Аглая Дюрсо - 17 м/с
Когда Матекудасаи ушел, кузина села и заплакала.
Она плакала не только по безвозвратно утраченному виду мадам Кукушкиной со шпильками. Она плакала по поводу сантиметровых виртуальных поклонников, семейки Аддамс с пустым холодильником. И, конечно, по поводу призрака неприкаянности, который заполнит наш дом в связи с ее надвигающимся отъездом.
Зачем ты это делаешь? — спросила меня моя кузина.
Поскольку я не делала котлет и блинов, я поняла, что она опять поднимает тему человеческого тепла.
Тепла.
И тогда я вспомнила, всю эту дистанцию. Которая отделяла меня от пубертатного периода. Это был томительный, удручающий, комический марафон. Я прошла его, задыхаясь на поворотах, заглядывая в глаза, коллекционируя улыбки. В поисках чего-то, что (предположительно и с большой натяжкой) можно назвать теплом.
И я подумала, что если я вдруг добегу и вцеплюсь в чью-то протянутую руку, то я рухну. Рухну и засну коматозным сном. От усталости.
Моя кузина, видно, сильно расстроилась. Потому что она погладила меня по голове и сказала, что принесет с афтерпати «собачий пакет» с ресторанной едой.
— Не надо еды, — сказала я ей, когда она паковала сумки.
— Лучше бы ты ограничилась блинами, — сказала ей моя дочь.
Кузина сказала, что провожать ее не надо, и поэтому мы пошли и с чистой совестью включили сериал «4 400». У нас было три сезона, куча чипсов и вся ночь впереди.
Кузина напоследок горестно покачала головой.
«Все фигня», — утешила я ее: на самом деле, чем дольше я бегу, тем меньше мои проблемы.
ДИВАН
Моя подруга сказала, что с точки зрения фэн-шуя мое спальное место никуда не годится. Она сказала, что так я никогда не обрету личного счастья. Так гласит фэн-шуй. Я пристально с фэн-шуем не знакомилась, но что-то мне подсказывает, что не может великая восточная мудрость зацикливаться не на просветлении, а на поиске партнера по спальному месту. Наверное, шарлатаны придумали.
Подруга за фэн-шуй обиделась. И достаточно дерзко сказала, что все равно спать как собака нельзя. В чем-то она права. Я сплю на эргономичном диванчике, который раскатывается матрасом прямо на пол, а поскольку место для эргономичного диванчика выкроилось напротив входной двери, то я действительно похожа на сторожевого пса. И что уж врать — со мной действительно никто не спит. Кроме кота. Потому что он, сволочь, так обленился, что ему лень вскакивать на стол и там спать. Он подходит и как подкошенный падает на мой матрас.
В итоге я оказалась в IKEА. Я там пробиралась почти по-пластунски от стыда. Я боялась там встретить людей, которые когда-то (чисто гипотетически) могли украсить мой эргономичный диванчик. Мне казалось, что по мне сразу ясно, что я пришла сюда, влекомая низменными вожделениями фэн-шуя. Но потом я расслабилась. Потому что эти гипотетические люди были такой душевной крепости, что их можно было встретить разве что в каком-нибудь «Мире камня и плитки». Из таких людей надо делать надгробия.
(Так я бубнила себе под нос, презирая себя за потребность в двуспальном диване.)
В итоге я вышла на стадо диванов. Многие были трех- и даже четырехспальные. На них была гостеприимная надпись: «Прилягте, пожалуйста». Я прилегла на самый маленький. Из экономических и этических соображений.
Диванчик я собирала в одиночестве при помощи ключа для роликов и молотка для отбивания мяса. Мне звонили друзья, и я им с гордостью говорила, что собираю диванчик. Они предлагали помощь с таким прискорбием, будто я не ложе для счастливой жизни собираю, а гроб сколачиваю.
В конце концов я диванчик собрала, ссадив себе все руки и выпив полторы бутылки «Новопассита».
Но тут выяснилось, что диванчик никуда не лезет. Я позвонила подруге и предложила ей старый эргономичный диванчик с самовывозом. Она примчалась с супругом в течение получаса и утащила мое собачье место.
Но диванчик все равно не лез на старое место.
Тогда я решила выбросить книжные полки и призвала тинейджеров со двора. В этих тинейджерах силен комплекс тимуровцев. Он, видно, генетически им передался, от отцов и дедов. Они с уханьем вынесли книжные полки и подожгли их у помойки. Книги я распихала по оставшимся стеллажам. Томик Владислава Ходасевича я вбила врасклин. Больше с этих стеллажей никто и никогда не сможет вытащить ни одной книги.
Но тут выяснилось, что с боков оставшиеся полки сильно облупились. Я бросилась в ближайший хозяйственный и купила там прекрасный черный лак. Черный цвет — это очень эстетски. Я красила книжные полки прямо вместе с книгами. Так что теперь они для прочности еще и скреплены лаком.
Заодно я покрасила лаком журнальный столик, но столик вышел не так эстетски, как полки. Потому что на столик вспрыгнул кот, заметался там в ужасе, рискуя прилипнуть, и в итоге оставил цепь запутанных следов.
Но диванчик все равно не лез!
Тогда я пошла на помойку и оторвала тинейджеров от их геростратовой эйфории.
Я пригласила их в гости вместе с ломом. Они принесли топор и гвоздодер и в течение получаса разнесли встроенный шкаф. Этот шкаф построили вместе с домом, потому что в те времена был острый мебельный дефицит и такие встроенные шкафы очень ценились. Но в те времена был также острый дефицит стройматериалов. Поэтому под руинами шкафа обнаружилось полное отсутствие паркета. А еще за ним была бетонная некрашеная стена и бетонный некрашеный потолок.
С улицы пришли мои дети и с ужасом сказали: «Это ремонт».
Вообще-то ремонт — это у нас генетическое. Если нормальные женщины лечатся от хандры шопингом и флиртом, то женщины в нашем роду лечатся ремонтом.
Моя бабушка в возрасте семидесяти пяти лет красила паркет оранжевой тракторной краской и изобрела прорезиненный валик, на котором она вырезала фигурки, чтобы делать накат. Моя мама в порыве переустройства чуть не угробила родное дитя, уронив на меня антикварное пианино «Рениш». Она хотела покрасить под ним паркет.
Вполне возможно, что таким образом мы демонстрируем небесам свою самодостаточность. Хотя я вполне допускаю и обратное.
Весь уик-энд я ездила с тимуровцами по мирам камня и плитки, шпатлевки и эмали, кистей и мастерков.
В итоге они так испаскудили мне квартиру, что я всучила им какое-то тряпье, которое выплеснулось из бывшего шкафа, и предложила пойти и жечь это тряпье у помойки сколько душе угодно.
А сама легла на газеты в углу, где раньше стоял, как вкопанный, встроенный шкаф. И заплакала. Со стен свисали какие-то провода и ошметки обоев, с потолка сталактитами свешивалась шпатлевка.
И тут меня такое зло взяло! Не для того я собирала диванчик, чтобы валяться на газетах! Не для того я разнесла долбанный фэн-шуй этой квартиры, чтобы страдать накануне просветления!!!
Я встала и покрасила стену в клетку. Это очень эстетски: черно-белая клетка. Там, где проходила цементная граница, я приклеила «Моментом» несколько зеркалец и перьев.
На потолке мне тоже пришлось нарисовать квадраты — чтобы бетон не так бросался в глаза. Дети только успевали бегать в магазин за спреями, зеркальцами и шахматами (которые мы тоже клеили к потолку).
На кухне в лотке вперемешку с вилками у нас лежат шпатели и кисти. Страшно воняет лаком и сырой шпатлевкой. На балконе стоит багет с намотанными на него шторами, и тинейджеры изредка звонят и справляются, по какому поводу у нас на балконе приспущены флаги.
Зашел за осенним пальто бывший муж. Пальто он не нашел, потому что пальто висело в проклятом шкафу и было сожжено под гиканье тимуровцев. Бывший муж взял баллончик краски и написал на стене «MADNESS».
Вандал.
Но зато диванчик встал, как миленький!
Мы спим на нем с детьми и котом, как цыгане. Потому что все подступы к детской перекрыты банками с краской и мешками с цементной смесью.
Детям я сказала: «Надо застеклить балкон, чтобы на занавески не капал дождь. А то они испортятся».
«Нет!» — сказали дети.
Пусть у нас заведется кто-нибудь, кто сделает это по-человечески. Кто починит шпингалеты и побелит потолок. И приклеит обои, которые я наклеила на масляную краску во время прошлого приступа ремонта.
— Вы говорите о строительной бригаде? — заволновалась я.
— Нет, — сказали дети. Они говорили о фэн-шуе.
Это кошмар какой-то.
X… с ним, с фэн-шуем. И с балконом.
Куплю мангал, буду на балконе жарить шашлыки.
ЖИЗНЬ НЕ УДАЛАСЬ. И Х+Й С НИМ
Иногда мне звонят странные люди. То есть, может, они и не странные, но у меня необъяснимая фобия неизвестных телефонных номеров. Я, когда вижу негармоничный набор цифр, трубку не беру. Поэтому большинство звонящих остаются для меня загадкой. Но когда я все-таки решаюсь поднять трубку, абоненты лишь подтверждают мою гипотезу. Вот недавно позвонила одна славная девушка из гламурного журнала. И сказала, что хочет написать про меня статью. И попросила в двух словах рассказать о себе. Я рассказала, она сказала: «Все понятно», а потом прислала мне заметку: «Она работает в зоопарке крокодилом». Я не вру. То есть я не против крокодилов как таковых. И даже не могу толком возразить тем, кто подмечает во мне сходство с этой злонравной рептилией. Потому что у всех разные критерии прекрасного. Но я против зоопарков. Я всегда и везде пропагандировала свободу и по доброй воле в зоопарк бы не сдалась. Это примерно то же, что «подрабатывать на галерах». Поэтому когда мне позвонила другая девушка из другого гламурного журнала (видно, у них там полное безрыбье или они не видели моих винтажных ботинок), так вот, когда позвонила эта девушка, я категорически отказалась влезать в шкуру прикованного к гламурной эстетике крокодила. Она сказала: «Что-вы-что-вы-какой-крокодил-мы-пишем-о-добре». И попросила меня написать за три дня рассказ про любовь на двадцать тыщ знаков с хорошим концом. Я про хорошие концы имею теперь очень смутное представление. И о счастливой любви у меня представления теперь очень смутные. Поэтому для написания подобного опуса мне потребовалось бы, как братьям Гримм, — лет пятнадцать. Чтобы ходить по очевидцам и собирать фольклор. Но я сказала: «Оки». Потому что я очень боялась, что за отказ она возьмет и назовет меня крокодилом. А у меня ноль возможностей попасть на обложку, и ей все поверят на слово. Я стала судорожно припоминать что-то хорошее и светлое. И от многих воспоминаний мне стало больно. И поэтому я стала припоминать то, что не больно. Но это никак не было связано с мужчинами. Я стала вспоминать не любовь женщины к мужчине или наоборот. Я вспомнила про прекрасную любовь человека к человеку. Я сидела дома (потому что на работе у меня очень сложные отношения с продюсератом и было бы непростительным легкомыслием писать это на работе и приближать увольнение). Так вот, я сидела дома и писала про двух людей. Про голубого Персика и его нелепую подружку, Крошку Мю, которые выпустили в Патриаршие пруды синюю лампочку из клетки. Но тут у меня завис компьютер. То есть это я подумала, что он завис. А он на самом деле не завис, а умер. Он умер со всем содержимым. С глупыми стихами моих детей. С трогательными песнями моих друзей, когда они еще могли позволить себе быть придурками. С рисунками, которые мне рисовали нелепые художники по мотивам нашей сумасбродной личной жизни. Комп унес в небытие и все мои буквы, которыми я надеялась блеснуть перед гипотетическими поклонниками и, что скрывать, перед апостолом Петром на последнем разборе полетов. Я заметалась, вырвала комп из-под стола и рванула с ним к машине — я хотела выбить из него информацию под пытками останкинских программистов. Но у меня сдохла машина. Это сказал водитель проезжавшей мимо бетономешалки. Он сначала прикурил аккумулятор, потом протер свечи, а потом послал нас всех и уехал строить что-то более конструктивное. Комп я дотащила до работы на себе. Я тащилась кабаньими тропами, задами Останкинской телебашни, чтобы меня не видели приличные люди. Я тащила его мимо мрачного останкинского кладбища, а зря. Лучше бы я его там и похоронила. Потому что компьютерщики лишь констатировали его смерть. Кроме всего, на работе мне сказали, что моя серия не будет радовать людей, потому что в ней мало смешного. Из смешного, сказали мне, там только съемка с петухом. Между нами говоря, гэг с петухом был тупейшим, но о вкусах продюсерата не спорят. Особенно если продюсерат, как фашисты белорусскими детьми, прикрывается беспомощными и бессловесными зрителями. Я начала нервно звонить на съемочную площадку и уговаривать снять финал истории с петухом. Из меня плохой начальник, я не умею требовать. Но я умею зажигать людей на самые бессмысленные дела. Почему-то другим сразу говорят, что это безумие, а меня еще терпят. Я сказала съемочной группе, что раз петух завис в мозгах зрителей в начале, то в финале он просто обязан выстрелить. То есть, бл…, прокукарекать. Там вроде согласились. Только сказали, что он кукарекает в четыре утра. Ерунда, ответила я. Поставьте перед уходом цейтрайфер на трехчасовую кассету. Потом мне позвонил режиссер серии и сказал, что герой потребовал сверхурочные за вредность производства. Я сказала, чтобы вместо молока посулили ему куриный бульон. Но тут открылась страшная правда. Выяснилось, что в стране объявлена эпидемия птичьего гриппа. И что петух, которого мы арендовали для съемок (как, впрочем, и все другие петухи страны) попал под раздачу. «Какая раздача? — спросила я. — Уговаривайте дать нам петуха любой ценой. Убедите владельцев, что птичий грипп нам не опасен. Скажите, что он передается только половым путем». «Поздно!» — сообщил мне директор группы. Вот так. Продюсеры звонили и требовали готовый продукт. Я жалко и неубедительно юлила. Тогда они потребовали расписанный на бумаге план, как это будет выглядеть. Я сказала, что план написать нет возможности, потому что все брошены в поля. На поиски петухов. Тогда пришлите хоть что-нибудь почитать — потребовали продюсеры. Я отправила ссылку на библиотеку Машкова. Вроде выиграла полсуток до окончательного расстрела. Домой с дохлым компьютером мы доехали на машине моего сотрудника. Я курила в окно, потому что он некурящий, а я нервная. Проезжавшая справа «Газель» уделала нас так, что ошметки заюзаного снега забрызгали стекло водителя изнутри.
