Олег Куваев - Весенняя охота на гусей
Из дальнего угла барака, безмятежно покачиваясь, подошел малый в верблюжьем свитере и сказал:
– Брось канцелярию. Истина в вине, понял?
– Понял, – сказал Санька.
– Тогда идем к нам. Гуляем сегодня.
Канаев отправился туда, где призывным маяком горела мухановская шевелюра.
Ребята подвинулись, дали стакан. Муханов и здесь был в центре внимания, забрал гитару, играл перебор. И хоть играл он плохо, но был такой рыжий и так улыбался, что слушатели смотрели на него восторженными глазами. Всюду свой человек Муханов, пропади все пропадом, завьем горе веревочкой.
Какой-то человек все прислонялся к Санькиному плечу и спрашивал: «А откуда вы, как? На расчете, в отпуск?»
– Отпуск, – сказал Санька, – шестимесячный, – не сообразив, что в этих краях именно и полагался шестимесячный. – Пункт «г», понял? – уточнил Санька.
– А, – с разочарованием сказал человек и отодвинулся.
5
Утром его разбудила тоска.
Проснулся он гораздо раньше, но боялся открыть глаза, проснуться совсем, предчувствуя эту тоску. В бараке хлопали двери, и сквозь веки он чувствовал, как пробивается в замерзшие стекла синий рассветный сумрак.
Когда он открыл глаза, он прежде всего увидел Кольку Муханова. Тот спал на боку, выкинув из-под одеяла веснушчатую руку.
«Телеграмму надо дать, – вяло подумал Санька. – Телеграмму брату Семе». Она уже давно сложилась у него, эта телеграмма, наверное, он думал о ней вчера, может быть, думал даже во сне. Брат Сема пришлет деньги, и надо сесть в самолет.
Не выйдет у него возвратиться фертом. Трудовую придется выкинуть, нет, сохранить на память, бывал-де и я, осваивал Север.
Санька знал, что уедет отсюда легко, сорвется мотыльком па алюминиевых крыльях. Легкий он парень, Санька Канаев. Студент-продавец-шурфовщик.
А Муханов – что ж? Пусть выкручивается Колька Муханов.
Он поднял повыше подушку и прислонился к ней спиной, и тотчас же, как будто только это и надо было ему сделать, из темного угла барака шагнула фигура. Санька смутно вспомнил этого безликого малого.
– Здорово вы вчера, а, – парень с удовольствием причмокнул губами. – Здорово вы вчера дали.
Он сел на койку к Муханову, пружинная сетка прогнулась, и Муханов сразу открыл глаза.
– А вот и второй проснулся, – восхищенно сказал парень. – Голова, наверное, болит, а?
– Катись ты, – беззлобно прохрипел Колька. – Чего надо?
– Болит голова, – утверждающе сказал парень. – Сбегаю, а?
– Во, шакал, – удовлетворенно прохрипел Муханов. – Во, шакал, прямо с утра.
Он полез под подушку и достал деньги.
– Порядок, – сказал парень. – Правда, порядок, а?
Они пили водку с изображением какого-то дикого животного на этикетке. «Зверобой» пах больницей и быстро дал состояние бездумной лихости.
На противоположном ряду коек сидел седой старик. На тумбочке, застланной газетой, лежали куски рыбы, старик ел рыбу и смотрел па них.
– Ваше дело капец, – объяснял парень. – Потому – разведка. Потому что Чапдеев. Он здесь царь и бог. Такой он установил порядок. Сбежал бы ты, скажем, из стройконторы – плевать на твои сорок семь, пункт «г». А из разведки – выкинь трудовую или на материк улетай. Капец ваше дело.
Старик все жевал свою рыбу беззубыми деснами и смотрел на них.
– Папаша, причастись, – крикнул ему Колька.
– Не будет он, – сказал парень. – Я его знаю. Он пьяных не уважает.
– Смешной папашка, – усмехнулся Муханов. – Смешной, как тундра.
– Иди сюда, – неожиданно звонким голосом сказал старик. – Иди, не бойся.
– Я, что ли? – удивился Муханов. – На совещание?
Все-таки он встал и пошел к старику. Тот все жевал рыбу и смотрел на Муханова, пока он шел через проход в своих валенках.
– Явился по вызову, – хохотнул Муханов, обращаясь больше к ребятам, чем к деду. – По вызову в нетрезвом виде.
– Я тебя в рыбаки возьму, – все так же звонко сказал дед. – Рыбу ловить.
Колька озадаченно соображал несколько секунд, потом быстро и утверждающе спросил:
– И корешка возьмешь, дед?
– Кореш твой мне не нужен, – сказал старик.
– Без кореша не пойду, – безапелляционно отрезал Колька.
– Ладно, – сказал старик.
– Да ты золотой дед, – восхитился Муханов. – А мы, понимаешь, вот думаем, куда нам податься. Из разведки, понимаешь, ушли…
– А мне это не надо, не надо, – сказал старик. – Мне документов не надо.
– Тогда последний вопрос, – протрезвевшим голосом сказал Муханов. – Как заработок?
– Милый, – сказал дед и весь покрылся лучинками-морщинками. – Ко мне половина поселка просится. Сто рублей дают, только бы взял. А мне сто рублей не надо, я хороших людей ищу. К хорошим людям рыба идет. Я ее всю жизнь ловлю, я знаю.
– Дядя Митя, – раскатился парень. – Вы ребята держитесь за дядю Митю. Это такой старик…
– А ты мне не нужен, не нужен, балаболка, – сказал старик.
Потом Колька вернулся, и они стали допивать бутылку с диким зверем на этикетке. Старик все жевал и жевал свою рыбу, а они толковали, так, о разном, как будто так и положено: вчера – ничего, а сегодня – уже перспективы.
– Что вчера за ребята были? – повернулся к парню Санька.
– Так это Гайзулина ребята, неужели не слыхал? Шурфовщики. Знаменитая бригада. Меньше четырех на нос в месяц не бывает.
– Фартово, – сказал Муханов и постучал себя по коленке рыжей рукой. – Четыре в месяц – жить можно.
– Ну а ты? – спросил Санька.
– А я кореш этим ребятам, – сказал парень и нагло посмотрел Саньке в глаза. – Очко моя специальность, понял? – Он подмигнул доверительно и улыбнулся. Двух передних зубов у него не хватало.
– Это что? – спросил Муханов и постукал себя по зубам.
– Бывает, – жестко ответил парень.
Дед завернул остатки рыбы в газету и шустро натянул полушубок.
– Пошли, – громко скомандовал он.
Они стали натягивать ватники. Парень разлегся па мухановской койке и ковырял в зубах спичкой. Муханов посмотрел на него и вытянул деньги из-под подушки.
– Не бойся, – сказал парень. – Здесь это не в моде.
Они вышли на улицу, и апрельский свет резанул им глаза.
– Иди к Косякину, – сказал старик Кольке. – Иди и скажи, что дядя Митя просит трактор. Понял?
– Понял, – сказал Муханов и сразу пошел, как будто знал, где живет неведомый Косякин.
Старик пошел дальше, быстро переставляя ноги в торбасах. Они прошли мимо геологического управления. У входа бородатые ребята грузили автомашину.
– Ти панимаешь, куда кладешь? Ти кладешь мешки под ящики, – кричал низкорослый татарин.
– Не надрывайся, Сафат, – миролюбиво успокаивал татарина вчерашний парень в верблюжьем свитере. Но Сафат уже кричал на кого-то другого, и снова ему отвечали почтительно-ласковым тоном, как говорят с чудаковатым начальством. Видимо, это и был знаменитый Гайзулин.
– Четыре в месяц, – вспомнил Санька. – Жить можно…
К управлению подкатывали все новые машины. Дружные орды набрасывались на них. В сторонке, около прикрытой брезентом горы груза, стояли тракторные сани. Несколько парней вдумчиво совещались, поглядывая то на сани, то на груз.
– Ти думай головой, а не другим местом, – разносился голос Гайзулина.
Узкая стариковская спина маячила перед Санькой.
– Стоп, – неожиданно решил он и бегом вернулся в управление.
– Уходи, – неумолимо сказал отдел кадров. – Пг'иходи через шесть месяцев. И пг'ошу тебя, дг'ужок, не пей по утг'ам.
Саньке Канаеву хотелось его ударить. Но ударить было нельзя. Отдел кадров был человек без ног. Это он знал. Оставил человек ноги в тундре. Ничего нельзя было с ним поделать.
Узкая стариковская спина двигалась далеко впереди. Морщась от боли, Санька кинулся догонять. «Ладно, гады, – неизвестно к кому адресовался он. – Ладно. Будет еще парадный въезд». Кровь вчерашних мозолей не давала ему думать ни о чем другом.
Весь день они вдвоем грузили на тракторные сани бочки с бензином, потом рогожные мешки с солью, потом оленьи шкуры. Старик весь день торчал около них и, как бы советуясь, отбирал груз своей палочкой.
– Mo-может, вот этот мешочек. И вон тот тоже. Соль хорошая, серая. Рыба серую соль любит.
Вечером, когда сани были загружены доверху, Муханов спросил:
– Что дальше, дед?
– Идите, милки, гуляйте, – сказал старик. – Я вас далеко увезу. Там гулять негде и водочки нет. Там только ребята хорошие. К душевным ребятам я вас повезу.
Старик засеменил куда-то в сторону, в морозную вечернюю мглу поселка, туда, где на окраине поднимались вертикально в небо дымы стародавних домишек. Они отправились к гостиничному бараку. Подтаявший за день черный снег льдисто похрупывал под валенками. Ломило спину.
Канаев промолчал о том, что был сегодня в управлении. Не мог он этого сказать, как и не мог сообразить, почему до сих пор не отправил телеграмму брату Семе. Залезть бы сейчас в ванну, натянуть белую рубашку, дакроновый костюм, что раздобыл ему некогда Володя-аристократ, и завалиться туда, где весело. Муханову этого не понять.
