Бенджамин Констэбл - Три жизни Томоми Ишикава
Я попытался вспомнить пять стадий горя – шок, отрицание, гнев, депрессию и принятие. А как насчет вины? Она входит в их число? Я решил, что у меня шок. Я не понимал, что происходит, не понимал себя, не знал, что делать. Почему я не позвонил ей вчера? Ведь ничего не стоило. Мы сходили бы в бар. Я посмотрел на Кота – он повернул голову и взглянул мне в глаза. Впрочем, он не из тех кошек, которые садятся рядышком, прижимаются и поглощают негативную энергию, ну или что там делают кошки. Но Кот себя так не ведет по ряду причин. Во-первых, он не домашнее животное. Он похож на дикого кота, или рысь, или нечто подобное, размером с собаку, пусть и небольшую, но в любом случае значительно крупнее обычной кошки. У Кота длинные когти, и ему все равно, гладят его или нет. Он не мой кот. Он просто иногда приходит в гости.
Во-вторых, он вообще не существует. Это воображаемый кот, своего рода секрет.
Я встал и поискал мобильник, который лежал в кармане куртки. Нашел телефон Бабочки, нажал зеленую кнопку и поднес трубку к уху. Секунду стояла тишина – и я взглянул на экран, чтобы убедиться, что связь есть, и вновь прислушался. Начались гудки. «Давай, Бабочка, возьми трубку, ответь же!» После пяти гудков включился автоответчик, и знакомый голос сказал по-французски, что Томоми Ишикава недоступна и перезвонит, как только освободится. И на заднем плане я услышал собственный смех, потому что она сделала эту запись в моем присутствии. Я прервал звонок.
– Что делать, Кот?
Кот уставился на меня. Вы, наверное, думаете, что, будучи воображаемым, он не ограничен законами физики и правилами реальной жизни. Но это не так. Например, Кот не умеет говорить – по крайней мере, он не разговаривает со мной. Иногда мне кажется, будто я понимаю, о чем он думает, и иногда представляю, что Кот сказал бы по тому или иному поводу, но это уже иллюзия иллюзии. Кот – плод моего воображения.
– Кот, помоги, я не знаю, что делать.
Я прижал кончики пальцев к векам, словно в надежде вернуть мозгу ясность мысли, лег на постель, положил на голову подушку и прижал ее к лицу. В последнее время я уделял Бабочке мало внимания. Она была занята, а я просто… что-то делал. Вероятно, она отчаянно нуждалась в помощи, а я что-то делал. Занимался какой-то фигней. Я ощутил вес Кота, который прошел по мне, болезненно придавив ноги.
Я взял телефон и снова позвонил Томоми Ишикава, но автоответчик включился сразу же. Я звонил семь раз подряд и каждый раз вслед за секундной тишиной раздавался ее голос в записи. Что-то здесь было не так, в первый раз я слышал гудки. Каким образом телефон мог испортиться или сломаться за две минуты, которые прошли между первым и вторым звонками? Разрядилась батарея? Или его кто-то выключил?
Я достал с полки коробочку с разными интересными мелочами, порылся там и вытащил ключ на короткой красной ленточке. Ключ от квартиры Томоми Ишикава, который она оставила мне, чтобы я ходил поливать цветы, когда она уезжала. Ну и на всякий случай.
Я надел ботинки, схватил куртку и вышел, хлопнув дверью чуть сильнее, чем рассчитывал. Оставалось надеяться, что я не отрубил Коту воображаемую голову – но он уже стоял возле лифта.
– Пойдем по лестнице, – предложил я, и Кот обрадовался, потому что вообще-то он не любит лифт. Метро он тоже не любит, но тем не менее он спустился со мной по эскалатору, вошел в вагон и уселся у меня между ног. Воображаемому коту нелегко в метро, потому что никто его не замечает, и люди постоянно подходят чересчур близко, но все-таки Кот со мной поехал, и я оценил этот поступок.
На улице перед домом Бабочки я стал возиться с замком, пытаясь припомнить комбинацию. Я набирал различные сочетания четырех цифр, какие только приходили в голову, и нажимал букву «А», пока не услышал щелчок. Мы поднялись по лестнице. Я постучал, но никто не ответил, поэтому достал ключ из кармана и открыл дверь. Кот вошел первым, потому что в таких ситуациях он смелее. Я окликнул Бабочку, но она не отозвалась. Квартира выглядела как всегда, не считая записки на столике, прижатой стальной авторучкой. Я вошел в спальню и не обнаружил ничего странного. Кровать была застелена, в комнате царила чистота. Я проверил ванную (и никого не нашел), потом взял записку и стал читать. Кот сел и принялся лизать правую лапу.
Бен Констэбл, сейчас двадцать минут четвертого, и, кажется, все готово. Ты не застанешь меня дома, когда придешь: я нашла место, где никому не придется пачкать руки (смерть бывает очень грязной). Я договорилась кое с кем, чтобы пришли и разобрались с вещами, так что можешь оставить все как есть, но компьютер предназначен для тебя – пожалуйста, возьми его. Еду в холодильнике тоже, если надо. Йогурты просрочены, но ведь йогурт – это и так уже просроченное молоко, правильно? Еще есть фрукты, бери, если угодно. (И зачем я пристаю к тебе с едой? Извини, но я страшно не люблю, когда продукты пропадают, а поскольку ты упитанностью не отличаешься, пара пирожков уж точно не повредит. Пирожков, кстати, нет.)
Надеюсь, у тебя все нормально. Ты извини, пожалуйста. Мне уже пора, потому что надо написать еще одно письмо (тебе, глупый).
Целую много-много раз.
Бабочка
P.S. Кстати, ручку тоже можешь взять, это моя любимая.Я съел банан, а потом несколько секунд стоял, глядя на часы на стене. Они всегда показывали двадцать минут четвертого, и для меня оставалось загадкой, зачем Бабочка держала в доме неисправные часы. Кот потянулся. Куда она ушла и кто был этот человек, которому предстояло «разбираться» с ее вещами? Адвокат? Перевозчик? Может быть, она забронировала себе место в какой-нибудь специальной суицидальной клинике в Швейцарии, которая предлагает полный спектр посмертных услуг? А существуют ли вообще такие клиники? С трудом верилось, что Бабочка настолько организованна. Она зашла бы на веб-сайт, увидела чистенькие очертания корпусов, задумалась об архитекторе Альберте Фрее, начала читать про пустынный модернизм и упустила подходящую минуту.
Кот сидел мордой к двери, давая понять, что хочет уйти. Я нашел в шкафу кувшин, наполнил его водой, прошелся по квартире и полил все цветы в горшках. Потом положил в сумку блестящий Бабочкин лэптоп, записку и ручку, а шкурку от банана выкинул в мусорный бак.
Томоми Ишикава умерла, и я не знал, что делать. Я просто отключил телефон и пошел домой.
Глава 2
Компьютер Томоми Ишикава
На мгновение проснувшись, я почувствовал себя заново родившимся. Солнце стояло над крышами домов на другой стороне улицы, и тень кованой металлической решетки, нависавшей над окном, резко и отчетливо вырисовывалась на шторах. Я не знал, где нахожусь. Было прохладно, но в комнате стоял запах пыли. Я лежал под чистым одеялом, мне нравилось прикосновение хлопка к коже. Нравилась комната. Не знаю, о чем она напоминала, но казалась экзотической. Я слышал шум машин – не слишком близко – и пение птиц. Как весной. Всюду царил покой. Все было хорошо.
Я не назвал бы это шепотом, потому что никаких звуков не слышал, но что-то тихонько приказывало моей голове оставаться на месте. «Не двигайся. Полежи». Ответы просачивались сквозь ткань, словно капли (ответы на вопросы, которые я даже не задавал). Они текли по лицу. Я находился в квартире, которую снимал в Париже, в спальне. «Ш-ш-ш». Была суббота, 17 марта 2007 года. «Ш-ш-ш, ничего не говори». Я проспал долго, часов десять. «Нет-нет, не теперь, подожди, подожди». Я посмотрел на экран мобильника – он оказался выключен. Меня это удивило. Ткань треснула, и воспоминания хлынули струей. Я закрыл глаза и пожалел, что не сплю. Томоми Ишикава умерла, и мы больше никогда не будем сидеть вместе, болтать и смеяться.
Я лежал в постели как можно дольше, глядя в никуда и ни о чем не думая. Бабочка несколько раз говорила, что у нее депрессия. Наконец я встал, потому что проголодался. Иногда я выслушивал ее или обнимал. Я сделал яичницу и намазал маслом вчерашний тост. Иногда мы шутили. Я налил стакан грейпфрутового сока и выпил залпом. Налил следующий. Однажды я велел ей взять себя в руки и прекратить хандрить. В поисках подсказки я посмотрел в зеркало в ванной, но ничего не увидел. Затем выглянул из окна – погода была непозволительно хороша. Я впился ногтями себе в руку, чтобы проверить, чувствую ли боль. Чувствовал, но это ничего не значило. Прищурившись, я подумал, не расколотить ли что-нибудь, например зеркало, но перспектива уборки меня отпугнула. И потом, если я наступлю на осколок стекла, то, скорее всего, пораню ногу. Я вернулся в постель, накрылся одеялом и стал смотреть в потолок. Вчера Бабочка подсунула мне под дверь письмо. Она прошла по улице и, возможно, улыбнулась человеку, который придержал для нее дверь. Купила что-нибудь в магазине.
В два часа дня я оделся. Нашел в холодильнике хумус, а в шкафу печенье. Поев, я смахнул крошки, бесцельно зашагал в гостиную, сел, положил на колени лэптоп Томоми Ишикава, открыл крышку. Экран был ярче, чем мой. Я нажал на кнопку. Экран засветился и почти сразу погас – батарея разрядилась. Я забыл взять аккумулятор. Попытка воткнуть подзарядку от собственного компьютера, прошла безуспешно. Я задумался: купить новую подзарядку или сходить к Томоми Ишикава и забрать ту, что забыл? Мне вообще не хотелось выходить из дому, но если идти к Бабочке, то следовало сделать это сейчас, пока никто не пришел прибраться в квартире. Кто знает, когда она назначила прийти человеку, с которым условилась. Бабочка жила всего в нескольких остановках на метро. А чем еще занять день? Я нашел кое-какие поводы оттянуть уход – помыл посуду, почистил зубы, – но наконец причин не осталось.
