Георгий Садовников - Большая перемена (сборник)
Она обняла меня за шею и поцеловала. Моё наблюдение подтвердилось: её помада действительно была восхитительной.
— Может, тебя это покоробит, — начал я осторожно, — но я в восторге, ну, от всего этого. И мне хотелось бы повторить, то есть проверить: так ли это замечательно, как показалось.
— Странно, но подобное чувство испытываю я! И ты прав! Почему бы нам не проверить? — философски заметила Лина.
Мы было заключили друг друга в объятия, но тут появились где-то загулявшие жильцы, пожилая супружеская пара прошла в дверь, бросив в нашу сторону любопытствующий взгляд. Припозднившиеся жильцы шли и шли, можно подумать, в этот поздний вечер загулял весь дом. Нам пришлось расстаться.
И так было каждый раз: стоило нам уединиться в укромном тёмном месте, как сейчас же появлялись какие-то люди, не жилось им на освещённых улицах или аллеях городского парка. Непрошеных зрителей притягивало к нам будто магнитом. О поцелуях в светлую пору дня и вовсе нечего было думать. По городу ходили команды комсомольских бригадмильцев, цепко следили за нравственностью горожан. А целоваться хотелось!
И меня как-то осенило, я сказал своей девушке:
— Есть идея! Поехали на вокзал! До отхода поезда осталось… Неважно, какой-нибудь поезд будет. Если нужно, подождём!
Моя девушка оказалась из сообразительных — всё поняла даже не с одного слова, а ещё раньше, избавив меня от объяснений. Она сплошь состояла из загадок. Если бы я знал, из каких?
— Ты уверен, что твоё призвание историк? — в её вопросе таилась, как я потом понял, скрытая насмешка.
Но я тогда этого не заметил, самоуверенно возразил:
— Не сомневайся! Историк! А кто же ещё?
— Учитель, например! Учителю находчивость ох как нужна! Историк без неё обойдётся запросто. Он берёт другим. Для работы в архивах, скажем, необходим усидчивый зад.
Она долбила своё, а я легкомысленно отмахнулся: поехали, поехали на вокзал!
Задержавшись ненадолго в зале ожидания, изучив расписание поездов, мы выбежали на перрон. С первого пути отправлялся состав «Краснодар — Новороссийск», возле вагонов колготился народ, провожающие и отъезжающие прощались, обнимая, целуя друг друга. Мы влились в это братство. Лина уезжала, провожал я.
— Ты в этом Зурбагане не задерживайся! Пиши! — говорил я Лине, сопровождая поцелуями едва ли ни каждое слово.
— Я буду писать как можно чаще! А ты не скучай! — отвечала Лина.
И что ценно: на нас никто не обращал внимания. Когда этот поезд ушёл, прибыл другой из Сочи. В нём будто бы приехала моя девушка, а я встречал. Мы обнялись с таким жаром, точно не виделись год.
Так мы блаженствовали три дня. До нас, казалось, никому не было дела. На перроне наши страсти считались рутиной. И всё же на четвёртый к нам подошли два милиционера, пожилой старшина и молодой сержант, их привёл тощий носильщик с лицом, искажённым асимметрией.
— Это они! Я за ними давно наблюдаю. Будто уезжают-приезжают, даже целуются, а сами ждут: а вдруг кто зевнёт багаж, тут они его и поминай как звали, — наклеветал носильщик, из-за асимметрии, кривившей губы, его улыбка казалась сатанинской. — Я подпишу любой протокол, что составите, то и подмахну, — подло вызвался этот вокзальный мефистофель, когда нас доставили в комнату милиции.
— Иди работай! Понадобишься, кликнем, — отправил его старшина. — Ну? Что скажете, чемоданщики? — А это относилось к нам.
— Мы без пяти минут жених и невеста, — пояснил я, не считая это утверждение преступной ложью, но с тревогой посмотрел на Лину, как-то она отнесётся к моим словам.
Но моя боевая подруга меня не подвела, сказав:
— У нас любовь с детского сада!
Обращаясь к молодому сержанту, — уж он-то должен нас понять, — я открыл представителям власти нашу тайну.
— Это разврат! Мало им своих институтов, так они его тащат в детский сад! Старшина, давай их в КПЗ! — раскричался предатель-сержант.
— Помолчи! — одёрнул его старшина. — Вот что, ромеи и джульетты, чтоб я здесь вас больше не видел. Целуйтесь хоть в Москве, на Красной площади. А сунетесь на вокзал, пришьём статью!
Мы вернулись в чёрные тени деревьев и тёмные дворы, как к себе домой после долгого отсутствия, и мне и здесь было хорошо — со мной была любимая девушка… Мне даже приснился эротический сон: будто мы с Линой зашли в универмаг и там покупаем для меня мужскую рубашку. Верхнюю, верхнюю, разумеется. Это была инициатива Лины. По её мнению, мне следовало предстать на экзамене красивым и элегантным. Она же и подобрала к новой сорочке подходящий полосатый галстук.
И вот настал день экзамена по истории СССР — по сути всё решающего испытания. Придя на кафедру, я был приятно изумлён и очень растроган, увидев Лину. «Значит, она меня тоже любит!» — возликовала моя душа.
— Ты пришла поболеть? Не беспокойся. Для меня это всего лишь формальность, — сказал я, взяв её руки в свои.
— Не забывай, у тебя есть конкурент, — деликатно напомнила Лина.
— Бедняге ничего не светит, — сказал я, может, несколько жестоко, но справедливо. Конечно, с моей точки зрения. — Кстати, где же он? Волосюк не любит, если опаздывают. А может, он вообще не придёт. Понял бессмысленность своей затеи и теперь небось трясётся в автобусе, катит восвояси. Да, да, он определённо струсил.
— Ну зачем же так. Возможно, его задержали непредвиденные обстоятельства и он будет с минуты на минуту, — произнесла Лина с мягким укором.
Но пока пришёл сам профессор Волосюк, он явился бесшумно, как-то вдруг, мы не успели разомкнуть руки.
— Вижу, все в сборе. Приятно, когда среди соперников царят мир и любовь! — обрадовался добряк-профессор и, отойдя к своему столу, занялся какими-то бумагами.
— Как это понимать? Он — это ты?! — спросил я вполголоса, ещё не веря своим ушам.
— Он — это я, — смущённо подтвердила Лина, тоже почти шёпотом.
— Так что же ты? — я не находил слов.
— Я хотела преподнести сюрприз. Я предупреждала.
— Приятный сюрприз, — напомнил я. — А этот…
— Я думала, тебе будет приятно, что он — это я.
— Ты думала, я садист? Спасибо! Ведь я как бы должен тебя своими руками, словно Отелло… Только по другому поводу. Ты меня превращаешь в убийцу! — Я невольно почувствовал себя героем из шекспировской трагедии, только эту великий Вильям не успел написать. А может, и сочинил, но вихри исторических бурь унесли рукопись прямо со стола и развеяли по зелёным английским равнинам.
— Не бойся! Я чертовски живуча, — улыбнулась Лина.
— У тебя нет никаких шансов. Даже такого! — Я показал ей ноготь своего мизинца.
— Нестор, я сейчас всё исправлю, если ты так переживаешь. Ну её, аспирантуру! Сейчас скажу: я передумала и снимаю свою кандидатуру. Хочу назад в свою школу, к моим ребятам, — засуетилась Лина и окликнула Волосюка: — Профессор!
— Я слушаю, слушаю, голубушка! — отозвался Волосюк, оторвавшись от своего занятия.
— Профессор, она собиралась сказать… в общем, мы готовы. Оба, — опередил я Лину. И это был роковой шаг.
Оказывается, мойры, богини судьбы, все скопом швырнули мне из голубых небес, с вершины своего Олимпа красно-белый спасательный круг, и, ухватись я за этот божий дар, всё пошло бы по моему плану, но я самонадеянно его отверг!
— Ну, смотри, я хотела, как тебе лучше. Да ты не расстраивайся. Я переживу, — сказала Лина совсем по-матерински. А может, так утешают жёны.
Мы присели рядышком за один из столов. А вскоре к профессору присоединились остальные члены комиссии, сели одёсную и ошую, то есть по правую и левую руку от Волосюка, и тот сказал, благожелательно оглядывая нас с Линой, ожидающих своего часа:
— Вижу, ваши полки приготовились к бою. Ну, друзья-ратоборцы, кто первым пойдёт «на вы»?
— Вперёд мы выпускаем Северова. Он — наш Пересвет, — опередив меня, в тон ему прытко ответила Лина.
Я на неё зашипел:
— Зачем ты его дразнишь? Он не всегда понимает шутки.
— А мне теперь всё трын-трава, — прошептала Лина бесшабашно.
— Я, стало быть, Челубей, — однако, ничуть не обидясь, резюмировал Волосюк. — Значит, вы, голубушка, не теряете чувства юмора? Это хорошо! Ну, коли так, Северов, милости просим на лобное место.
— Подожди, — остановила меня моя соперница и заботливо поправила галстук, будто собирала в поход на половцев. — Тебе ни пуха ни пера, а я иду к чёрту.
Я говорил обстоятельно и уверенно, а когда ответил на особо коварный вопрос, за моей спиной раздались аплодисменты и голос резвящейся Лины:
— Браво, Нестор!
— Кузькина! — будто бы строго одёрнул её Волосюк, но было видно: он тоже доволен моим ответом.
— Смелее, профессор, ставьте, ставьте «отлично»! Неужели вы ещё сомневаетесь? — не унималась Лина.
— У кого ещё будут вопросы? — спросил Волосюк своих коллег.
Те, одобрительно глядя на меня, ответили: мол, всё ясно, лично они удовлетворены. И профессор поставил мне «отлично».
