Алекс Тарн - Квазимодо
Они поднялись на холм, миновали туристское бутафорье площади, садик с нелепыми скульптурами и оказались перед лабиринтом полуразрушенных построек турецкого времени. «Погоди-ка,» — сказал Мишка и сел на скамейку. Сердце у пса упало. Ну вот. Раскаялся. Теперь даже до дома не дойдем. Боится своей алкашной сучки. Ну что ж… видать, не судьба.
Мишка уперся в колени обеими руками. «Так не годится, пес. Надо хотя бы познакомиться. Как мне тебя Василию представлять?»
Пес аккуратно сел перед ним и улыбнулся. Вышло печально.
«Я — Мишка, — представился Мишка и потрепал пса по изуродованной щеке. — А ты кто?.. Пес, который смеется? Эк тебя располосовало… Знаешь что? Давай, ты будешь Квазимодо, а? По-моему, подходит. Что скажешь? Квазимодо. Квазимодо. Идет?»
Пес немного подумал и кивнул. Нехай будет Квазимодо. Какая разница? Лишь бы сучка Василий не крысилась. Хоть бы день продержаться, а там уже можно будет и о коврике помечтать…
«Ну и ладно. Пошли.» Мишка встал, сгреб снасти и двинулся дальше, в узкий, заваленный строительным мусором переулок с облупленными глухими стенами. Переулок псу понравился именно своей узостью. Фургону сюда определенно не заехать. Одно плохо — тупик. Закроют выход, и деваться некуда. Хотя нет, можно вон там на приступочку, а потом — на кучу и тогда уже…
«Эй, Квазимодо!» Пес оглянулся. Пока он занимался стратегическими расчетами, Мишка отодвинул от стены ржавый жестяной лист, за которым обнаружился большой, в половину человеческого роста пролом.
«Ну, чего встал? — Мишка сделал приглашающий жест. — Заходи, гостем будешь.» И полез в дырку.
Квазимодо
В большом помещении стоял полумрак, смешанный с острым запахом алкашей — Мишки и кого-то еще. Пес, тщательно принюхиваясь, вышел на середину комнаты, туда, где кучковались колченогий кухонный стол и пара пластиковых садовых стульев. В углу, на огромном бугристом матраце была навалена бесформенная груда тряпья. По стенам, на гвоздях висела одежда, пахнувшая слабо, но на все лады, в том числе и одеколоном. Впрочем, запахи эти были явно не первой свежести, и чистоты особенной тоже не наблюдалось. Это вселяло дополнительную надежду, однако пес не стал торопиться с выводами, помня, что, пока у него нету коврика, все это, увы, не окончательно.
Вообще-то Мишкин дом ему понравился, можно даже сказать — очень понравился. Места много, а мебели почти нет, не то что в других домах, где псу приходилось бывать. Обычно люди забивали свое жилье огромным количеством совершенно ненужных предметов, так что буквально шагу ступить было негде, не задев при этом какую-нибудь безделушку типа вазы или комода. Тут же — простор и удобство. И двери нету. Захотел — вошел, захотел — вышел… красота! А вон в том уютном уголке как раз можно было бы положить коврик… Пес тихо прошел в приглянувшийся ему угол и деликатно уселся, стараясь казаться меньше.
Мишка тем временем стоял около стола и хищным пристальным взглядом изучал жестянку с окурками. Наконец он нерешительно ткнул туда пальцем. Стол, как конь, почувствовавший руку хозяина, радостно переступил с ноги на ногу. Мишка выудил хабарик и придирчиво осмотрел его со всех сторон. Куча тряпья на кровати слегка пошевелилась, кашлянула и сказала: «Чего ты его разглядываешь, археолог? Не будешь курить сам — отдай товарищу.»
«Спичек нет, — объяснил Мишка. — Вставай, Васек, я рыбы наловил. Адмиралы, локусы… ты чистишь. А я на рынок сгоняю. Хези небось уже открылся.»
— «Он больше в долг не даст.»
— «Даст. Я ему тротуар подмету. Где спички-то?»
Куча издала неясный стон и начала распадаться, разбрасывая вокруг себя куски армейских байковых одеял, лохмотья, бывшие когда-то махровым халатом, обрывки серых от времени простыней и полотенец. То, что осталось, постепенно приняло очертания здоровенного мужика, метра под два ростом, с мощным торсом, волнистыми русыми волосами до плеч и длиннющей, спутанной бородой. Встав с матраца, великан уперся обеими руками в поясницу, широко распахнул зубастую пасть и, завывая по нарастающей, принялся безжалостно гнуть себя вперед, как будто натягивая гигантский лук.
Пес прижал уши, не зная, как истолковать столь устрашающее поведение чудовища. С одной стороны, это могло быть такой странной формой зевка. Поутру пес и сам был не прочь закинуть скулы на далеко выставленные коленки, сладко выгнуть спину и зевнуть, да так звучно и смачно, чтобы челюсти хрустнули. Даже сейчас, при воспоминании об этом чудесном утреннем ритуале, его неудержимо потянуло на зевок, но пес сдержал себя усилием воли. Ведь с другой стороны, возможно, что великан вовсе и не собирался зевать. Возможно, он наоборот, готовился к нападению. Уж не из той ли он страшной породы людей-поедателей собак, с которой пес никогда не сталкивался, но о которой слышал столько ужасных историй? Не сводя глаз с воющего исполина и не вставая, чтобы не возбуждать излишних подозрений, пес начал потихоньку елозить задним ходом, поближе к выходу.
Мишка у стола поднял руку и произвел резкий круговой жест, каким обычно дирижер затыкает только что звучавший вовсю симфонический оркестр. Василий смолк. «Спички!» — нетерпеливо напомнил Мишка.
«Спички, спички… — проворчал Василий, делая широкий шаг и запуская руку в карман висящей на гвозде куртки. — Тебе лишь бы кайф человеку сломать. Зевнуть по-человечески не даешь. На, держи!.. О! А это что за чудо?»
«Квазимодо. — Мишка с наслаждением затянулся. — Необходимое в хозяйстве животное. Охраняет территорию посредством регулярного увлажнения периметра. Сегодня ночью я имел возможность наблюдать. Рекомендую.»
«Так-так…» — Василий присел на корточки перед собакой. Пес понял, что наступила решающая минута. Съедать его, вроде бы, никто не собирался. Значит… Сердце собаки зашлось в бешеном колочении… Господи, хоть бы взяли… хоть бы взяли… Он шумно сглотнул слюну и высунул язык, стараясь дышать в сторону, а смотреть наискосок, то есть не прямо на человека, чтобы не счел, упаси Бог, за наглеца, но и не совсем отвернувшись, чтобы не заподозрили в недостатке почтительного внимания.
«Так-так… — повторил Василий. — А погладить тебя можно?» Пес мельком скользнул по нему взглядом. Глаза у человека были незлые. Руки огромные, страшные, а глаза — нормальные, можно даже сказать — хорошие глаза. Неужели оставят?.. Рука потрепала его по лбу, указательный палец скользнул за ухо, заскребся там… мм-м-м… хорошо-то как… Пес шумно задышал и задвигал головой, подставляя загривок навстречу ласке.
«Ну вот и славно, — сказал Василий. — Экий ты ласкучий… давно не гладили, а? Ладно, живи. Может, крыс отгонишь, а то совсем обнаглели, сволочи… Миш, а откуда у псины шрамы на щеках?»
«А ты прямо у него спроси, — насмешливо сказал Мишка. — Может, расскажет… Ладно, хватит собаке холку трепать. Давай-ка лучше ему место определим.» Он подошел к матрацу, покопался в тряпье и вытащил обтерханный, неопределенного цвета кусок байкового одеяла. «А ну… — он отодвинул пса, аккуратно расстелил в углу тряпку и удовлетворенно выпрямился. — Вот, Квазимодо. Это твое место. Место. Место.»
Это был он, коврик, его собственный, персональный коврик. Пес вдруг ощутил смертельную, подкашивающую ноги усталость. Он встал на коврик всеми четырьмя лапами, покрутился, обнюхивая, и лег, свернувшись клубком и уткнув нос в основание хвоста. В голове его крутилась сверкающая кутерьма — мелькали мусорные баки, зеленые фургоны, кошки, сторож с ружьем, серебристо вспыхивали выхваченные из воды рыбки… И над всем этим калейдоскопом торжественно парил чудесный, долгожданный, неимоверно красивый коврик, его коврик, пропуск в жизнь, квинтэссенция счастья.
Василий
Дочистив рыбу, Василий нарыл себе хабарик подлиннее и сел ждать мишкиного возвращения. Квазимодо дремал на своей подстилке, время от времени тоненько повизгивая и мелко-мелко дергая лапами. Идти с Мишкой на рынок он отказался и теперь набирался сил, прогуливаясь в сумеречных лесах сновидений. Впрочем, одно его ухо постоянно стояло торчком, подобно перископу, чутко поворачиваясь в направлении любого звука. Звуков, надо сказать, было не так уж и много. В тишине заброшенного переулка слышалось лишь жужжание бодрых утренних мух да быстрые побежки крыс за стенами и под полом.
«Слышь, Квазиморда? — позвал Василий. — Слышишь, как шастают?» Пес дернул ухом и приоткрыл красный спросонья глаз. Василий, посмотрев, махнул рукой — мол, ладно, дрыхни уж… и глаз закрылся, медленно, как театральный занавес. Мне бы твое спокойствие, псина… Василий вздохнул. Конечно, крысы тут не при чем. Просто запой кончался, вот и все. Запой уходил, унося с собою великолепное состояние концентрации на собственных, индивидуальных безднах и личных увлекательных чертях, при полнейшем равнодушии к мелким и скучным бесам окружающего мира. Взять хоть крыс… разве могла бы подобная мелочь хоть краем коснуться его алкогольных извилин еще неделю тому назад? Как бы не так! И ухом бы не повел, не в пример этому хвостатому лежебоке. А сейчас вот, поди ж ты — раздражают… Пришла беда — открывай ворота, запускай во двор серую крысиную орду вещей и поступков, именуемую повседневной жизнью, бытием. Бытием… Тьфу, пакость! От бычьей тупой тяжести этого слова — «бытие» — Василия неизменно тошнило, особенно на ранних стадиях выхода из запоя.
