Егор Радов - Якутия
- Не называй меня так!.. - гневно крикнул Софрон, садясь на табурет. - Это наглое безобразие и издевательство. Я не могу терпеть мерзостно-ласкательных слов; они воняют, словно гнилая река. Ты должна быть другой женой!
- Ладно, мальчик, главное в жизни - политика, - рассудительно заявила Надя, почесав ягодицу. - Только борьба, война и победа способны осуществить мужскую мечту о власти, женщине и вечности. Мой же удел - яйца, и я их буду жарить и жарить. Ты слышал последние известия? Советская Депия рассыпается, словно высохший скелет огромного безобразного динозавра, и даже армия ничего не может сделать, поскольку она в первую очередь отражает всю ненависть разных наций к разным нациям. Какому болвану пришло в голову соединять чучмеков и греков? Я предвижу смерть.
- Да брось ты! - пискнул Софрон, щелкнув пальцами. - Все это надоело; это - бабьи, кухонные разговоры. Все будет нормально: у нас есть выход к морю! Мы убьем всех красных и растопим вечные льды. Может быть, мы станем штатом США. Или поднимем древний флаг. Близится новое время! Сегодня иду на сбор. Что же касается болванов, то это называется история человечества; и этот предмет всегда вызывал уважение в мудрых головах великих людей. Ясно?
- Говно это, а не история, - ожесточенно произнесла Надя, снимая сковородку с конфорки, - всех перережут. Ни у кого не написано на лбу - коммунист он, еврей, или нормальный.
- Да мы - русские! - расхохотался Софрон, ударив себя по животу в предвкушении завтрака.
- Хрена! - сказала Надя. - Я - коми, а ты - вообще непонятно кто.
- Это - бред, - убежденно проговорил Софрон, - все будет чудесно, как всегда. Победит общая якутская нация. Возникнет новая раса солнечно-северных людей. Советская Депия родит новую Якутию. Гора родит землю обетованную; из дерьма возникнет Бог! Армия будет с нами; она не захочет самоуничтожиться из-за каких-то различий носов, или характеров. Все эти народы вольются в одну большую якутскую семью; и ореол великого будущего воссияет над этой радостной, счастливой страной!..
- Да ты - коммунист, Софочка! - рассмеялась Надя, поставив перед Жукаускасом тарелку с глазуньей из двух яиц. - Ты просто настоящий красный!
- Не называй меня так! - крикнул Софрон, стукнув ладонью по столу. - Я - якутянин! Я есть истинный якутянин, и я желаю блага своей Родине! Ты помнишь что говорил великий якутский патриот и писатель Иван Мычаах? <Я зрю сквозь века... Я вижу счастливый свой народ на прекрасной земле, которая зовется моей Родиной, и которая могущественна и свободна. Я вижу его расцвет и величие; и я вижу его равным среди самых больших народов нашей планеты, и никакой враг не смеет грозить ему. Я вижу это так, как я вижу солнце, или небо, или зеленую траву летом, и я убежден, что будет так.> А?
- Да ты - националист, Софик, - хихикая, сказала Надя, - но у тебя нет узких глаз. Ничего не выйдет!
- Чепуха, - рассержено произнес Жукаускас и отрезал одно поджаренное яйцо от глазуньи. - Я - патриот, я люблю свою страну, свою землю, свой клочок пространства, свой родимый пейзаж. Все будет замечательно. Мы свергнем гадов, скрестимся с аборигенами и создадим новый язык. Сегодня я пойду на сбор, и все будет ясно. Я хочу тебя.
- После завтрака! - воскликнула жена.
- Хорошо. Но ничто не собьет нас с пути к счастью.
- Уедем в Удмуртию? - предложила жена.
- Никогда! - ответил Жукаускас и немедленно доел яичницу. - Я должен быть здесь, и я буду здесь и здесь.
Молчание охватило кухню, словно мистическое озарение, наступающее в храме для всех, устремленных внутрь и ввысь. Жукаускас пил кофе, мрачно смотря в окно на родной город. Надя Жукаускас терла сковородку зеленой тряпкой. Софрон думал о величии, издавая хлебающие звуки, и гордость за себя и за всех остальных зрела в его душе подобно яйцу, зарождающемуся в птице, или в ящерице, участь которого неизвестна и непонятна, и возможна, как продолжение рода и любовь, или же как пустая гибель в зубах неизвестно кого. Но печали не должно быть места в сверкающем будущем, и поэтому уверенная улыбка подлинного деятеля утвердилась на лице Софрона после того, как он решил, что все - прекрасно, отлично и чудно; и ничто дурное не разрушит идиллию сотворяемого мира, который присутствует везде, словно атомы, из которых он состоит.
- Ура! - крикнул Софрон и отодвинул от себя чашку. - Спасибо, дорогуша моя; прошлое закончилось, мы осуществим прорыв.
- Я, конечно же, за тебя, Софрон Исаевич, - серьезно ответила жена, моя чашку. - Но ведь сейчас только с Лениным разобрались; везде слышно - <ленинщина>, <ленинщина>, как будто он один во всем виноват. Нет, дружок, прошлое продолжается; пока над нами будут тяготеть Плеханов и Маркс, ничего не выйдет.
- Плеханов мечтал о справедливости, - сказал Софрон, - а у Маркса надо взять рациональное зерно. Ленин все извратил. Он скрыл записку Маркса своей любовнице
К., в которой примерно говорилось: <На хер коммунизм в России и в Африке?> Отсюда все и пошло. А у нас вообще ни то и ни другое; у нас - Якутия, поэтому-то мы и примем американскую модель.
- Якутия когда-то была в Африке, - мечтательно проговорила Надя.
- С чего ты взяла?!!
- Я знаю это, - убежденно сказала Надя.
- Все это - женская чушь, - отмахнулся Жукаускас, - Маркс не виноват, что Ленин...
- Знаю я все это! - перебила Надя. - Никто ни в чем не виноват, все хотели добра, а получилась в результате Советская Депия.
- Да нет же! - возмутился Жукаускас. - Все виноваты!
- Знаю я все это, - опять сказала Надя. - Все во всем виноваты, все хотели власти своего тельца, а в результате получилась Советская Депия. Так что? Человек человеку коммунист? Значит, так и должно быть, Софочка, и вы ничего не сделаете.
- Наша Якутия по ошибке попала сюда. Ее место не здесь,- вдохновенно проговорил Софрон. - Она заслуживает неба и любви. И я тоже хочу тебя, моя попочка родная...
- Тьфу, - сказала Надя.
- Якутия есть страна, явленная в мире, полном преданности, тепла и доброты, - важно сказал Жукаускас и поднял вверх указательный палец.
- Все это развлечение, - прошептала Надя.
- Якутия есть женщина!
- Я не очень хочу.
- Ну, Наденька, ну, прошу тебя.
- Отстань, Исаич, мои мысли заполнены иным.
- Дай мне!..
- Бее!
- О, мое солнце, река и небо! Когда я люблю тебя, то горы перестают сиять, и просторы перестают цвести. Когда я с тобой, то реки выходят сами из себя и планеты перестают вращаться вокруг оси. Я должен сделать это, я буду с тобой, только с тобой, царица дня, Якутии и Вселенной. Иначе мир перестанет течь, и солнце перестанет образовывать протуберанцы. Иди ко мне, ты!
- Ну ладно, Софрон, - сказала Надя, расстегнув пуговицу. - Я знаю, что ты не отстанешь. Хотя ты и такой, я - такая. Хрен с тобой, мальчик, дерзай. Пусть во мне ты найдешь силу для свершений во имя какой-нибудь Родины. Пошли.
Она прошла в комнату, легла на кровать, задрала юбку и сняла трусы. И Софрон пришел туда.
- На, пожалуйста.
- Это - чудно! - воскликнул Софрон, снимая трусы и штаны. Он поцеловал Надю в пупок и начал совершать половой акт.
Амба вторая
Как путешествие по дикой и мрачной реке, как открытие новых секунд, хранящих суть очарования; как путь, обращенный вперед сквозь пустоту, или вечную страну, как стремление к цели - такой была дорога, существующая здесь; и по ней ступали стопы Софрона, и его душа воспринимала всю реальность, как нечто, созданное именно для него.
Впереди была работа, заполненная бумагами и телефонами, и здесь был Якутск, имеющий любой облик. Он шел в этом Якутске, разноцветные небоскребы блестели на солнце, и великая Лена отражала их контуры и огни. Вечная мерзлота была под Софроном, словно недра, полные секретов, и тальник шелестел в такт свистящему ветру, сдувающему пыль с его листьев. Он шел мимо скособоченных изб, стоящих среди болотных камышей, и они были черны и грязны; и никаких прямых линий не было здесь, только кривые трубы, помойки и блеклые здания; и серый мрак заполнял все это утро, словно добавляя некую забавную неприглядность в окружающее, и на пыльных травинках блестела роса. Витрины, лишенные света, были будто обнажены, как девушки на утро, и, манекены стояли в них, демонстрируя разноцветные наряди, и загадочно молчали, пусто наблюдая идущих мимо жителей этой страны. И там, за бульварами и витринами, были пляжи Лены, которые золотились воздушными дюнами из чистого песка; и девушки ступали по голубой воде, улыбаясь солнцу, как любви; и прекрасные слова звучали в воздухе, в котором умирали нагретые комары и мошки. Пальмы росли из этого песка, как призраки, или подлинные деревья, и маленькие полярные финики трогательно зрели наверху, словно дети свиньи, доверчиво впившиеся в ее сосцы. Город состоял из чумов, квадратных якутских балаганов и костров. Мерзлота была видна в каждой вещи; лошади скакали через улицы и поля, и их доисторические гривы развевались на ветру, как древнеякутские флаги.
