Грэм Грин - Брайтонский леденец
Но, как и прежде, его не покидало чувство отчаянной гордости, гордости, которую он поддерживал в себе рассудком. Его мутило от страха, но он повторял себе: «Я не собираюсь умирать». Он даже заставлял себя шутить: «Не хочу стать сенсацией для первой страницы газеты». Две женщины, садившиеся в такси, джаз, игравший на Дворцовом молу, слово «таблетки», тающее, как белый дымок в бледном чистом небе, – это и была реальность, а не рыжий Кьюбит, ждавший возле почтового ящика. Хейл повернул обратно, снова пересек дорогу и быстро пошел назад, к Западному молу; он не убегал, у него был свой план.
Нужно только найти себе девушку, думал он, тут, наверно, их сотни, и все мечтают познакомиться с кем-нибудь в Троицын день; каждая хочет, чтобы с ней выпили, потанцевали у Шерри, а потом проводили ее домой в дачном поезде, подвыпившую и ласковую. Это – самое верное дело, всюду ходить со свидетелем. На вокзал идти сейчас не следовало, даже если бы против этого не восставала его гордость. Его, конечно, будут подстерегать именно там; легче всего убить одинокого человека на железнодорожной станции: им стоит только стать плечом к плечу у двери вагона или прижать его в толкотне к барьеру, ведь именно на станции банда Коллеони прикончила Кайта. Вдоль всей набережной во взятых напрокат за два пенса шезлонгах сидели девушки, мечтая с кем-нибудь познакомиться, – все, кто приехал без своего дружка: секретарши, продавщицы, парикмахерши – последних можно было узнать по свежему и модному перманенту, по тщательно наманикюренным ногтям; вчера они долго оставались в своей парикмахерской, до полуночи готовя друг друга к празднику. Теперь они разомлели и вспотели на солнце.
Мимо их шезлонгов по двое и по трое прогуливались мужчины; они впервые надели свои летние костюмы, на них были серебристо-серые брюки с острой, как нож, складкой и нарядные рубашки; они ходили с таким видом, как будто им совершенно безразлично – познакомятся ли они с девушкой или нет. Хейл в своем поношенном костюме, скрученном галстуке и полосатой рубашке был на десять лет старше-их всех, и у него не было никакой надежды понравиться кому-нибудь из девушек. Он предлагал им сигареты, но они смотрели на него, как герцогини, широко раскрытыми холодными глазами и отвечали: «Спасибо, я не курю», – а он знал, что на расстоянии двадцати ярдов за ним тащится Кьюбит.
От этого Хейл держал себя как-то странно. Он не мог скрыть своего отчаяния. Он слышал, как девушки смеялись за его спиной над его одеждой и странной манерой говорить. Хейл вообще был о себе невысокого мнения: он гордился только своей профессией, но не нравился себе самому, когда смотрелся в зеркало, – худые ноги, впалая грудь, – и одевался он плохо и небрежно, потому что не верил, что какая-нибудь женщина заинтересуется им. Теперь он обходил хорошеньких и шикарных и безнадежно искал на шезлонгах девушку, достаточно некрасивую, чтобы ее могло обрадовать его внимание.
«Вот эта, конечно», – подумал он, с жадной надеждой улыбаясь толстому прыщавому существу в розовом, чьи ноги едва доставали до земли. Он сел на пустой шезлонг рядом с ней и уставился на отступившее далеко от берега и не привлекавшее ничьего внимания море, которое билось о сваи Западного мола.
– Хотите сигарету? – предложил он ей, немного помедлив.
– Пожалуй, хочу, – ответила девушка. Слова эти были сладостны, как весть об отмене приговора. – Хорошо здесь, – сказала толстуха.
– Приехали из города?
– Да.
– Ну что ж, – спросил Хейл, – вы так и будете сидеть весь день одна?
– Не знаю, право, – ответила девушка.
– Я подумал, что хорошо бы пойти куда-нибудь перекусить, а потом мы могли бы…
– «Мы»? – прервала его девушка. – Вы слишком самонадеянны.
– Так вы ведь не будете сидеть здесь весь день одна?
– Кто сказал, что я буду сидеть здесь одна? – ответила толстуха. – Но это не значит, что я пойду с вами.
– Пойдем, выпьем где-нибудь и поговорим.
– Ну что ж, можно, – сказала девушка, открывая пудреницу и накладывая еще один слой пудры на свои прыщи.
– Так пойдемте же, – настаивал Хейл.
– Есть у вас приятель? – спросила девушка.
– Нет, я совсем один, – ответил Хейл.
– Ну, тогда я не смогу. Невозможно. Я не могу оставить свою подругу одну.
И тут впервые Хейл заметил в шезлонге за ее спиной бледное, малокровное существо, жадно ожидающее его ответа.
– Но вы же хотели пойти? – взмолился Хейл.
– Хотела, но никак не могу.
– Ваша подруга не обидится. Она найдет себе кого-нибудь.
– Ну нет. Я не могу оставить ее одну.
Она вяло и тупо уставилась на море.
– Ведь вы не обидитесь? – Хейл наклонился вперед, умоляя малокровное создание, а оно ответило ему пронзительным восклицанием и смущенным смехом.
– Она никого тут не знает, – сказала толстуха.
– Найдет кого-нибудь.
– Ну как, Делия? – Девушка наклонилась к подруге, и они стали совещаться; время от времени Делия что-то пищала.
– Так все в порядке? Вы идете? – спросил Хейл.
– А не могли бы вы найти приятеля для нее?
– Я здесь никого не знаю, – ответил Хейл. – Пойдемте. Я поведу вас завтракать, куда вам угодно. Все, чего я хочу, – продолжал он с жалкой улыбкой, – это побыть с вами вместе.
– Нет, – сказала толстуха. – Это невозможно. Не могу без подруги.
– Ну что ж, тогда пойдемте все вместе, – предложил Хейл.
– Это будет не очень-то интересно для Делии, – ответила толстуха.
Их прервал юношеский голос:
– Так ты здесь, Фред, – произнес он, и глаза Хейла встретились с серыми, жестокими семнадцатилетними глазами.
– Ну вот, – завизжала толстуха, – а говорит, что у него нет приятеля.
– Фреду нельзя верить, – произнес тот же голос.
– Теперь у нас будет хорошая компания, – продолжала толстуха. – Это моя подруга Делия, а я Молли.
– Рад познакомиться с вами, – сказал юноша. – Куда мы пойдем, Фред?
Делия в ответ заерзала и что-то пропищала.
– Я знаю хорошее место, – сказал юноша.
– А там есть пломбир?
– Там самый лучший пломбир, – заверил он ее серьезным безжизненным голосом.
– Я обожаю пломбир. Делия больше любит лимонад.
– Так пойдем, Фред, – сказал юноша.
Хейл встал. Руки его дрожали. Вот она – реальность! Юноша, рана, нанесенная бритвой, жизнь, вытекающая вместе с кровью и болью, а вовсе не эти шезлонги, не завивка перманент, не миниатюрные автомобили, описывающие дугу на Дворцовом молу. Земля закачалась у него под ногами, и только мысль о том, куда его могут унести, если он потеряет сознание, спасла Хейла от обморока. Но даже и тут природная гордость, инстинктивное отвращение к скандалу победили в нем все остальные чувства; стыд пересилил ужас, не позволил Хейлу громко закричать от страха и даже принудил его внешне остаться спокойным. Если бы юноша не заговорил снова, Хейл, может быть, и пошел бы с ним.
– Ну что ж, пошли, Фред, – сказал юноша.
– Нет, – проговорил Хейл. – Я не пойду. Я не знаю его. Меня зовут не Фред. Я в первый раз его вижу. Это какой-то нахал. – И он быстро зашагал прочь, опустив голову и теперь уже совсем потеряв надежду. Время его истекало; он хотел только одного: двигаться, оставаться на ярком солнце; и вдруг он услышал, как далеко на набережной поет хмельной женский голос, поет о невестах и букетах, о лилиях и траурной вуали – какой-то романс времен королевы Виктории; и он пошел на этот голос, как человек, долго блуждавший в пустыне, идет на мерцающий вдали огонек.
– А! Да это «одинокая душа»! – воскликнула Лили, и, к своему удивлению, он увидел, что она совсем одна среди пустыни шезлонгов. – Они пошли в туалет, – добавила она.
– Можно мне присесть? – спросил Хейл.
Голос его дрогнул, такое он почувствовал облегчение.
– Если у вас есть два пенса, – ответила она. – У меня нет. – Она засмеялась, и платье ее натянулось на пышной груди. – Кто-то стащил мою сумочку, – добавила она, – все мои деньги, до последнего пенни. – Он с удивлением взглянул на нее. – Да бог с ними, с деньгами, – продолжала она. – Но там были письма. Вор теперь прочтет все письма Тома. А эти письма такие страстные! Том с ума сойдет, когда узнает.
– Может, вам нужно немного денег? – предложил Хейл.
– Да нет, я устроюсь, – ответила она. – Кто-нибудь из этих славных парней одолжит мне десять шиллингов – сейчас они вернутся из туалета.
– Это ваши приятели? – спросил Хейл.
– Я встретила их в баре, – ответила она.
– Вы надеетесь, что они вернутся из туалета?
– Боже мой! Неужели вы думаете? – Она посмотрела на набережную, затем взглянула на Хейла и опять рассмеялась. – А ведь вы правы! Ловко они меня облапошили. Но там было только десять шиллингов… и письма Тома.
– Теперь вы позавтракаете со мной? – спросил Хейл.
– Я уже перекусила в баре, – ответила она. – Они меня угостили, значит, я все-таки выручила кое-что из своих десяти шиллингов.
– Ну, закусите еще.
