Мерсе Родореда - Площадь Диамант
Я сказала — до чего Вы любите бантики. А она — без них дом не дом. И спросила: нравится ли мне работать в кондитерской. Очень, говорю, сеньора, особенно люблю закручивать золотую тесемочку бантиками. Всегда жду праздников, дверной колокольчик звенит, не переставая, и касса — трик-трак, трик-трак, а ты только успевай коробки завязывать.
— Что за удовольствие? Не понимаю, — сказала в ответ.
К вечеру Кимет ткнул меня локтем — пора собираться. И когда мы уже стояли в дверях, его мать спросила: ну а домашние дела тебе нравятся?
— Конечно, сеньора!
— Это уже лучше.
И велела подождать, ушла куда-то, потом вернулась в комнату с двумя розариями[11] из черных бусин — мне в подарок. Когда мы отошли порядочно от ее дома, Кимет сказал — она от тебя в восторге.
— А о чем мама с тобой говорила на кухне?
— Что ты очень хороший.
— Так я и знал.
Уставился в землю и поддел ногой маленький камешек. Я сказала, что не знаю, как — для нее…
И больно ущипнул меня за плечо. Я стала тереть это место, а он что-то спрашивает, не пойму что, а потом вдруг ни с того ни с сего: надо купить мотоцикл, это стоящая вещь. Мы, говорит, как поженимся, будем путешествовать по всей Испании, ты, говорит, будешь сидеть сзади. И еще спросил, каталась ли я хоть раз на мотоцикле, я — откуда и боюсь до смерти. Тут он распушился, как воробей, и сказал довольным голосом — это ты зря, лапуня.
Мы зашли в кафе-бар «Монументаль» перекусить что-нибудь и выпить. Кимет увидел своего приятеля Синто — глаза у него большущие, как у коровы, что задумалась, а рот чуть набок; и он сказал нам, что на улице Перла есть одна квартирка по сходной цене — недорогая, но запущенная, хозяину неохота возиться, и ремонт всегда делают жильцы за свой счет. Квартира на верхнем этаже, и мы обрадовались, значит, у нас будет террат[12]. Конечно будет, потому что у соседей внизу есть патио, а у тех, кто на втором этаже, — винтовая лестница прямо в маленький садик, где птичник и мойка. Кимет слушает и сияет, такую квартиру, говорит, упускать нельзя, и Синто сказал, что назавтра они с Матеу туда придут и чтобы мы там были. Надо всем сразу собраться. Тут Кимет спросил, не продается ли где подержанный мотоцикл, потому что Синто работал в гараже у своего дяди. Синто пообещал разузнать. Они разговаривали вдвоем, точно меня и нет рядом. Мама никогда не говорила со мной про мужчин. Они с отцом то ссорились, то молчали, и так год за годом. Сидят, бывало, в столовой вечером в воскресенье, будто немые. А как мама умерла, жизнь у нас пошла и вовсе без слов. Когда отец снова женился, мне в доме вроде и приткнуться некуда. Жила, как кошка приблудная, ходила туда-сюда, то хвост поджат, то кверху, вот уже время обедать, вот уже — спать, одна разница: кошке на жизнь не зарабатывать. В общем, жили молча, без слов, и я страшилась всего, что во мне копилось, даже не понимала, во мне это или нет…
Когда мы прощались на трамвайной остановке, я услышала, как Синто сказал Кимету: где ты откопал такую красотку, а Кимет — ха-ха-ха!
Дома я положила оба розария на ночной столик и выглянула в сад через окно. Внизу соседский сын — он в армии служил — пил воду. Я скатала бумажный шарик, бросила в него и спряталась.
IV— Хорошо, что ты рано выходишь замуж. Тебе нужен муж и крыша над головой.
Сеньора Энрикета, она на углу у кинотеатра «Смарт» продавала жареные каштаны и батат[13], это зимой, а летом, в выходные — арахис и другие орешки. Она всегда помогала мне то тем, то другим, то добрым советом. Сидит, бывало, против меня, сидим мы обе у двери на галерею и говорим, говорим. Потом она вдруг смолкнет, начнет рукава закатывать, закатает выше локтя, и снова у нас разговор. Сеньора Энрикета была высокая, рот, как у большой рыбины, а нос кульком. Зимой и летом на ней всегда белые чулки и черные туфли. Чистенько одевалась. И очень любила попить кофейку. Дома у нее на шнурке — красный с желтым[14] — висела картина; на этой картине изображены огромные лангусты в золотых коронах, с человечьими лицами и распущенными волосами, как у женщин. И вся трава вокруг этих лангустов, которые вылезли из бездны, была выжжена, а вдали море и небо темно-красного цвета, как бычья кровь. И эти диковинные твари в железных панцирях били хвостами, точно собрались сгубить все живое… За окном шел дождь, мелкий такой, частый. Сеял и сеял по крышам, улицам, садам и над морем, словно тому своей воды мало, и над горами, наверно, тоже. До вечера еще далеко, а почти ничего не видно. На бельевой проволоке висели большие капли, повисят-повисят и пустятся вдогонку одна за другой и какая-нибудь упадет, но прежде чем упасть, вытягивается, вытягивается, словно ей никак не оторваться от проволоки. Дождь шел восьмой день — частый, мелкий, не то чтобы сильный, но и не слабый, и тучи тащились чуть не над самыми крышами — тяжелые, разбухшие. Мы сидели и смотрели на дождь.
— Кимет, по-моему, тебе больше подходит, чем Пере. У Кимета свое дело в руках, а Пере работает на хозяев. Кимет — ухватистый, он быстрее выбьется в люди.
— Но иногда его не поймешь: вздохнет и зачем-то скажет — бедная Мария.
— Мало ли, ведь женится он на тебе!
Туфли у меня промокли, ноги совсем закоченели, а лицо горело, как в огне. Я сказала сеньоре Энрикете, что Кимет думает купить мотоцикл, а она — ну значит, он современный молодой человек. Сеньора Энрикета сама вызвалась помочь мне выбрать материал на свадебное платье. И когда я сказала, что, скорее всего, будем жить недалеко от нее, она очень обрадовалась.
Наша будущая квартира была совсем запущенная. На кухне пахло тараканами, я нашла их гнездо с темно-желтыми личинками, и Кимет сказал: ищи-ищи, тут их, небось, полно. Обои в столовой были кружочками, но Кимету захотелось другие — светло-зеленые, а детскую комнату — кремовые и чтоб бордюр с клоунами. И кухню всю переделать. Он велел своему Синто передать Матеу, что им надо встретиться втроем. В воскресенье мы все вместе пошли в нашу квартиру. Матеу сразу принялся за кухню, а подручный, которого мы наняли, почти мальчишка, в брюках — заплата на заплате, таскал корзины с мусором и штукатуркой и сваливал все в тачку, которую поставил внизу у входа. Он, конечно, намусорил на лестнице, и соседка с нижнего этажа выскочила, разворчалась: не вздумайте уходить, пока не уберете всю эту грязь, мне еще не хватало ногу сломать… А Кимет все беспокоится — как бы не украли нашу тачку. Они с Синто смачивали обои, чтобы легче отдирать скребком. И вот через какое-то время мы спохватились — Кимет исчез. Синто сказал, что Кимет, если у него нет настроения, работать не станет. Уйдет, исчезнет, и нет его. Мне захотелось пить, и я пошла на кухню, а там Матеу бьет молотком, как заведенный, весь в поту, лицо распаренное, рубашка к спине прилипла. Я попила и снова взялась за обои. А Синто сказал — Кимет придет хмурый, недовольный, да и, поди, его дождись. Обои никак не отдирались, а под одним слоем — другой, потом еще один, целых пять слоев. Когда совсем стемнело и мы уже отмывали руки, объявился Кимет. Мне, говорит, клиент хороший подвернулся на улице, когда я помогал тачку с мусором отвозить. А Синто — и ты, конечно, не заметил, как весь день прошел. Кимет смотрит себе под ноги — работы оказалось больше, чем думал, но я много успел сделать. На лестнице Матеу сказал, что кухня у меня будет, как у королевы, он расстарается. И тут Кимету вздумалось подняться на террат. Там было хорошо: ветерок свежий, приятный и крыши соседских домов видны, но застекленный балкон на втором этаже закрывал улицу. Мы постояли недолго и ушли. От нашей площадки до второго этажа вся стена была разрисована и исписана именами, закорючками, какие-то рожи страшные. А между именами и закорючками — весы, красиво сделано, будто выцарапано чем-то острым. Одна чаша чуть ниже другой. Я взяла и обвела пальцем вокруг этой чаши… И мы все пошли в кафе Монументаль.
Посреди недели я поругалась с Киметом: вбил себе в голову насчет моего хозяина, и хоть ты что.
— Еще раз увижу, как он ест тебя глазами, приду и скажу ему пару слов.
Разорался — ужас! Два дня или три не виделись, а потом пришел, и я его спрашиваю: ну что поостыл? А он злой, распушился, как петух… Мне, говорит, надо с тобой серьезно поговорить, потому что я тебя видел с твоим Пере. Я сказала, что он что-то путает. А Кимет уперся. Я поклялась, что этого не было. А он — нет было! Сначала я старалась говорить спокойно, но Кимет как не слышит меня, довел до того, что я сорвалась на крик, и тогда он сказал, что у женщин вообще мозги набекрень и что женщины ему даром не нужны. И тут я спросила, где он видел меня с Пере.
— На улице, где!
— На какой хоть улице?
— Сказал, на улице.
— Да на какой, на какой?
Он повернулся и молча ушел. А я всю ночь не спала… На другой день снова явился и сказал, что я должна дать клятву, что больше никуда не пойду с Пере. И вот я, чтобы отвязаться и не слышать его голоса, потому что Кимет, когда злился, голос у него делался невозможный, дурной, — взяла и сказала — никогда не буду встречаться с Пере. А он на мои слова так рассвирепел, что смотреть страшно. Я, орет, по горло сыт твоим враньем, и не зря подстроил тебе ловушку, вон как попалась. И заставил меня просить прощения за то, что я встречалась с Пере, и за то, что врала. Довел меня до того, что я сама во все это поверила. И велел мне встать на колени.
