Борис Екимов - На хуторе
Тупоносый колхозный автобус, совсем пустой – это даже Архип разглядел – притормозил, остановился. А когда кинулись к нему гурьбой, он тронулся, свернул налево с грейдера к хутору Малодубовскому и поплыл неторопливо, вперевалочку, оставив на дороге еще одного бедолагу, с чемоданчиком.
– Куда? Куда он? – накинулись тотчас на него.
– В Малую Дубовку, собрание проводить.
– Да он туда не проедет, – сказал возница. – На лошадях еле проехали. Хоть спросил бы. Сейчас сядет, – пообещал он, не спуская с автобуса глаз.
Автобус и точно сел. Проехал немного, забуксовал, забуксовал. Вылез шофер, и началось обычное.
– Вот так тебе и надо! – торжествовали на грейдере.
– Чего он туда? Для какого бесу?
– Собрание, говорю, проводить. Зоотехник поехал. Предвыборное собрание. За депутатов чтоб голосовали, агитировать.
– Ёш твою… – шутливо заругался Архип. – Вот бы он в автобусе и проводил агитацию. Нас бы посадил и до самой станции читал да читал. Оттель снова взял людей, и их бы… Да мы б за него все голоса поотдавали, даже лишние, за такого хорошего. Ты нас только до места довези.
– А кто шофер на автобусе? Может, уговорим?
– Да чего шофер. Там зоотехник. Ему пузырь не поставишь.
– Твою мать…
– А пойдут еще машины с центральной? – спросили у вновь прибывшего.
– Все ушли. Я не успел. Санитарная, за кормами. Агроном на «козле».
– А чего ты сюда ехал?
– Да може… Мне все равно надо. Вроде поближе. Може, с Урюпина пойдут или с комплекса…
– Жди. С Урюпина по асфальтовому грейдеру идут. А с комплекса вечером.
– Буду ждать.
– Зря лишь костер тушили.
Молодежь встала кружком, пошушукались и всем табором подались по домам: четверо в Малую Дубовку, двое в Вихляевку. Те, вдвоем, рысью помчались, застучали по набитой дороге словно коваными, промерзшими подметками башмаков.
Остались Архип, Феня Чурькова, женщина с гипсовой ногой, муж ее на лошадях – лошади уже в белой шубе стояли, понурившись, – и еще два мужика. Глядя вослед поскакавшим в Вихляевку, кто-то сказал:
– Застоялись…
– Застоишься, ежели в пять – из дому, а сейчас двенадцатый. Небось все кишки проморозили.
– Ничего. Рысью они за час доберутся.
– Бядуни… Чистые бядуни…
Архип всерьез начинал мерзнуть. Хоть и одет был неплохо, но полегонечку пробиралась к телу стынь. Просекал ветерок, и ноги коченели. Не шибко грела старая кровь. Но сдаваться он пока не хотел. Ребята, считай, шесть часов отстояли, а он – лишь в девять из дому. Надо было терпеть.
– Ёш твою… – пожаловался Архип. – Дураку надо бы самогонки взять. Глотнул – и хорошо, – лицо его чугунело и стало отдавать сизостью. – А то вот стой теперь. Либо цыганочку станцевать, – хлопая себя по плечам и груди, он засеменил, на месте перебирая ногами. – Ёш твою… Так бы бечь и бечь до самой станции.
– Тебе бы надо не сюда идти, а прямиком на Перещепной. Там Алексеевский грейдер, асфальт. Там машины всегда.
– На Перещепной, парень, нынче не дюже доберешься. – А сколько там километров?
– Да бес их мерил. Пять, а може, семь, а може, и все десять. Нет, десять не будет. А дорога тяжелая, по займищу. Где там лезть. Застрянешь в снегу. Потонешь навовсе. Туда я не рискую.
– Мерзни здесь.
– Чего ж, такая, значит, судьба, – ответил Архип и пошел к затоптанному костру, чтобы снова разжечь его.
Сухой хворост занялся сразу же, но жидкий его огонь грел лишь ладони рук, и только. Феня Чурькова к костерку подошла, встала рядом.
– Ты к кому же на гости ездила?
– Не на гости. Сеструшка двоюродная, сорок ден… Вот приезжала.
– В Малой Дубовке?
– Ну да.
– Это какая же сеструшка?
– Нюра, за Петром она была, за Подураевым, конюхом он.
– Петра-то я знаю, – вспомнил Архип. – А сама ты, так с дочкой и живешь?
– С дочкой.
– Пенсию платят?
– Пенсия… – тихо ответила Феня. – Одна слава, что пенсия. Стажу колхозного нет. Зачем, мол, уходила из колхозу? А я разве по своей воле…
Архип слушал Феню, а что сказать ей, чем утешить, не знал. Одно лишь промолвил:
– Такая наша жизня. Прожили век за куриный пек… – И, перемолчав, сам пожаловался: – А меня топка зарезает. Бедствуем с углем. Морозяка жмет, а топить нечем. Хучь костер, такой вот, посеред хаты жги. И никому не дошумишься, никто слухать не желает.
– Вы с бабкой вдвоем? Дети-то не при вас?
– Нынче детей удержишь? Они к своему стремятся. Одне…
– Оно, може, и лучше, – вздохнула Феня. – Я вот покою хочу. Чудок бы самой пожить. Отдохнуть. Весь век в чужой воле. То в мужней, то в дочериной…
Костерок догорел, и призрачное тепло его быстро развеялось в студеном поле. Белая степь лежала вокруг, белая дорога дымилась поземкой, чернели вдоль дороги, в снегу по пояс, вязки и клены, и не было никаких машин. Лишь синий автобус как застрял на пути к Малой Дубовке, так и стоял там неприкаянно.
Мохнатые от белого инея лошаденки стояли, покорно опустив головы, и солому не жевали. Мужик-возница, бросив окурок, сказал жене:
– Поехали, а то вторую ногу отморозишь. Ничего боле не будет. Тетка Феня, так как? Или рискуешь?
– Да сама не знаю. Меня ждут. Чего же это такое сделалось? Погода совсем разорилась.
– Стихея… – ответил Архип. – Стихея.
– А може, нам Бог поможет, – нерешительно сказала Феня.
И, словно услышав старую женщину, издалека-издалека, со стороны Малой Дубовки, донесся слабый, но явственный рокот. Это был рокот трактора.
– Автобус либо вытягать едут?
– Похоже…
– Его бы подале запихнуть, чтоб до весны сидел.
– Машина!
– Где?
– Трактор машину тянет.
– Либо из Большой Дубовки?
– А откель еще? Из Большой. Это на станцию они едут. До грейдера – трактором, у них там балки непролазные.
– Може, на центральную?
– Не, на центральную прямая дорога.
Трактор рокотал все ближе и ближе, за ним на тросу тянулась машина с крытым брезентовым верхом. И наконец они выехали на грейдер. Машину отцепили. Она шла в райцентр, на станцию. В кузове, под брезентовым тентом было людно. Но уселись все. Архипу на лавочке места не досталось. Он пристроился почти у заднего борта, на запасном колесе. Пристроился, плащ подоткнул, чтобы не поддувало, закурил.
Машина тронулась. У заднего борта вихрило; снежная пыль клубилась и оседала на Архиповых валенках, холодила лицо. Но позади остался кирпичный теремок остановки; и вот уже сгинула в снежную бель Малая Дубовка; и белая дорога бежала из-под колес.
Ехали долго. Заворачивали в Березовку, людей ссаживали, две свиные туши сдавали. Пока то да се, бумажки писали. Пришлось ждать. В кузове прижухли. Мужик с головой, обмотанной бабьим пуховым платком, все охал, зубами маялся.
И в четвертом часу прибыли наконец в райцентр. Правда, Архипу подвезло. Машина остановилась неподалеку от конторы, где уголь выдавали.
В поселке было теплее, чем в степи. Но Архипа, до нутра промерзшего за день, познабливало. Согрев был один – курево. И старик закурил, отряхнул с плаща и валенок снег и направился к воротам «Райтопа». Ему дважды приходилось покупать здесь уголь, и порядки были знакомы. По правую руку от входа стояла контора, но спешить туда Архип не стал, а прежде оглядел территорию. Уголь был. Возле рельсовых путей высился курган мелкой «семечки». Отдельно лежала куча доброго угля, антрацита. Обглядев эту картину, Архип в контору вошел. Там три стола помещались, и сидели за ними одни женщины.
– Здравствуйте, дочушки, – снимая шапку, поздоровался Архип. – С праздничком вас, с Рождеством Христовым. Или вы в городе такие праздники отменили? А я вот к вам пришел по-деревенски прославить, може, вы мне чего и подадите, – он тонкую политику вел, подлаживался и немножко дурачка деревенского из себя строил. – Рождество твое Христа Божие, воссияй миру свет разума… Не славят у вас так-то вот?
Конторские женщины заинтересованно головы подняли.
– Нет, деда, у нас было, да прошло.
– А вот у нас досе славят. Ныне моя бабка конфетов приготовила, печеньев, мелких денег. Родне и постарше какие – тем бумажные.
– Взрослые славят?
– А почему? Славят. Приходят как положено. – Архип, конечно, лукавил. Старое отошло. Из взрослых один на хуторе славильщик остался, Афоня Чертихин. Тот ходил. Остальные давно бросили. Но сейчас Архипу впечатление нужно было произвести, задурить бабам головы. – Приходят… А как же? Прославят. Вольешь им самогоночки…
– Ну, это и нашим мужикам покажи выпивку, они не то что Бога, черта прославят.
– Точно! Запоют еще как…
И женщины, о пьянстве мужиков вспомнив, к Архиповым речам как-то сразу остыли и спросили его:
– С чем пожаловал, деда? Угля нету.
– Как нету? А на дворе?
– Мало что на дворе… Мы же к тебе во двор не лезем, не высматриваем, где что лежит. Нету. Это учреждениям.
Полная женщина в очках, она возле окошка сидела, догадалась:
– Да ты же и не наш? Ты где живешь? Откуда ты?
