Павел Лаптев - Сказки уличного фонаря
— Пятьсот верст… — прикидывал Шепелев. — А что там, в Болдине, Ваше имение?
— Да, имение отца моего, Сергея Львовича. По случаю моей женитьбы он отдал мне его и Кистенёвку с двумястами душами. Вот я ездил туда оформлять дела.
— Прелестно! — радовался за поэта Шепелев.
— Потому что теща моя будущая не даёт приданого, потому как нет.
— Вот как?
— Да мне оно и не нужно, — протянул Пушкин. — Но она настаивает, чтобы приданое предоставил я… Вот такие дела.
— Ну, дела не самые плохие, — улыбался Шепелев, — Всё уладится у Вас. Право, у меня как раз всё было наоборот. Вот оно приданое, — отпустил Пушкина и описал круг руками, — Вся Выкса! Тесть мой, Иван Родионович покойный оставил нам с Дарьюшкой заводы эти, да полтора миллиона рублей, да тысячи душ. А мне, знаете, любезный Александр Сергеевич, это все богатство наращивать в тягость. Да и не лежит душа гусарская раздольная моя к этому железу, — кружил руками хозяин.
Пушкин смущенно покачал головой и вспомнил:
— Да, душа гусарская! Напомнили про гусар. Вам поклон от Дениса Давыдова.
— От Дениса? Давненько его не видел, — обрадовался Шепелев фронтовому товарищу.
— А я только в августе гостил с ним в Арефьево у Вяземского, и он Вас вспоминал добрым словом и жалел очень, что фронтовики никак не могут встретиться, — сообщил Александр Сергеевич.
— Да… — пожалел и Шепелев. — И Вы, Александр Сергеевич, коли увидите его, непременно поклонитесь.
— Непременно, конечно же… — пообещал Пушкин, — Я, было, собирался на мальчишник его пригласить по случаю венчания, да вот никак… Эх! Ну, не судьба, если мне под венец пойти, уеду, как Вы на войну в Польшу.
— Полно-те, Александр Сергеевич, уж война не Ваш фронт. Лира! Поэзия! — как пропел Дмитрий Дмитриевич и легонько похлопал Пушкина по плечу.
— Пусть… Зато пророчество сбудется, — сказал загадочно поэт, — Какой-нибудь Вайскопф меня убьет…
— Полно, полно! — успокаивал генерал, — Ведь, ежели, не дай Бог, Вас убьют… А на войне ведь взаправду убивают, навсегда, — хитро прищурился. — То наступит в литературе тьма.
— Ой! Полно-те и Вам, — повторил за Шепелевым поэт. — Много хороших литераторов в отечестве нашем.
— Много-то — много, а Вы один наш светоч…
Кончился пруд, и дорога вышла на площадь перед домом в английском стиле о трех этажах, сажень на двадцать с двухэтажным флигелем в турецком стиле, пристроенным справа. У парадного подъезда крыльцо было с шестью белыми колоннами. Портики с колоннадами опоясывали и весь правый флигель здания.
Возле крыльца ждал экипаж, но Прохора видно не было.
— Роскошно! — восхитился Александр Сергеевич дворцом. — И кто же архитектор?
— На сколько помню… Кисельников — помнил Дмитрий Дмитриевич.
— Кисельников? Не знаю, — не знал Пушкин.
— Крепостной.
— Крепостной? — понравилось Пушкину.
— Тестя моего, в семидесятых годах прошлого века… А! Два этажа кирпичные были сначала, потом тестю Ивану Родионовичу захотелось третий, поставили деревянный. Ну в кирпиче третий позже… А Вы, Александр Сергеевич архитектурой интересуетесь? — заметил Дмитрий Дмитриевич.
Вдруг из ворот завода, что напротив дома по другую сторону площади двое парней в непонятных зеленых мундирах вывели под руки вырывающегося старого слугу Прохора. Он, увидав барина, начал кричать:
— Барин! Помозите! Скрутили окаянные!
Шепелев сразу же им крикнул, чтобы отпустили старика. Те разжали руки, толкнув вперед и Прохор, чуть не упав, матерясь и поправляя зипун подошел обиженно к господам.
Один охранник крикнул барину серьёзным басом:
— Шныр какой! Мы сперва за покойного Рощина приняли его. Уж больно похож по виду. Да в дыму метался, аки дух какой!
— А я что, я токмо посмотреть, да и токмо. Интерес у меня… ведь всё гудит-от … ну… — начал оправдываться Прохор.
Пушкин смущенно посмотрел на Шепелева, сказал смущенно:
— Извините, Дмитрий Дмитриевич, ну что с мужика взять…
— Да, ничего, у меня здесь охрана, свои рунты, — улыбался, дабы смягчить ситуацию Шепелев. — А он не знал, конечно… Ты, — обратился к Прохору, — поезжай вот туда, — кивнул на дорогу по левую сторону площади. — Там сразу за домом поворот направо и увидишь за домом рунтов конюшню. Скажешь, я велел накормить лошадей. А после устроитесь с извозчиком в людскую сюда, — показал на дом.
Понурый Прохор с минуту переваривал слова большого барина, боясь переспросить, что не запомнил, поглядел на Пушкина, как бы спрашивая разрешение и его, потом мелко поклонился и удалился к экипажу.
— Что за Рощин такой здесь у Вас бродит? — поинтересовался Александр Сергеевич, провожая взглядом свой экипаж.
— А! — махнул рукой Шепелев, — В прошлом веке был в этих местах разбойник с Тамболеса. Уж сколько лет прошло, а тут все словно с ума посходили, мол, видели снова. Чушь собачья!
Дмитрий Дмитриевич обнял легонько Пушкина за плечо и пригласил:
— А мы, любезный Александр Сергеевич, пройдемте ко мне откушать хлеб-соль…
III
Вошли внутрь в небольшую прихожую залу. Пушкин сразу обратил внимание на стене из розового мрамора справа от двери на огромный лепный герб со львами, всадником и рукой с кинжалом.
— Красивый герб, наверняка, Вашего рода? — поинтересовался поэт, раздеваясь и отдавая плащ и шляпу подошедшему в расшитой ливрее лакею. Сам, оставшись в синем фраке, он начал у зеркала разглаживать кудри.
— Вы верно подметили, Александр Сергеевич, Шепелевых, — рассматривал его шевелюру Дмитрий Дмитриевич, — Знаете, Шепелевы старинный служивый дворянский род. Ещё прародитель швед служил у литовского князя Ольгерда…
— У! Мы с Вами, Дмитрий Дмитриевич, корнями схожи. Предки обоих с запределов отечества. Только мои далече, — сказал поэт, разглаживая волосы.
— Правда? — осматривал Шепелев смуглый неславянский профиль Пушкина.
— Да. Прадед мой Осип Ганнибал из Африки.
— Вот как! — сравнивал Шепелев лицо Пушкина с виденными негроидами с широкими носами и не находил сходство.
— Арап. Эфиоп то бишь, — пояснил Александр Сергеевич, поправив бакенбарды и разглаживая фрак. — У Петра Великого крестник… А Ваш швед в России как оказался?
— Шель? В Россию он прибыл на службу к великому князю и остался. Из двоих сыновей его старшего звали Шепель, от него и фамилия.
Генерал снял свою шинель с помощью лакея и остался в послевоенном темно-зеленом вицмундире с георгиевским малым крестом на шейной ленте.
— Да, Александр Сергеевич, приучили меня, старого вояку носить мундир, — заметил интерес Пушкина к одежде. — У нас с этим было ой, как строго. Вот, извольте, — как раз тут еще не устроенный портрет, — показал на стоящую на полу в дальнем углу картину. — Копия, что в Зимнем дворце, в галерее героев отечественной войны. На днях прислали из столицы. Здесь со всеми регалиями. Похож ли?
— Похож! — сравнил Пушкин старика с портретом молодого красавца в мундире со скошенным красными воротником и обшлагами и золотыми трёхзвёздочными эполётами, с орденами Святых Георгия, Анны и Владимира.
Поэт невольно вытянулся от величия заслуг генерала и нервно поправил свой фрак.
— А я Вас в Москве ещё хотел спросить про ордена, генерал-лейтенант, — как отрапортовал Александр Сергеевич. — Да как-то не удавалось…
— Это долго, Александр Сергеевич, я генерал в отставке, и Вы не мой солдат, — улыбался Шепелев. — Вообще-то это Вы поэтический генерал по сравнению со всеми этими нижними чинами от литературы… Гм… А эти награды… — показал Дмитрий Дмитиревич. — Ну, вот этот крест получил в двадцать три года за польское сражение при Хелме, этого уже в седьмом году за французов при Гут-штадте…
— А чины?
— Чины? Полковника за Швейцарию в девяносто девятом, флигель-адъютант со второго года, генерал-майор после Фридланда, генерал-лейтенанта получил в тринадцатом году после взятия Кенигсберга. А ныне, любезный Александр Сергеевич, Ваш покорный слуга на отдыхе… Ох! — вздохнул Дмитрий Дмитриевич. — Вся жизнь гусарская в кампаниях прошла. С кем только не воевал старый кавалерист — и со шведами, с немцами, с французами, а самые ожесточенные битвы с кем? — хитро прищурился.
— С кем?
— С дамами! — весело сказал Шепелев.
Посмеялись вдвоём от души.
— Да, дамы, дамы… ну, вот, — перевел Шепелев внимание на дворец. — Первый этаж. Здесь у меня всякое… Ну, а мы теперь пройдемте наверх.
Слева от парадной двери поднималась литая чугунная лестница с промежуточной площадкой и Пушкин ступил на неё, любуясь и отмеряя каждый шаг. По стенам лестницы висели небольшие портреты. А вот и второй этаж предстал парадным залом. Сразу привлекла внимание большая, словно паникадило люстра со свечками. На паркетном полу были уютно установлены диваны и кресла, мебель из красного и орехового дерева, инкрустированные столики и зеркала. По углам стояли в кадках длиннолистые пальмы.
