Ванесса Диффенбах - Язык цветов
Но сопротивляться я прекратила, позволив ей оттащить себя на крыльцо и в прохладный темный дом.
3Свернув с бульвара Сансет, Мередит медленно поехала по Норьега, вчитываясь в дорожные знаки. Нетерпеливый водитель, ехавший позади, нажал клаксон.
С самой Фелл-стрит она говорила без умолку, и список причин, почему выжить в реальном мире мне не светит, тянулся по всему Сан-Франциско: школу не закончила, мотивации нет, друзей и родных нет, навыки общения на нуле. Она хотела знать, какой у меня план, и требовала, чтобы я задумалась о том, как самой себя обеспечивать.
Я ее игнорировала.
Между нами не всегда было так. В раннем детстве я с восторгом грелась в лучах ее оптимизма и болтливости, сидя на краю кровати, пока она причесывала мои тонкие волосы и заплетала их в косички, перевязывая ленточкой, прежде чем вручить меня, как презент, очередным мамочке с папочкой. Но с годами, глядя, как приемные семьи одна за другой меня возвращают, Мередит ко мне охладела. Некогда ласковая щетка стала резче, дергая волосы в такт нотациям. Наставления о том, как себя вести, удлинялись с каждым переездом, а я становилась все менее похожей на того ребенка, каким себя помнила. Мередит вела список моих недостатков в своей книжечке и зачитывала их перед судьей, как перечень судимостей. Замкнутая. Агрессивная. Неразговорчивая. Неисправимая. Я запоминала каждое слово. Но несмотря на все разочарования, Мередит от меня не отказалась. И не перевела из отдела усыновлений, даже в лето, когда мне исполнилось восемь и измученная судья предположила, что Мередит и так сделала все возможное. Та не колеблясь ответила «нет». В ту прекрасную и удивительную минуту я подумала было, что причина – в ее скрытой привязанности ко мне, но, обратив взгляд на Мередит, увидела, что ее бледная кожа от стыда порозовела. Я была у нее на попечении с рождения; если меня во всеуслышание объявят безнадежной, значит, это ее промах.
Мы остановились у входа в общежитие – дома с плоской крышей и персиковой штукатуркой в ряду таких же персиковых и плоских домов.
– Три месяца, – объявила Мередит. – Ты лучше повтори это вслух. Хочу убедиться, что ты уяснила. Три месяца живешь здесь бесплатно, а потом или платишь – или катишься восвояси.
Я промолчала. Мередит вышла из машины и захлопнула дверцу.
Моя коробка на заднем сиденье во время пути опрокинулась, одежда вывалилась. Я запихнула вещи поверх книг и вслед за Мередит поднялась на крыльцо. Она позвонила в дверь.
Прошло больше минуты, прежде чем дверь открылась, и когда это произошло, на пороге я увидела стайку девчонок. Я крепче прижала коробку к груди.
Невысокая девица с толстыми ногами и длинными светлыми волосами открыла металлическую решетку и протянула руку.
– Ева, – представилась она.
Я не пожала протянутой руки, хоть Мередит и наступила мне на ногу.
Это Виктория Джонс, – сказала она, подталкивая меня вперед. – Ей сегодня восемнадцать.
Девочки невесело пробурчали «с днем рождения», а две обменялись понимающими взглядами.
– На прошлой неделе Алексис выселили, – сказала Ева, – будешь жить в ее комнате. – Она повернулась, чтобы показать дорогу, и я прошла за ней по темному, устланному ковром коридору, в конце которого виднелась открытая дверь. Проскользнув в комнату, я закрыла дверь и заперлась на замок.
Комната была ярко-белой. Пахло свежей краской, и стены, когда я потрогала их пальцем, были липкие. Маляр поработал неаккуратно. Ковер, некогда белый, как стены, но теперь в грязных пятнах, у плинтуса был заляпан краской. Я пожалела, что тот, кто красил стены, не догадался продолжить работу и покрасить весь ковер, а еще тонкий матрас и тумбочку из черного дерева. Белый цвет был чистым и новым, и мне нравилось, что до меня никто не видел эту комнату такой.
Из коридора меня позвала Мередит. Она постучала раз, потом еще. Я поставила на пол тяжелую коробку. Достав одежду, свалила ее в кучу на дно шкафа, а книги сложила на тумбочку. Когда коробка опустела, я разорвала ее на полоски, застелила ими голый матрас и легла сверху. Свет струился сквозь маленькое окно, отражаясь от стен, и грел кожу на лице, шее и руках. Я обратила внимание, что окно выходит на юг – хорошо для луковичных и орхидей.
– Виктория! – снова позвала Мередит. – Я должна знать, какой у тебя план. Скажи мне свой план, и я оставлю тебя в покое.
Я закрыла глаза, не слушая, как ее костяшки скребут по деревянной двери. Наконец она перестала стучаться.
Открыв глаза, я увидела конверт на ковре рядом с дверью. Внутри была купюра в двадцать долларов и записка: «Купи еды и найди работу».
На двадцать долларов, оставленные Мередит, можно было купить пять галлонов цельного молока. Каждое утро в течение недели я покупала его в лавке на углу и медленно пила его, гуляя по паркам и школьным дворам и распознавая местные растения. Так близко к океану мне жить еще не приходилось, и я думала, что ландшафт окажется незнакомым. Ожидала, что увижу густой утренний туман, зависший в нескольких дюймах от земли, и порожденные им невиданные экземпляры растений. Однако, не считая обширных зарослей алоэ у кромки воды, с красными цветами, тянущимися к небу, я обнаружила удивительное отсутствие новизны. В этом квартале бал правили все те же завезенные особи, что встречались мне в садах и оранжереях по всему заливу Сан-Франциско: вербена и бугенвиллеи, настурции и вьюнки. Лишь масштаб был другим. Плотно окутанные влагой побережья, лианы разрастались, цветы были ярче, а заросли – гуще, они полностью поглотили низкие заборы и пристройки.
Допив галлон молока, я шла домой, кухонным ножом разрезала пакет пополам и ждала ночи. Земля на клумбе у соседа была темная, рыхлая; я пересыпала ее в свои чудо-горшки суповой ложкой. Продырявив дно, ставила пакеты в центр комнаты, на ковер. Солнечный свет добирался до них лишь поздним утром, на несколько часов.
Я знала, что работу искать придется; знала, что это необходимо. Но впервые в жизни у меня была своя комната и замок на двери, и никто не указывал мне, где я должна быть и что должна делать. Так что я решила: перед тем как искать работу, у меня будет свой сад.
К концу первой недели я накопила десять горшков и прошерстила шестнадцать кварталов в поисках подходящих растений. Решив сосредоточиться на позднецветущих, я вырывала их с корнем на чьих-то дворах, уличных клумбах и детских площадках. Обычно я сразу шла домой, баюкая в ладонях грязные комья с корнями, но иногда терялась, оказываясь слишком далеко от общежития. В такие дни я тихонько садилась в переполненный автобус через заднюю дверь, локтями прокладывала себе путь к свободному месту и ехала до тех пор, пока улицы вокруг не становились знакомыми. Вернувшись в комнату, осторожно разделяла корни с налипшими комками плодородной земли и щедро поливала. Вода из пакетов стекала на ковер; шли дни, и из-под старого ковра проросли сорняки. Но я была на страже и выдирала упрямые стебельки прежде, чем те успевали пробиться к свету.
Мередит наведывалась каждую неделю. Судья назначил ее моим постоянным «контактом на чрезвычайный случай». Законодательство о достижении сиротами совершеннолетия требовало наличия такого контакта, а в моем деле никого, кроме нее, не откопали. Я старательно ее избегала. Возвращаясь с прогулок, сперва осторожно выглядывала из-за угла и шла к крыльцу, только если ее белая машина не красовалась на дорожке. В конце концов Мередит разгадала мою тактику, и как-то раз в начале сентября, открыв входную дверь, я обнаружила ее сидящей за обеденным столом.
– Где твоя машина? – спросила я.
– В квартале отсюда, – ответила она. – Я тебя больше месяца не видела, вот и решила, что ты, наверное, избегаешь меня нарочно. Есть причина?
– Нет. – Я подошла к столу, отодвинув чью-то грязную посуду, села и водрузила на поцарапанную деревянную поверхность между нами пригоршни лаванды, сорванной на чьем-то дворе в Пасифик-Хайтс. – Лаванда, – проговорила я и протянула ей веточку. – Недоверие.
Повертев веточку между большим и указательным пальцами, Мередит потеряла интерес и отложила ее.
– Работа есть? – спросила она.
– Работа?
– Ты ее нашла?
– А зачем мне ее искать?
Мередит вздохнула. Взяла лавандовый стебелек, что я ей подарила, и бросила цветком вперед. Тот тут же спикировал вниз, как неумело сложенный бумажный самолетик. Схватив его, я аккуратно разгладила смявшиеся лепестки большим пальцем.
– У тебя была бы работа, – процедила Мередит, – если бы ты ее искала и подала бы заявление, и тебя бы наняли. Если ты не сделаешь все это, то через шесть недель окажешься на улице, и никто тебе в холодную ночь дверь не откроет.
Я смотрела на входную дверь и думала, скоро ли она уйдет.
– Ты должна сама захотеть, – твердила она. – Я не волшебница. В конце концов, если ты сама не захочешь, ничего не поможет.
![Генрих Бёлль - Избранное [ Ирландский дневник; Бильярд в половине десятого; Глазами клоуна; Потерянная честь Катарины Блюм.Рассказы]](/uploads/posts/books/121756/121756.jpg)
