Олег Рой - Ветер перемен
Из-за румянца смущения Софья сейчас казалась совсем юной. Роман невольно отметил, насколько мать и дочь похожи, даже несмотря на то, что Лиза всё ещё хмурилась и дулась, а лицо Софьи было встревоженным и виноватым.
– А ваш муж? Он-то как воспримет моё появление у вас дома? – осведомился Роман.
И тут же пожалел, что спросил, потому что выражение лица Софьи вновь переменилось. Из растерянного оно тут же сделалось печальным.
– Мой муж погиб три года назад, – отстранённо произнесла она, отвернулась и стала глядеть в окно на охапку листьев, которую ветер гнал по тротуару.
– Папа летел на самолёте и остался на небе, – добавила Лиза с какой-то очень серьёзной, совершенно взрослой интонацией.
– Простите. Мне жаль… – пробормотал Роман и вдруг подумал, что их сегодняшний разговор только и состоит что из этих слов: «простите», «извините», «жаль», «сожаление»… Наверное, ему стоило бы отказаться от предложения Софьи, расплатиться, покинуть кафе и навсегда забыть об этой симпатичной художнице и её забавной дочурке. Но вместо этого он сказал:
– Был бы очень признателен вам за помощь.
Они действительно жили в соседнем доме, явно ещё дореволюционной постройки, с высоченными потолками, широкой лестницей и светлым подъездом, настолько просторным и красивым, что его хотелось по-петербургски назвать «парадное». Квартира Софьи оказалась не такой большой, как обычно бывает в подобных домах, но оформлена она была настолько изящно, что Роман невольно залюбовался комнатой, в которую его пригласила хозяйка. Несколько пейзажей на нежно-кремовых однотонных обоях, окна украшают льняные гардины и пара цветущих растений, мебели немного, только самое необходимое, но она со вкусом подобрана и несёт на себе лёгкий отпечаток старины. Небогато, да зато уютно. И сразу чувствуется, что здесь живёт творческая натура.
Лиза тут же убежала, наверное, к себе в детскую. По донёсшимся откуда-то из глубины квартиры электронной музыке и неестественно оживлённым голосам Роман догадался, что она смотрит мультики. Софья забрала пиджак, пригласила Романа сесть и удалилась, оставив его одного. Он подошёл к окну, выходившему во двор, и от нечего делать стал глядеть на качающиеся ветви деревьев, с которых уже почти облетела листва.
«А почему у вас нет детей?» – спросила его эта егоза. И он искренне не знал, что ей ответить.
На самом деле ему всегда хотелось, чтоб у него была семья и ребёнок. А лучше двое, дочка и сын, именно в таком порядке. Но первая жена, Маргарита – они были однокурсниками и поженились ещё студентами, – детей как-то не жаловала и говорила, что их пара не готова, как она выражалась, «обзаводиться потомством». Сначала надо встать на ноги, сделать карьеру и состояться как личность. И они дружно вставали, делали и «состаивались». Роман занялся инвестициями, Рита после мехмата закончила ещё и социологический факультет, стала крупным специалистом по маркетингу и на удивление быстро превратилась из жизнерадостной и легкомысленной хохотушки в расчётливую, жёсткую бизнес-леди. Оба были так заняты каждый своим делом, что не оставалось времени не только на возможных детей, но и друг на друга. Как-то незаметно они стали совершенно чужими людьми, которым вообще не о чем было поговорить, кроме собственной работы. Когда четырнадцать лет назад они наконец развелись, Роман вдруг понял, что, собственно, ничего в его жизни принципиально не изменилось. Он давно уже был одинок, несмотря на формальное наличие семьи.
Ну а потом была Кристина, о которой он и вовсе предпочитал не вспоминать. Вообще непонятно, как это его угораздило на ней жениться и даже прожить с ней почти два года. Перед его мысленным взглядом мелькнул её образ: преувеличенно гладкая и загорелая круглый год кожа, пухлые силиконовые губы, длинные ноги, плоский живот, роскошная грудь, слишком безупречная, чтобы быть натуральной… Ну да, Кристина была эффектной, яркой, стильной и гламурной – с такой не стыдно показаться на самой престижной тусовке. Но семейная жизнь слишком далека от великосветских мероприятий. И если до загса Кристина довольно ловко притворялась любящей и заботливой, то после свадьбы Роман быстро понял, что её привлекают в нём только его деньги и положение. Кристина-то как раз хотела детей и иногда заговаривала об этом, но он к тому времени уже отлично понял, что материнского начала в ней нет и в помине, а ребёнок станет для неё лишь средством для того, чтобы при разводе урвать куш побольше. Выяснилось, что он как в воду глядел – когда они разводились, у разозлённой Кристины действительно сорвалось с языка: «Эх, если б у нас был ребёнок, ты бы так легко не отделался!..»
Конечно, на этих двух женщинах свет клином не сошёлся. Роман отнюдь не был монахом и на самом деле ничего не имел против того, чтобы связать свою жизнь с понравившимся человеком, который действительно станет ему близким. Но такой человек всё не встречался, и, как понимал Роман, шансы, что он когда-нибудь появится, с каждым годом уменьшались.
Но, конечно, объяснить такое рыженькой Лизе не представлялось возможным…
От раздумий и воспоминаний его оторвала Софья, появившаяся в комнате со злополучным пиджаком в руках.
– Вы знаете, получилось! – почти сияя, воскликнула она. – Честно говоря, я боялась, что полностью свести пятно не удастся. Но удалось!.. Вот смотрите! Когда высохнет, то будет вообще незаметно.
– Спасибо, Софья Васильевна, – поблагодарил он. – Честно признаюсь, это мой любимый непарадный пиджак. И хотя ему уже много лет, мне всё равно было бы жаль потерять его.
И снова это дурацкое слово «жаль», да что же это такое… Но что делать, если ему действительно жаль! Жаль, что он не сумел помочь талантливой художнице открыть галерею, в которой выставлялся бы не «арт в тренде», а настоящее искусство. Жаль, что он уйдёт, а рыженькая девчушка, которая смотрит мультики в соседней комнате, так навсегда и останется зла на него. А больше всего жаль, что сейчас они с Софьей расстанутся, и он больше никогда её не увидит. Хотя и знает, где её найти, но всё равно никогда не придёт субботним утром в маленькое кафе на Патриарших, потому что Софья и Лиза не захотят его видеть, а он не станет навязываться.
– Софья Васильевна, а я могу взглянуть на ваши картины? – вдруг неожиданно для себя самого попросил он. – Они у вас дома или в мастерской?
– Ну, своей мастерской у меня пока нет… – Художница смутилась. – Так что всё хранится здесь, прямо в соседней комнате. Если хотите, можете взглянуть.
Для работы Софья выделила самую светлую, но не самую большую комнату в квартире. И комната эта казалась ещё меньше из-за буквально загромождавших её картин, которые и висели по всем стенам, и лежали на полках стеллажей, просто стояли рядами на полу, прислонённые друг к другу. На мольберте Роман заметил новую, почти законченную работу и удивился, потому что это был не городской пейзаж, а что-то вроде жанровой сценки (в искусствоведческих терминах Роман был не силён), которая выглядела так, будто была нарисована с натуры лет двадцать пять или даже тридцать назад. Картина изображала маленькую комнату, очевидно, в хрущёвке, со всеми характерными деталями той обстановки: тюлевыми занавесками, ковром на стене, сервантом с хрусталём и цветастым чайным сервизом на полках. Виднелся и книжный шкаф, заполненный «макулатурными» изданиями. У окна, спиной к серванту, сидела у ножной швейной машины женщина в ситцевом халатике и с такой же причёской, какую до старости носила мать Романа, а перед зеркалом вертелась со счастливой улыбкой девочка-подросток в новеньком, явно только что сшитом матерью голубом платье.
– Эта картина совсем не похожа на те, которые вы демонстрировали на презентации, – удивлённо произнёс Роман. – Там у вас всё такое… Не знаю, как правильно назвать… Немного размытое, условное… А здесь удивительно точные и такие узнаваемые детали. У нас дома была точно такая ваза. И очень похожие обои… Что это вам вдруг вздумалось нарисовать такую картину? Вы же в то время ещё не родились!
– Уже родилась, – с улыбкой ответила Софья. – Это восьмидесятые.
– Но всё равно, были маленькой, не старше Лизы. Вряд ли вы можете что-то помнить…
– А я и не помню, – Глаза художницы светились, чувствовалось, что она с удовольствием говорит на эту тему и готова развивать её бесконечно. – Я всё это представляю. По рассказам родителей и бабушки, по старым фотографиям, фильмам… Это с детства. Как любимая игра… Нет, даже больше, чем игра. Это – как путешествие в прошлое на машине времени, понимаете?
– Понимаю, – кивнул Роман. – Значит, у вас есть и другие картины из этой серии?
– Конечно. – Софья подошла к стеллажу. – Вот смотрите.
Он смотрел – и тоже словно совершал на машине времени путешествие в восьмидесятые, семидесятые, шестидесятые, пятидесятые. Роман видел транзисторы и катушечные магнитофоны, телефонные будки и автоматы с газировкой, стеклянные конусы с соком, голубятни и катки во дворах, легковые автомобили, троллейбусы, автобусы и трамваи старых моделей. Перед его взором чередой проходили малыши в штанишках на помочах, мальчишки в серой или синей школьной форме и девочки в чёрных фартуках, длинноволосые юноши с гитарами и девушки, мечтающие над украшенными журнальными картинками «песенниками», озабоченные хозяйки с набитыми авоськами и старички на лавочках перед подъездом. Одни картины дарили ощущение радости, от других веяло грустью, но эта грусть казалась лёгкой, она не давила на сердце тяжёлым камнем и не вызывала ощущение тупой и беспросветной безнадёжности, напротив, от неё почему-то ещё ярче и острее хотелось жить. Жить и беречь то, что по-настоящему дорого.
