Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…
— Я — как? Со мной сложней, — опять белозубо улыбнулся Аполлон. — У меня вообще-то к вам приватный разговор есть, Константин Павлович.
— Говори.
Я стал было подниматься, но Автономов удержал: сиди, от тебя секретов нет.
Легкий румянец — детский румянец — проступил на лице 27-летнего красавца. Он смущенно улыбнулся, откинув со лба светлую прядь волос.
— Дело житейское, Константин Павлович. Мне деньги понадобились. Не сможете выручить на два-три дня? — легко произнес Аполлон.
Тесть его ничуть не удивился, лишь мигнул разок-другой.
— Много? — быстро спросил он.
— Умеренно. Двести пятьдесят штук.
— Для дома, для семьи? — небрежно осведомился Автономов.
— Да нет, знаете…
— А что?
— Долг чести, Константин Павлович.
— Ого! Долг чести. В карты продулся, что ли?
— В карты не играю, Константин Павлович.
— Казино? Рулетка? Извини, что допытываюсь, но мне интересно.
— Бильярд, — четко определил его зять, блеснув глазами.
ЗЕЛЕНАЯ ПОЛЯНКА СУКНА. НЕГРОМКИЙ, ПЕЧАЛЬНЫЙ СТУК ШАРОВ, ЭТИХ ЖЕЛТЫХ КОСТЯНЫХ ОКАТЫШЕЙ. НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ИХ ДВИЖЕНИЯ. ЗАДУМЧИВЫЙ СИГАРЕТНЫЙ ДЫМ. Противник Аполлона — заезжий матерый игрок, носатый грузин. Его персональный кий, извлеченный из чехла, смертоносен.
— В американку резались или в пирамидку? — профессионально поинтересовался Автономов, вдруг непонятно возбуждаясь.
— В пирамидку.
— Крепко он тебя наказал, этот гастролер, а?
— Да, не повезло. Но это нетипично, Константин Павлович. Обычно я ухожу с хорошими башлями. Зинуля не афиширует, а я игрой зарабатываю не меньше, чем она в своем турагентстве, — разгорячился молодчик, поблескивая глазами и зубами.
— Даже так?
— Да.
— Так ты, выходит, профессионал?
— Ну, в некотором роде.
ДВА БОРТА В УГОЛ. УДАЛОСЬ. ДУПЛЕТ В СЕРЕДИНУ. ПОЛУЧИЛОСЬ.
— А я в студенчестве тоже ведь, знаешь, подрабатывал на бильярде, — вдруг открылся папа Автономов и поспешно сдернул сковородку с плиты. — Заядлый я был игрок, Поль.
— Никогда бы не подумал.
— Тем не менее факт. И неплохо у меня получалось, знаешь. Всегда был при деньгах. — Дымка воспоминаний на миг подернула лицо Автономова.
— Почему бы вам не вспомнить былое?
— Ну, что ты, что ты! Устарел я.
— В эту бильярдную не всякий вхож. Но вас я могу провести.
— Брось, Поль! — Автономов с живостью нырнул в холодильник и извлек оттуда бутылку «Амаретто». — А как у тебя с живописью, Поль? Забросил, что ли?
БОРОДАТЫЕ ЖЕНЩИНЫ НА ФОНЕ МЕТАЛЛОКОНСТРУКЦИЙ… ГМ.
Был задет чувствительный нерв выпускника художественного института. ТЕНЬ ЛЕГЛА НА ЧЕЛО. Аполлон извлек из пачки новую «честерфильдину». Эх, Константин Павлович! Кому нынче нужны истинные творения, шедевральные полотна? Эксперимента ради пять его картин выставлены в магазинах «Гермеса», но не наблюдается что-то покупательской драчки за право обладания ими. Зато… Лицо Аполлона опять осветилось. Он рассмеялся.
— Что такое? — с острым любопытством спросил тесть, отвинчивая пробку.
— Вы бываете на «дороге жизни»? (Аполлон имел в виду нашу главную торговую улицу, где продавцы разной разностью, местные и китайцы, стоят плечом к плечу.)
— Кто ж там не бывает!
Зятек опять снежнозубо рассмеялся.
— В следующий раз, когда попадете, обратите внимание на старика инвалида на углу казино.
— И что?
— Он продает картины. Верней, картинки. Пейзажики такие яркие в рамочках. Иной раз голые женщинки. Цены весьма умеренные.
— Так. И что? — застыл Автономов.
— Это мои нетленные творения, Константин Павлович. Я пишу, он продает. Самому мне стыдно торговать таким дерьмом. Треть выручки ему. Я не жадный. Все довольны.
Возникла какая-то многозначительная пауза.
— Халтуришь, значит, Аполлоша? — вздохнул Автономов.
— Приходится, — вздохнул и его зять.
— А Зинаида как к этому относится?
— Да как! В общем-то неодобрительно. Но к деньгам в общем-то одобрительно.
— О женщины! — вскричал, повеселев, Автономов, как молодой. — Анатоль, ты понимаешь женщин?
— Абсолютно, — отвечал Сочинитель, любуясь этой парой. В данный момент пожилой Автономов как бы уравнялся возрастом со своим зятем.
— Выходит, Поль, ты не слабо зашибаешь?
— Да, недурно. Не жалуюсь.
— А Раиса, то бишь Юрьевна, обвиняет тебя в иждивенчестве.
— Ошибка.
— Деньги сейчас получишь. Отдавать не спеши, — заключил Автономов и порывисто вышел из кухни.
ТРИ БОРТА В УГОЛ. ПРОМАШКА.
— Повезло мне на тестя, — сказал Аполлон.
СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ. ВЗРОСЛЫЕ ДЕТИ И КНИЖКИ НЕСМЫШЛЕНЫШИ ПУТЕШЕСТВУЮТ ПО СТРАНЕ. БЫВШИЕ ЖЕНЫ ПОДВОДЯТ ИТОГИ И ПЛАЧУТ ПО НОЧАМ.
ОТЪЕЗД РАИСЫ ЮРЬЕВНЫ — ЭТО БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК С КУМАЧОВЫМИ ЗНАМЕНАМИ И КРИКАМИ «УРА». Поначалу. А потом:
— Эх, Анатоль, как было бы хорошо, если бы она стала невозвращенкой. А почему нет? У нее под Москвой в Дивногорске живут престарелые родители. У них прекрасная кооперативная квартира. Они давно зовут ее к себе. Готовы отписать ей квартиру. А эту пусть продает, пусть продает, пусть. Я куплю себе какую-нибудь каморку. Много ли мне надо, Анатоль? Она могла бы взять с собой внука Витьку, Зина отдала бы. У нее пенсия по высшему разряду. В последнее время, я знаю, она заработала бешеные деньги на акциях. Зачем ей работа? Работать ей нет никакой надобности. Может жить припеваючи без всякой работы. Неправильно разве рассуждаю? — жалобно вопрошал К. П. Автономов.
— Вряд ли она уедет. Исключено, что уедет, — отвечал Сочинитель.
— Но почему?
— Потому.
— Почему?
— Все еще любит тебя, вероятно, старичок, вот почему.
— Лю-юбит?! — возопил Автономов, отбрасывая вилку. — Что ты несешь?
— Я сказал «вероятно».
— Лютой ненавистью ненавидит. И не за меня она цепляется, а за свою долбаную должность. За «лимоны» она цепляется, которые здесь зашибает.
— Тоже резон.
— Но я же могу убить ее ненароком, понимаешь? Да, Анатоль, это серьезно. Сначала убиваешь во сне, а потом наяву.
Сочинитель глубоко вздохнул.
— Я слышал иные речи, — мягко сказал он, — в местечке Пильтун.
— Где? Что?
— Забыл, старичок? Ну, ясно, столько лет прошло! Я вернулся с материка. Ты директорствовал на Пильтунском заводике. Летом я приехал подработать у тебя на забойке. Вспомнил?
— На ретро потянуло? Ну и что Пильтун?
— А то, старина, что Раечка не сходила у тебя с языка. Ты облизывал ее имя. Ты ее боготворил.
— А! — И Автономов сломал в сердцах сигарету. — Молодые бредни. Слеп я был, слеп. И глуп.
— Ну да. Ну да. МЫ НИЧЕГО НЕ ХОТИМ ПОМНИТЬ — ни сладкого, ни горького, ни кисло-сладкого.
— Чего несешь? Ты уже пьян.
— Я плохо сплю, Костя. Практически не сплю.
— Знаешь, дружище, — он положил руку на мое плечо, — никогда не мог представить, что ты, ты, душа общества, будешь на старости лет так неприкаян.
СЧАСТЛИВ ОДИНОЧКА ХОЛОСТЯК, ОТВЕЧАЮЩИЙ ТОЛЬКО САМ ЗА СЕБЯ. ДВА БОРТА В УГОЛ. УДАЛОСЬ.
Красавец Аполлон удалился сразу же, едва получил свои двести пятьдесят. Впрочем, щедрый тесть дал ему с запасом — триста — и пожеланием удачной игры. «Ты должен наказать этого грузина, Аполлоша. А продуешься — приходи еще, выручу». Так он напутствовал, и меня передернуло. ПЕРЕБОР, ПЕРЕБОР, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ.
Аполлон благодарно засветился, заполучив карт-бланш: «Спасибо». — «В другой раз сводишь меня туда. Тряхну стариной, а?» — «Конечно. Почему бы и нет!» — «А посидеть с нами не хочешь, Аполлоша?» «Да нет, пожалуй. Дела». «А вообще-то, честно скажи, ты много пьешь?» — «Честно, К. П., в меру». — «А женщины? Как у тебя с женщинами, честно?» — «Честно, Константин Павлович, за полгода ни разу не ночевал вне дома, — светился Аполлон. — Справьтесь у Зинули». — «Верю, хотя с трудом. Выпей на дорожку стакашку «Амаретто», не повредит». — «Что ж, можно».
Автономов набрал много очков. Он явно обыграл Раису Юрьевну, но Сочинитель слегка содрогался от такой дружелюбной беседы. ПЕРЕБОР, КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ, ПЕРЕБОР.
Он увел своего родственника, обняв за плечи, и тотчас же вернулся, ненормально веселый, потирая руки.
— Ну-с, Анатоль, давай освежимся, пока не пришла гостья.
ОТЪЕЗД РАИСЫ ЮРЬЕВНЫ — ЭТО БОЛЬШОЙ ПРАЗДНИК С КУМАЧОВЫМИ ЗНАМЕНАМИ И КРИКАМИ «УРА».
— Как тебе мой зятек?
— Гм.
— Чего гмыкаешь? Не понравился?
— Мне ТЫ не понравился, — хмуро ответствовал я.
— Это почему же?
— Стелешься перед ним.
— Я? Стелюсь? Одурел ты, что ли, Толяша? — искренне поразился Автономов.
— А как понять, что ты благословляешь его на игру?
— А почему нет? Лучше игра на бильярде, чем коммерческие аферы.
— Он наркоман?
