Карен Молинэ - Белладонна
— О, Хогарт! — воскликнула Джун. — Вы говорите такие приятные вещи.
— Мне не кажется, что ваше мнение о женщинах можно назвать приятным, — ответила ее кузина.
— Нет, ничего подобного, — возразил Хогарт. — Когда-нибудь вы поймете, моя радость, что приятные слова ни к чему не приведут. Приятный человек ничего не добьется. И тот, кто будет следовать условностям, тоже.
Кузине казалось, что он говорит это только для нее, будто проверяет, годится ли она для чего-то важного, и при этом минует Джун, потому что знает — она все равно не способна ничего понять.
— Как, например, вы поступили бы, если бы вам представилась возможность получить что-то значительное, роскошное, если бы за этим нужно было только протянуть руку и взять? — спросил Хогарт, глядя прямо на нее. — Если бы вы могли полностью изменить свою жизнь. И для этого нужно было бы сделать всего один шаг в неизвестность.
По ее телу пробежала дрожь. Странное предчувствие. Не преувеличивай, сказала она себе. Это всего лишь пустая болтовня. Хогарт ведет ничего не значащий разговор с двумя впечатлительными американскими девчонками, которые делают вид, будто умудрены в лондонской светской жизни.
— Я бы ухватилась за эту возможность, — тотчас ответила Джун. — Я бы ее не упустила.
— Да, моя дорогая Джун. Я всегда знал, что вы храбрая крошка, — поклонился Хогарт. — А вы?
— О, она сама не знает, чего хочет! — запротестовала Джун. — Вы не добьетесь от нее прямого ответа.
Но ей показалось, что Хогарт знает ее ответ. Он слегка кивнул, так, что заметить могла только она одна. А Джун ему совсем не нравится. Это внезапное озарение нахлынуло на нее, как послеобеденный дождь в Кенсингтонском саду. Он терпел Джун только потому, что был заинтересован в ней, ее кузине. Она не отвечала ему взаимностью; и он совсем не намеревался соблазнять ее. Это было нечто иное. Она не понимала, что это за чувство. За все свои юные годы она ни разу не встречала людей, похожих на него. Но знать, что она заинтересовала такого мужчину, как Хогарт, было очень лестно.
— Прикосновение запретного обостряет чувства, — сказал Хогарт.
Джун нахмурилась. Честное слово, с языка Хогарта иногда слетают такие непонятные вещи.
— Да, прикосновение запретного, — продолжал он. — Понимаете, моя дорогая Джун, в такой окольной витиеватой манере я приглашаю вас на изысканнейший костюмированный бал. Праздник в сельском доме. Самое выдающееся событие сезона.
— Ой, как интересно! — вскричала Джун. — В Лондоне ужасная скука. Все время дождь, пасмурно, сыро, ужасно скучно. И так целыми днями, с тех пор, как я приехала сюда, с тех пор, как в прошлом месяце приехала она. А ей обязательно с нами идти? Посмотрите на нее, не отрывает носа от своей глупой книги. Такая скука.
— Конечно, ваша кузина тоже должна пойти, — ответил Хогарт. — Мы не можем пойти без нее. Ее прелестные зеленые глаза ослепят всех гостей.
Эти слова совсем не понравились Джун. Она надула губки. Джун любила надувать губки, когда жаловалась. Но здесь, в Лондоне, ей не обойтись без кузины, хотя Джун и считала, что девчонка не проявляет должной благодарности. Когда рядом с Джун была девушка ее возраста, ей было проще выходить в свет, появляться на людях. Такие, как Хогарт, больше интересуются пыльными статуями да всяким старьем в музеях. Ну кого еще встретишь в музее, кроме старых скучных туристов?
Кузина должна благодарить ее за то, что она, Джун, пару недель назад на званом обеде познакомилась с Хогартом. Хогарт знал всех и получал приглашения куда угодно. Он водил Джун и ее кузину в самые сказочные места; они пили чай в «Кафе Ройяль», ужинали в «Горгулье», в «400», в «Айви», и там все смотрели на них, потому что завидовали. Они ходили на шикарные вечеринки в роскошные особняки, где было полно слуг; там они встречали множество молодых людей, очень интересных, которые носили потрясающие костюмы, и женщин в шелковых платьях со струящимися шифоновыми рукавами. А какие на них были драгоценности! Джун просто теряла дар речи от зависти. У них в Миннеаполисе никто не носил таких драгоценностей. Не нити, а целые веревки жемчуга. Огромные изумруды и сапфиры. А бриллиантовые тиары! Джун мечтала о такой тиаре. Больше всего на свете ей хотелось найти мужа, у которого хватит денег купить ей бриллиантовую тиару.
А еще Джун хотелось, чтобы ее кузина уехала, вернулась домой. Но людям она, кажется, нравилась. Даже Хогарту. Особенно Хогарту. И это страшно удручало.
После ухода Хогарта Джун повертелась перед зеркалом, любуясь собой. На нее смотрели тусклые голубые глаза. Все только и говорят, что об ослепительных зеленых глазах ее кузины. Особенно мужчины, молодые, высокие и красивые, которым полагалось смотреть только на Джун. В конце концов, у Джун были деньги, была куча рекомендательных писем к нужным людям — все, какие сумела выудить для нее мать. А у кузины не было ничего. Ладно же, Джун им покажет. Она пойдет на этот костюмированный бал, а потом вернется в Миннеаполис в бриллиантовой тиаре, с высоким, молодым красавчиком мужем, у которого будет титул и шикарный акцент. С мужем, который умеет стрелять, ездить верхом и владеет большим сельским домом, где много собак и слуг, домом, куда Джун будет приглашать неудачливых подружек, чтобы они завидовали ей, потому что их жизнь так скучна.
Но Джун никак не могла пойти на этот шикарный костюмированный бал. Что-то стряслось с ее животом, и с каждым часом ей становилось все хуже и хуже. Вскоре она уже не могла встать с постели и только бегала в туалет. Наверное, съела что-нибудь, когда накануне они ходили в «Айви» или в «Кафе де Пари». Она даже обвинила кузину в том, что та отравила ее, чтобы пойти на вечеринку с Хогартом одной.
— Я тебе этого никогда не прощу, — визжала Джун, лежа в постели. — Ты нарочно меня отравила.
— Если хочешь, я тоже не пойду.
Джун разрывалась на части. А вдруг кузина пойдет на бал, познакомится там с шикарным молодым человеком, а у того окажется старший брат, и он будет даже богаче и красивее, и когда он увидит Джун, то влюбится с первого взгляда, и…
— Поступай как знаешь, — сказала Джун и надула губки. — Мне все равно. Можешь даже не возвращаться.
Часть I
Оракул у источника (1947 — 1951)
Белладонна взаперти.
Что ей ждать? Куда идти?
Кто научит? Кто подскажет?
Кто дорогу ей покажет?
А в чарующих очах
Белладонны — смерти страх…
1
Секрет вечной молодости
— Он опять пялится на тебя. Вон тот, у источника.
Белладонна смотрит на круглолицего толстяка, развалившегося в шезлонге, и презрительно пожимает плечами. Она плотнее закутывает в мягкую розовую мохеровую шаль свою дочку Брайони. Та мирно посапывает у нее на коленях.
— Похож на полуразложившийся каштан.
Маттео улыбается. Он рад, что она еще не разучилась шутить о мужчинах. Вот только пусть этот мужчина держится подальше.
Погодите-ка. Это не совсем верно. Прошу прощения, но я вынужден прерваться. Она еще не Белладонна; я уже отвык вспоминать ее такой, какой она была когда-то, — слабой и запуганной.
Нет. Я пока не должен забывать, что ее зовут Ариэль. При рождении ей дали имя Изабелла Ариэль Никерсон, а путешествует она под другим именем — Ариэль Хантер. Оно аккуратно вписано в несколько фальшивых паспортов. Я называюсь вымышленным именем Томас Смит, а мой брат прозывается Мэтью. Участие в Сопротивлении помогло развить один из множества моих талантов — искусство подделывать документы и умение жить под чужой личиной.
— Да, он и вправду смахивает на сильно подгнивший каштан, особенно с этими миленькими глазками навыкате. Потому, за дряблость сию, нарекаю его «мистер Дрябли», — провозглашаю я, потому что мне не хочется думать о Сопротивлении. — Глядите-ка, сегодня все завсегдатаи вышли на прогулку.
Ариэль закрывает глаза, но я знаю — она настороже, чувствует их присутствие в прозрачном весеннем воздухе. Моя болтовня развлекает ее, без нее она пугалась бы каждого случайного прохожего. А они с досужим любопытством окидывают ее взглядами, задумываясь, кто же эта хрупкая дама с семимесячным младенцем на руках и ее спутники — двое мужчин с роскошными темными кудрями, гладкой, бледной кожей и мягкими, округлыми животиками.
— Синьора Мандже сегодня в костюме цвета фуксии. Кажется, опять сделала большой начес, — сообщаю я. Мимо проходит пухлая матрона в слишком тесных брючках «капри» и домашних шлепанцах, украшенных — а как же иначе?! — розовыми пуховками для пудры. Она покрывает поцелуями взасос приплюснутую капризную морду своего мерзкого пекинеса. — А это кто? Ну-ка, ну-ка… Мадам Двадцать Каратов сменила тиару на простую парюру из изумрудов-кабошонов.
