Константин Григорьев - Зелёный туман
Улыбка моя не была ни презрительной, ни снисходительной, и Владимир Сергеевич, видимо, оценил это и, кивнув одними веками, продолжил.
– Итак, восстановив силы тяжёлым провальным сном без сновидений, я вышел на площадь перед Ярославским вокзалом. Как же не похожа она была на ту, что я оставил сорок часов назад! Ларёк с мороженым, ларёк "Союзпечати". Всё!
Прохожие, не один так другой, бросали косые взгляды на мою явно не советскую кожанку. Да, среди драповых пальто, плащей и телогреек я явно выделялся, а простая проверка документов бдительным милиционером кончилась бы для меня в лучшем случае дурдомом. Я, конечно, слышал всякое про то, что при КГБ был какой-то отдел по работе с экстрасенсами, типа помогавшими следствию в розысках преступников, в политических прогнозах и всё такое, но начал он свою работу после участившихся инцидентов с НЛО. А в марте 1957 года, когда ещё и спутник-то не запустили… Короче, первым делом надо было избавиться от документов, российских денег и всего с иностранными наклейками.
Странная у меня мелькнула мысль: а может, они мне ещё пригодятся? Почему-то рвать их на части и выбрасывать в урну не хотелось, хотелось спрятать. И подстраховка, думал, на всякий пожарный: ну, прицепятся ко мне, повяжут – тогда пропадай всё! Отвезу чекистов к тайнику, а там пускай пытают, как подопытного кролика, профессоров и академиков подключают: плевать, двум смертям не бывать. Хусим!
Ага, я тогда ещё надеялся вернуться обратно.
Тут мне страшно захотелось пройтись тем же маршрутом, каким я прошёл позавчера вечером: от метро до входа на вокзал. Вот здесь я вышел из метро, здесь повстречался с бомжом, здесь вошёл в здание вокзала… К пустоте в голове внезапно добавилось какое-то давящее безумие, казалось, нереальность ситуации мнёт своими беспощадными руками мозги, как тесто. Мне стало плохо, и я быстро дошёл до своеобразного скверика возле платформы "Каланчёвская", где, давясь и обжигаясь, вылил в рот остатки водки.
Полегчало, знаете; недаром ведь умные люди говорят: без водки мы бы все давно сдохли. Истинная правда!
Однако надо было действовать дальше: долго на мёрзлом пеньке под пронизывающим мартовским ветром не просидишь. Итак, что было первое? Прятать документы! Где? Земля ещё мёрзлая, в неё не закопаешь. И тут тупой туман в мозгах – хорошо, что не зелёный! – прояснило: да поехать на окраину Москвы да спрятать всё на какой-нибудь заброшенной стройке. А дальше посмотрим.
На площадь трёх вокзалов возвращаться не хотелось, и я, вовремя заметив приближающуюся с Курского электричку, успел в неё сесть (через "Каланчёвскую", если вы не знаете, электрички и ходили и ходят с Курского вокзала до Рижского, Савёловского и Белорусского).
Поехали. Я, понятно, во все глаза всматривался в панораму города, который таким видел впервые: ни тебе высоток из стекла и бетона, ни тебе пластиковых ларьков, утыкавших нынче все станции, даже Останкинской башни тогда, между прочим, ещё не было, – другой город!
В общем, пока я озирался, Москва в районе Филей как-то быстро кончилась, и я вышел Кунцево. Сегодняшний почти что центр города был тогда застроен ветхими деревянными домиками, даже не верилось, что пройдёт пятнадцать-двадцать лет – и всё это будет залито асфальтом и бетоном. Поблуждав по глухим деревенским переулкам, я наконец набрёл на какие-то краснокирпичные развалины, припорошенные снегом, и, найдя в них уголок посуше, начал складывать в выемку в стене свои опасные вещи. Так, сначала деньги, все бумаги, визитки, бирки с датами… Но бумаги надо было как-то упаковать, хотя бы в целлофановый пакет. Тут и попалась мне на глаза пластиковая сумка, купленная вчера у бомжа. Отлично, думаю, полиэтилен; сгодится! И вытряхнул я на грязный битый кирпич содержимое пакета.
Владимир Сергеевич тяжело вздохнул:
– Это было второе потрясение за последние сутки, а в моём новом мире – первое. Короче, на снег высыпались вырванные из какой-то крупноформатной книги страницы и зелёная книжица. Я посмотрел: большие страницы – таблицы всех чемпионатов СССР по хоккею, а в книжке – по футболу. Вот так.
В общем, это было второе схождение с ума: бомж знал, что поможет мне выжить сорок лет назад. И тут же вспыхнула, осветив мои страдающие пустотой мозги, фраза про долгую командировку. Бомж всё знал!
Владимир Сергеевич знакомым грустным взглядом впился в противоположный берег. После долгого перекура продолжил.
– Дальше всё просто: пошёл обратно, ближе к цивилизации, пообедал в столовке и, побродив по закоулкам, в конце концов нашёл то, что искал – котельную с истопником-алкоголиком. Тогда времена были попроще – ни охраны, ни КПП, ни видеонаблюдений. В общем, знание людей и проницательность опять мне помогли: я сходу вычислил, что этот алкаш – бывший. Попросил разрешения посидеть погреться.
– Садись, коль замёрз, – хрипловато произнёс поддатый котельщик – высокий сутулый старик с седой лысеющей головой и изборождёнными морщинами лицом. – Чифирнёшь?
Я улыбнулся:
– Если только по-колымски.
– Ты там сидел? – иронично хмыкнул котельщик. – Не похоже.
– Где сидел, там уж нету, – ответил я и выставил на замызганный деревянный столик бутылку с остатками коньяка. – Может, Иосифа Виссарионовича помянём?
– Четыре года без Хозяина, – кивнул котельщик. – Наливай.
Мы выпили не чокаясь. Разговорились. Котельщика звали Гена-Ворон. В прошлом он был классическим форточником, но, отсидев четыре срока, в том числе всю Великую Отечественную, под старость лет наконец ушёл в завязку. Кличку Ворон получил за когда-то иссиня-чёрные патлы, уже наполовину вылезшие и поседевшие, и за способность "залетать" в любую, даже самую маленькую форточку. Повезло: устроился котельщиком возле самой Москвы, ведь, поскольку он не был в законе, работа ему была не в падло.
Пока мы разговаривали, Ворон сварил чифир и, завернув стеклянную банку из-под огурцов в вафельное полотенце, поставил её париться под грязную подушку. Всё по правилам! Потом мы разлили остатки коньяка.
– Ну, за Хозяина выпили, – провозгласил Ворон, – теперь за Лаврентия Палыча, царство ему небесное, по его амнистии вышел. Земля пухом! – И он опрокинул в себя коньяк.
Я не мог не оценить всего юмора ситуации: человек с мозгами, задолбанными пропагандой историков-демократов, пил за помин Берии с бывшим зэком, казалось, сошедшим со страниц "Колымских рассказов" Варлама Шаламова. Смешная всё-таки штука – жизнь.
Чуть позже, за чифирём по-колымски (под воблу), мы, насколько это было возможно учитывая вменяемость Ворона, ещё немного поговорили за жизнь. Я попросился остаться на ночлег. Ворон разрешил. По-моему, он уже понял, что мне просто некуда идти, но с вопросами пока не лез: в тех местах, где он отмотал четыре срока, лишний вопрос мог сделать лишним его самого.
Тут Ворону, видимо от выпитого, стало душновато и он расстегнул телогрейку вместе с рубашкой. На впалой туберкулёзной груди, слева, под седеющими волосами, синел такой знакомый профиль – Сталин.
"А на левой груди – профиль Сталина,
А на правой – Маринка анфас", – бормотал я про себя ещё не написанную песню Высоцкого, всё больше и больше косея не от коньяка с чифирём, а от всей этой абсурдной ситуации: прокуренный, прочифиренный зэк с жёлтыми остатками зубов и татуировкой Хозяина под сердцем, вонь котельной, изгвазданная мебель, чужой и непонятный мир.
Наконец я уснул в углу на каких-то тряпках.
– Что это за фраер тут припух? – сквозь сон услышал я незнакомый голос. – Ты его знаешь?
Я открыл глаза: рядом с Вороном стоял незнакомый дед, пониже и пополнее, тоже в телогрейке, тоже седой. "Сменщик", – догадался я.
– Да попросил погреться, – оправдывался Ворон, – коньяком угостил. Посидели, Хозяина помянули.
Компания из двух бывших зэков сама подтолкнула меня к действиям, я понял, в чём мой шанс зацепиться.
Я встал, подошёл к обоим.
– Спокойно, разговор у меня к вам будет.
– А ты кто такой, чтобы с тобой разговаривать? – сердито спросил сменщик. – Откуда упал, фраер залётный?
Лицо у него было неприятное, опухшее, небритое. Глаза – красные. Тоже, видать, с похмелья.
– Спокуха, мужики… – начал было я.
– Мужики в колхозе пашут! – взревел толстый. – А мы люди.
Блин, сморозил я, что и говорить, ситуацию надо было срочно выруливать. Я решил держаться как можно спокойнее.
– Остынь, ты, человек, – стараясь ровно дышать, сказал я. – Говорят, тебе – разговор есть.
– Пускай толкует, – поддержал меня Ворон. – Вчера с ним побазарили – нормальный, вроде.
– Нормальный, – проворчал толстый. – Олень он безрогий, а не нормальный! – Потом мотнул головой и грубо прохрипел:
– Ну, что тебе?
– Короче, хата мне нужна, чтобы упасть, и ксива с пропиской, – сказал я, придерживаясь старой формулы: проси больше, меньше всегда дадут.
