Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
— А почему так? — поинтересовался Гай.
— Да взять отца. Скотина. А вот с матерью у меня тоже всё о'кей. Через пару дней она тоже приедет в Санта-Фе.
— Это хорошо.
— Еще как, — произнес Бруно таким тоном, словно спорил с Гаем. — Нам хорошо с ней. Посидим, поболтаем. Играем в гольф. Даже на вечеринки ходим вместе. — Он засмеялся — полузастенчиво, полугордо и вдруг сделался робким и молодым. — Вам это кажется смешным, да?
— Нисколько, — ответил Гай.
— Мне хочется иметь собственные деньги. Знаете, в этом году у меня должны были бы быть свои доходы, но папаша не хочет позволить мне иметь их. Он кладет всё в свой карман. Вы не поверите, но у меня сейчас меньше денег, чем когда я ходил в школу, на всё оплаченное. Я вынужден всякий раз просить сотню долларов у матери. — Он улыбнулся.
— Нужно было позволить мне оплатить счет.
— Да нет! — протестующе сказал Бруно. — Я к тому, что мало хорошего, когда тебя грабит собственный отец. Причем это даже не его деньги, а деньги семьи моей матери. — Он остановился, ожидая реакции Гая.
— А что, ваша мать не имеет никаких прав?
— Он поставил собственное имя на бизнес, когда я был еще ребенком! хрипло воскликнул Бруно.
— А-а. — Гай подумал о том, сколько же людей встречал Бруно, оплачивал счета и рассказывал им эту же историю про своего отца. — А почему это он так?
Бруно недоуменно развел руками, а затем сунул их в карманы.
— Я же сказал, что он скотина. Он гребет под себя что только может. Теперь он говорит, что ничего мне не даст, потому что я не хочу трудиться. Но это ложь. Он считает, что мы с матерью слишком хорошо живем, и только и думает, как бы нас урезать.
Гай живо представил себе Бруно и его мать, моложавую женщину из лонг-айлендского общества, обильно использующую краски и тушь и иногда, как и ее сын, вырывающуюся в веселые компании.
— В каком колледже учились?
— В Гарварде. Выгнали со второго курса. За выпивки и азартные игры. Он пожал узкими плечами. — У вас не так, да? Хорошо, я шалопай, ну так что?
Он налил еще виски в оба стакана.
— Кто вам так сказал?
— Отец все время говорит. Ему надо было бы иметь такого тихого и милого сына, как вы, тогда всё было бы хорошо.
— А с чего вы решили, будто я тихий и милый?
— Я имею в виду, что вы серьезный, у вас профессия. Да еще и архитектура. А вот я — мне не нравится работать. Мне и не надо работать, понимаете? Я не писатель, не художник, не музыкант. Какой смысл человеку работать, если в этом нет необходимости? Я наживу себе язвы иным путем. Пусть отец их наживает. Хм, он всё надеется, что я присоединюсь к нему в его бизнесе. Я говорю ему, что его бизнес, любой бизнес — это узаконенное перерезание глоток. Как брак — узаконенный блуд. Я прав?
Гай криво усмехнулся, взглянув на Бруно, посолил жареную картошку на вилке. Ел он медленно, получая удовольствие от еды. От общения с Бруно он не получал особого удовольствия — как от действа, разворачивающегося на сцене, расположенной очень далеко. Мысли его сейчас занимала Энн. Его мечты об Энн, к которым он то и дело возвращался, казались ему более реальными, чем истинный мир, временами вторгавшийся в его мечтания отдельными фрагментами — царапиной на футляре фотоаппарата, длинной сигаретой Бруно, погашенной в куске сливочного масла, разбитым стеклом на фотографии отца Бруно, которую тот выкинул из комнаты — это из рассказа Бруно. Гаю подумалось, что он мог бы увидеть Энн в Мексике — в промежутке между встречей с Мириам и поездкой во Флориду. А если он быстро разберется с Мириам, то сможет слетать в Мексику и потом полететь в Палм-Бич. Такой вариант раньше не приходил ему в голову, потому что он не мог себе позволить его. Но если выгорит дело с контрактом в Палм-Биче, то такой вариант можно будет себе позволить.
— Нет, вы можете себе представить что-то более оскорбительное? Запереть гараж, где стоит мой автомобиль? — воскликнул Бруно надтреснутым голосом, замершим на высокой ноте.
— Как это? — не понял Гай.
— А так, что он знал, что машина потребуется мне вечером! В конце концов меня забрали друзья и он ничего этим не добился.
Гай не знал, что сказать.
— А ключи всегда у него?
— Да он забрал их у меня! Из моей комнаты! Вот почему он и испугался меня. Он в ту ночь исчез из дома — настолько испугался. — Бруно повернулся в кресле, тяжело дыша и кусая ноготь. Несколько прядей волос, потемневших от пота, как антенны торчали у него надо лбом. — Матери не было дома, а то этого не случилось бы конечно.
— Конечно, — словно эхо, невольно повторил Гай. Всё, что он до этого слышал, подумал Гай, вело именно к этому моменту. За тем усталым взглядом в вагоне, за грустной улыбкой стояла еще одна история, повествующая о ненависти и несправедливости. — Значит, вы выбросили из комнаты ту фотографию? — спросил Гай ровным тоном.
— Я выкинул ее из комнаты моей матери, — сказал Бруно, подчеркивая последние три слова. Ей «Капитан» нравится ничуть не больше, чем мне. «Капитан»! Иначе я его не зову, брат!
— А что он имеет против вас?
— Против меня, а также и моей матери! Он не похож ни на нас, ни на какое иное человеческое существо. Он не любит ничего, кроме денег. Он перерезал немало глоток, чтобы сделать хорошие деньги, вот в чем дело. Он умен, ничего не скажешь. Но сейчас его гложет совесть! Поэтому он и хочет, чтобы я присоединился к нему в его бизнесе, чтобы я рвал глотки и чувствовал себя так же паршиво, как он сейчас!
Бруно сжал кулаки, стиснул зубы, закрыл глаза. Гай подумал, что Бруно сейчас заплачет, когда его пухлые губы зашевелились и на них вновь появилась неверная улыбка.
— Я вас утомил, да? Я просто объяснил, почему я так срочно покинул город, раньше матери. Вы даже не знаете, какой я веселый парень на самом деле, честно!
— А вы не можете уехать из дома, если захотите?
Бруно поначалу не понял смысла вопроса, но потом спокойно ответил:
— Могу, конечно, только мне нравится быть рядом с матерью.
«А мать держится за место из-за денег», — предположил Гай.
— Сигарету? — предложил он.
Бруно с улыбкой взял сигарету.
— Вы знаете, это была первая ночь, может быть, за десяток лет, когда его не было дома. Любопытно, куда его черти унесли тогда. В тот вечер я был такой злой, что мог убить его, и он это знал. Вам никогда не хотелось убить?
— Нет.
— А мне хотелось. Иногда я уверен, что смог бы убить своего отца. Он с тупой улыбкой уставился в тарелку. — Вы знаете, какое у него увлечение? Отгадайте.
У Гая не было никакого настроения отгадывать. Ему вдруг надоело всё это и захотелось побыть одному.
— Он коллекционирует ножи для резки домашнего печенья! — Бруно взорвался от смеха. — Честно, ножи для печенья! Каких у него только нет — и пенсильванские, и баварские, и английские, и французские, много венгерских. По всей комнате. Вся комната. Над письменным столом — целый набор в форме животных. Он написал президенту одной компании, и ему прислали весь набор. Это в машинный-то век! — Бруно рассмеялся, низко нагнув голову.
Гай пристально вглядывался в Бруно. Тот был куда веселее, чем сам о себе говорил.
— А он ими когда-нибудь пользуется? — поинтересовался Гай.
— Что?
— Я говорю, он делает когда-нибудь печенье?
Бруно залился смехом. Извиваясь всем телом, он стащил с себя пиджак и швырнул его в чемодан. Некоторое время он не мог ничего сказать, потом неожиданно спокойно произнес:
— Мать часто говорит ему: мол, шел бы ты к своим резакам. — Пот покрыл его гладкое лицо, словно тонкая пленка масла. Он улыбнулся Гаю и, указывая взглядом на его тарелку, участливо спросил: — У вас вкусно приготовлено?
— Очень, — немедленно откликнулся Гай.
— Вам не приходилось слышать о компании «Бруно Трансформинг» с Лонг-Айленда? Трансформаторы, выпрямители, прочее электрооборудование.
— Думаю, что нет.
— Ну да, откуда ж… Хорошие деньги делает. А вам нравится делать деньги?
— Не то чтобы слишком.
— Можно мне спросить, сколько вам?
— Двадцать девять.
— Да-а? Я бы дал вам больше. А мне, как думаете, сколько?
Гай вежливо оглядел Бруно.
— Двадцать четыре или двадцать пять, — наконец ответил Гай, желая польстить Бруно, потому что тот выглядел моложе.
— Да, верно, мне двадцать пять. Вы хотите сказать, что я выгляжу на двадцать пять с этой штуковиной посреди лба? — Бруно прикусил нижнюю губу. Беспокойство мелькнуло в его глазах, и он вдруг в припадке горького стыда накрыл ладонью лоб, потом вскочил и подошел к зеркалу. — Я хотел чем-нибудь заклеить эту штуку.
Гай произнес что-то утешительное, но Бруно продолжал с мучительным выражением лица стоять перед зеркалом.
— Это не просто прыщик, — сказал он. — Это нарыв. Всё, что я ненавижу, прорывается наружу. Испытание Иова![2]
