «Я умею прыгать через лужи», как и другие книги трилогии, — автобиографическая повесть, и элемент вымысла не затрагивает в ней фактической основы. Вместо постепенно разворачивающейся пружины сюжета Маршалл выстраивает эпизоды, помещая в фокус моменты преодоления — они-то и составляют внутренний стержень повести. Алану, с его здоровым мальчишеским задором, чуждо сознание трагической исключительности «маленького калеки». Он дерется на палках со школьным недругом, спускается в кратер потухшего вулкана, учится плавать, ездит верхом. Откуда у него берется упорство, смелость, уверенность, что «если ты сам не сдаешься, то тебя никогда не побьют»? Ведь в нем сидит и Другой Мальчик, «слабый, всегда жалующийся, полный страха и опасений». Результаты, наверное, были бы иными, окажись подле Алана слезливые жалельщики, а не люди, помогавшие сделать шаг вперед. За плечами у отца всего несколько месяцев школы, но его таланту воспитателя могут позавидовать дипломированные педагоги. Когда с единственным сыном случилась беда, он и не подумал искать утешения в религии, покоряясь «воле божьей». Его любовь деятельна: она закаляет, учит, как можно быть причастным к тому, в чем судьбой отказано, сопереживать, приносить пользу. Опекая, он оставляет простор, идет на риск: «…ограждая его голову от ударов, мы можем разбить ему сердце».
Никогда не замечала костылей Алана мать его закадычного друга Джо. Никогда не причитали над ним странствующие сезонные рабочие, свэгмены. Никому не позволял оскорблять мальчика жалостью возчик, взявший его в дальнюю поездку, к лесорубам. Истоки душевного тепла и мужества — в народной среде, где сами условия существования всегда требовали независимости, привычки полагаться на себя и вместе с тем готовности протянуть руку помощи тому, кто в беде.
«Я умею прыгать через лужи» — возврат в светлый, несмотря на омрачившую его болезнь, мир детства. Он знает и печальные дни — например, когда в засуху гибнет от голода скот; и разумеется, огромное расстояние отделяет домики бедняков Тураллы от особняка миссис Карузерс, землевладелицы, у которой все окрестные фермеры в долгу; и кто-то рвется в Квинсленд, где, по слухам, можно недорого купить участок. Но вся глубина социальных противоречий, жестокость, грязь, пороки обнажаются в последующих частях трилогии, где в поле зрения автора Мельбурн 20-х годов и периода депрессии: дешевые номера и пансионы, конторы и фабрики, уголовники и проститутки, черствые работодатели, рабочие и бродячие безработные, уличные проповедники и журналисты.
Расставляя в повестях о детстве и юности вехи формирования личности героя, Маршалл ими же отмечает свой путь в литературу. Он начался еще в детские годы — с мечты писать приключенческие романы, не менее увлекательные, чем «Коралловый остров» Р. Баллантайна; с увлечения народными балладами, которые пелись стоя, в едином порыве; с памятного разговора с отцом, по-своему разъяснявшим смысл литературного призвания: «… Писать книгу ради денег не стоит…. Но если все бедные и обездоленные люди снимут перед тобой шапки за то, что ты написал ее, — это другое дело, это всего дороже». В трилогии, в сущности, рассказано, как закладывался фундамент творчества Маршалла, как ему открывались «вечные» истины, всякий раз требующие самостоятельного осмысления: содержанием искусства должна быть реальность человеческого бытия, то, что близко всем и неповторимо для каждого, жизнь, мысли и чувства людей, отражающиеся в сердце художника.
Трилогия — самое значительное, а первая ее часть — самое популярное произведение писателя: только в Австралии, с ее сравнительно небольшой читающей аудиторией, заваленной к тому же англо-американской продукцией, повесть выдержала более десяти изданий. Чехословацкие кинематографисты сделали по ней фильм.
К трилогии примыкают рассказы сборника «Молотами по наковальне», этюды характеров, социальных типов, — распространенная разновидность австралийского (если не вдаваться в английскую предысторию) рассказа, который исстари впитывал суровый быт редконаселенных краев, где люди наперечет и каждый сосед или приезжий — объект пристального внимания. В этом сборнике преобладает исследование человеческих слабостей и пороков. Среди сельских «знаменитостей», запомнившихся маленькому Алану (отсюда и метафора: удары молотов Опыта), — щеголь и записной враль, кулачный боец и наездник, бравирующий лихостью, любительницы подсматривать в замочную скважину и девицы не слишком строгих правил. В повествовании сливаются два голоса: авторский — проницательного аналитика и психолога и детский — наивностью толкования оттеняющий связь вещей.
«У Алана Маршалла самое чарующее, покоряющее, возвышающее дух — это спокойный, чуждый самолюбования, глубокий и чистый тон его прозы, — отмечает в литературном портрете австралийского писателя Юрий Нагибин. — Тон умного исследователя, который не боится заглядывать в темные закоулки человеческой психики, в глубины человеческой боли, не боится говорить о скорбном и ущербном в человеке, но так, что читатель испытывает не жалость, не расслабляющее и бессильное сочувствие, а все растущее уважение к безграничной мощи человеческого духа»[8].
Маршалл твердо следует своим эстетическим принципам и в неблагоприятном для реалистической литературы климате, установившемся в австралийской критике лет двадцать назад. Его творчество противостоит литературе универсального отчуждения и пессимизма, перенасыщенной патологией, сексом, жестокостью.
Писатель-гуманист, Маршалл участвует в общественных движениях как сторонник мира, защитник гражданских прав австралийских аборигенов, он друг нашей страны, президент Общества «Австралия — СССР». Письмо Маршалла советскому народу, написанное после первой поездки в Советский Союз, — яркое свидетельство всемирно-исторического значения Октябрьской революции: «… Сорок семь лет назад я был мальчуганом, жившим в буше. Я тогда и понятия не имел, что где-то на другом конце земного шара решалась моя и ваша судьба, и мы счастливы, что это произошло»[9].
Творчество Алана Маршалла, жизнелюбивое, человечное, согретое мечтой о прекрасном, справедливо устроенном мире, занимает почетное место в реалистической литературе Австралии.
А. Петриковская
Я умею прыгать через лужи
Моим дочерям Гепсибе и Дженнифер, которые тоже умеют прыгать через лужи.
Глава 1
Лежа в маленькой комнате «парадной» половины нашего деревянного домика в ожидании повитухи, которая должна была помочь моему появлению на свет, моя мать могла видеть из окна огромные эвкалипты, покачивающиеся на ветру, зеленый холм и тени облаков, проносившихся над пастбищами.
— У нас будет сын, — сказала она отцу. — Сегодня мужской день.
Отец наклонился и посмотрел в окно, туда, где за расчищенными выгонами высилась темно-зеленая стена зарослей.
— Я сделаю из него бегуна и наездника, — с решимостью произнес он. — Клянусь богом, сделаю!
Когда приехала повитуха, отец улыбнулся ей и сказал:
— Право, миссис Торенс, я думал, пока вы приедете, малыш уже будет бегать по комнате.
— Да, мне надо бы приехать еще с полчаса назад, — резким тоном ответила миссис Торенс. Это была грузная женщина с пухлым смуглым лицом и решительными манерами. — Но когда нужно было запрягать, Тед все еще смазывал бричку… Ну, а как вы себя чувствуете, дорогая? — обратилась она к моей матери. — Уже начались схватки?
— И пока она говорила со мной, — рассказывала мне мать, — я вдыхала запах сделанной из акации ручки хлыста, висевшего на спинке кровати — он принадлежал твоему отцу, — и видела, как ты мчишься галопом на лошади и размахиваешь этим хлыстом, высоко подняв его над головой, точно так же, как делал твой отец.
Когда я появился на свет, отец сидел на кухне с моими сестрами. Мэри и Джейн хотели, чтобы у них был братец, которого они могли бы водить с собой в школу, и отец обещал им, что у них будет брат, по имени Алан.
Миссис Торенс принесла меня, чтобы показать им; я был завернут в пеленки из красной фланели. Она положила меня на руки отцу.
— Как-то странно было смотреть на тебя, — говорил он мне потом. — У меня сын!.. Я хотел, чтобы ты все умел делать: и верхом ездить, и справиться с любой лошадью — вот о чем я думал тогда… И конечно, чтобы ты хорошо бегал… Все говорили, что у тебя сильные ножки. Я держал тебя на руках, и это было как-то странно. Я все думал, будешь ты похож на меня или нет.
Вскоре после того, как я начал ходить в школу, я заболел детским параличом. Эпидемия его вспыхнула в Виктории в начале девятисотых годов, а потом из густонаселенных районов перекинулась в сельские местности, поражая детей на уединенных фермах и в лесных поселках. В Туралле я был единственной жертвой эпидемии, и на много миль вокруг люди говорили о моей болезни с ужасом. Слово «паралич» они связывали с идиотизмом, и не одна двуколка останавливалась на дороге, а ее хозяин, перегнувшись через колесо, чтобы посудачить с повстречавшимся приятелем, задавал неизменный вопрос: «А ты не слышал — дурачком-то он не стал?»
