Дибаш Каинчин - Рассказы
И «гость», юркнув в шалаш, выносит седло и потник, под ружьем Кылгая кое-как седлает упрямящуюся лошадь.
— Только отпусти, не стреляй, — бормочет он, не попадая в стремя. Наконец трогается. Стволом вниз за спиной торчит карабин.
— Эй! А арчимак! — кричит Кылгай, заметив возле пня черную брезентовую суму.
— Нет, нет, не надо!
— Возьми, говорю, не бойся! Ну-у! — Ружье в руках Кылгая подрагивает.
«Гость» возвращается, торопливо перекидывает через седло суму и, даже не привязав ее, снова садится в седло.
— Не человек ты — шайтан! Сколько людей погубил. Богу своему молись, больше мне не попадайся, застрелю! — кричит Кылгай в темноту, уже поглотившую всадника.
Йедер бросился за ним с лаем, но Кылгай прикрикнул на собаку.
Стук копыт растворился в чаще...
Кылгай долго сидит у костра, — сон не идет к нему. Мысли какие-то путаные, никчемные. Потом он ковыляет к шалашу и, улегшись, закрывает глаза. Но сна нет и нет. Он сердится на себя за все, что случилось в эту ночь.
Заворчал Йедер.
«Зверя, что ли, учуял?» — подумал Кылгай и вылез наружу. Тихо шумела тайга. Вскинув голову, на мгновенье остановился, глядя в брезжащее рассветом мутное небо — каким будет сегодняшний день? — и глубоко вздохнул.
В тот же миг что-то со страшной силой ударило его в грудь...
...А потом Кылгай сидел в своей юрте, на почетном месте, у очага. Как раз вволю попил чаю, досыта наелся молочной лапши, выкурил трубку.
— Ну, как поживаете, люди? Здоровы ли ваши дети, цел ли скот? — произнес он, и черноглазый внучок залез к нему на колени...
Второго выстрела, который уложил Йедера, он уже не слышал.
НАД АЛТАЕМ ЛУНА
Перевод с алтайского Д. Константиновского
Прежде чем разойтись по домам, постояли в юрте у очага. Удовольствие, любимое моими гостями. Элбире держалась поближе к своему жениху...
В котле, в черной от ночи воде, отражались искры и пламя, поверху тянулись, проплывали лоскутья легкого дыма и пара. Можно было невзначай глянуть на Элбире, попытаться прочесть что-то по ее лицу, по глазам...
Какое смятенье чувств испытываешь, когда друг знакомит тебя с невестой!
Еще недавно был у тебя друг, вот и все. А теперь женщина в его жизни... Смотри теперь, гадай, волнуйся за них, думай.
Пришел домой, машинку на стол. Все равно не уснуть. Чистый лист в нее!
Об этом бы... Женщина, мужчина и женщина, муж и жена... Пусть начать бы...
А ведь сейчас волосы Элбире пахнут дымом для моего друга, а волосы друга пахнут дымом для Элбире. Древним, как огонь.
Дохнуло с дымом чужим счастьем...
Начну.
Гремит, рокочет, бухает над горами бубен! То неистовствует, как гром, взрывающийся с треском, с искрами, то рушится, оглушая обвалом, от которого содрогается земля, то уносится в темноту с дробным стуком множества мчащихся копыт...
И снова грохочет над горами: бум-трам-бум! трах-ра-рах!
А с ним вместе гремят, и звенят, и брякают, и дребезжат бесчисленные колокола, колокольчики, звоночки, бубенцы, отлитые из древней бронзы, гремят, звенят и дребезжат колокольцы, колокольчики и бубенцы на шелковом одеянии великого кама — шамана. Будто рубятся, схлестываясь, тысячи мечей, будто сшибаются тысячи стремян. Будто смеются и смеются тысячи детей, будто плачут и плачут тысячи детей...
Вьется вьюном вокруг костра великий кам Кара Кынат, владеющий судьбами рода древних кыпчаков. Кружит и кружит у костра священный кам Черное Крыло, распоряжающийся участью каждого из могучего древнего рода. Белые ленты на плечах кама превратились в огненные колеса и вздымаются как крылья. Сплетаются и расплетаются на его собольем воротнике головы шести змей-пожирателей, неотразимое оружие против недугов и недругов.
А из его обширной, будто кузнечные мехи, груди выкатываются, громыхая, распевы, ими славит кам горы родные и реки, зовет на помощь души гордых предков. И на небе слышно это, и на земле, и под землею.
Все гремит, грохочет, все звенит, трещит, все кружится и кружится...
Потом к высоте и глубинам обращается знаменитый, осыпанный почестями кам, чье имя запрещено произносить, а дорогу — пересекать. И тоже на небе слышно это, и на земле, и под землею.
-Э-э-эй!
О вы,
Льющие на нас благодатный дождь,
Дарующие нам радость — жизнь,
Являющиеся нам молниями и громом,
Боги вы наши в вышине!..
За кедровыми лапами подрагивает похожая на бубен круглая луна; ходят волнами зазубрины гор — глазам заметно; а внизу, сверкая лунной дорожкой, кренится с края на край чаша Молочного озера.
-Э-э-эй!
О Эрлик Бий,
Господствующий внизу
Над Потустороньем, над Бессолнечьем, над Невидимостью,
Являющийся нам вихрем!..
Возле костра кругом люди, вокруг людей бесчисленные овцы, козы, среди овец и коз лежат грузные коровы, возвышаются, словно каменные бабы, контуры лошадей, верблюдов; и у каждого — у людей, овец, коз, коров, лошадей, верблюдов — в глазах по синему пламени костра, глаза то вспыхивают — с ладонь, то гаснут, то вспыхивают, то гаснут; за костром лучащаяся, искрящаяся, сверкающая тьма глаз. И позабыли люди, день ли стоит, ночь ли, лето ли, зима ли, голодно или сытно им, тепло или холодно, голы они или прикрыты, бедны или богаты, счастливы или в горе.
Все гремит, грохочет, все звенит, трещит, все кружится и кружится!
Кара Кынат — хитрющий кам, умеет рассмешить и задобрить Господина Света — Ульгеня, да заставить его расщедриться, да выпросить у него к детям — детей, к скоту — скот, к здоровью — здоровье, к счастью — счастье. Но сейчас лежит он в подземном царстве у ног Господина Тьмы — Эрлик Бия и умоляет его, уговаривает смилостивиться, упрашивает.
— Отец наш, Эрлик Бий, — плачет Кара Кынат перед ним, — отдайте душу ребенка, я верну ее родителям!
Гордо сидит Эрлик Бий, черный, как деготь, на бронзовом троне.
— Отец наш, — плачет Кара Кынат, — вижу, душа младенца лежит в вашем бронзовом сундуке; отдайте. Ваш старый черт, кажется, звать его Черным Горем, вчера в полночь выкрал душу ребенка и, сунув ее за пазуху, бежал по долине; отдайте. Я бежал за ним, но не смог догнать; отдайте!..
Но гордо сидит Эрлик Бий, черный, как деготь, на бронзовом троне, чешет волосатую грудь сверкающими алмазными ногтями. Не соглашается.
Кара Кынат — сильный кам, грозный кам. Чревом своим он связан с землей, душою — с небом. Кама из рода могучих телесов он съел, победив в единоборстве, кама майманов выгнал с позором. Со знаменитым камом теленгитов Боорзаашем бился он до конца. Стрелялись они огненными стрелами — были равны, жалились жалами шести грозных змей-пожирателей — ни один не взял верх. Лежали оба у ног Ульгеня, просили, чтобы тот рассудил, кто из них сильнее, кто полезней для живущих на Земле, — Ульгень никого не предпочел. Тогда Боорзааш оборотился серым волком с ядовитыми клыками; Кара Кынат вышел к нему золотоспинным медведем, таким, что лапами может свалить лиственницу. Боорзааш ринулся с неба соколом с когтями острее ножа; Кара Кынат против него — орлом. В конце концов Боорзааш приплыл огромной рыбиной-обжорой. Вот тут-то Кара Кынат превратился в конский волос, обвился силком у рыбы на жабрах и выбросил ее на берег... И с тех пор нет кама, равного Кара Кынату.
— Отец наш, — умоляет, упрашивает Кара Кынат, — ребенок только родился, безвинен он; отдайте! Так сверкала его чистая душа за пазухой у вашего старого черта; отдайте!..
Не соглашается Эрлик Бий.
— Я не с голыми руками бью вам челом, — уговаривает Кара Кынат, — на моих ладонях три табуна лошадей; возьмите...
Смеется Эрлик Бий, раскачивается на своем троне.
— Отдай самое дорогое! — хохочет он так, что дрожат стены бронзового дворца.
Знают Кара Кыната и в степях казахов, степях просторных, как само небо, за рекой Ерчиш, той самой, которую назовут Иртышом. Горе случилось там: вся земля покрылась льдом толщиной с вершок, скот погибал от бескормицы, народ от голода. Три дня обходил Кара Кынат всех богов на небе и добился, чтобы лед растопили да чтоб земля приняла, впитала в себя воды. Вернулся он из степей с богатством на шести верблюдах... И в Самарканд его вызывали, за песчаные сугробы — барханы, и у монголов он был, живущих среди холмов, одинаковых, как верблюжьи горбы, и у байтов, забравшихся за непроходимую стену — тайгу, в болота темные, будто обкуренная трубка внутри; и дочери китайского богдыхана Лу Лин он помог, удивившей его младенческими, в колодочках, ножками, и народам, поселившимся на берегах великой реки Эне-Сай, которую будут потом называть Енисеем, тоже помогал кам, смягчая свирепость волн...
Все гремит, грохочет, все звенит, трещит, все кружится и кружится.
Звезды разошлись с неба — Кара Кынат все еще увивается у ног Эрлик Бия; рассвело — все еще упрашивает; солнце поднялось над горами — все еще уговаривает, умоляет. Слышится страшный крик: «Всадники! Всадники! Бегите, спасайтесь!» Кара Кынат твердит: «Подумайте, отец наш, дитя только родилось, безвинное, отдайте». Примчалось на лохматых гнедых лошадках свирепое войско — Кара Кынат повторяет; «Открывайте, отец наш, свой бронзовый сундук, там детская душа, отдайте». Люди заголосили, зарыдали, забегали, скот заревел, заблеял, заржал — Кара Кынат все убеждает: «Отец наш, родители ребенка будут несчастны, проклянут и вас, и меня, отдайте». Подъехали всадники с мечами обнаженными, с пиками выставленными, с луками натянутыми, низкорослые, крепкие, ноги кривые и врозь носками; обступили, свирепоглазые, кама — Кара Кынат все кружится и кружится, пот затемнел на шелковых одеждах.
