Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона
— Ах, вот что, ты не о советских евреях хочешь говорить. Так о чем? О Галипполийской экспедиции? Ну, конечно, участвовал… Помню? Что-то помню… Лучше всего в шаббат.
Журналисты Абу не смущали. Бывало, облепят как мухи, засыплют каверзными вопросами, но он не терялся, не давал сбить себя с толку. И все же телефонный звонок его смутил — в первый момент он даже подумал, что скандальный писака из Тель-Авива докопался до польской истории. В глубине души он всегда надеялся, что когда-нибудь ему удастся рассказать о польских делах. Но нет, речь шла о временах столь далеких, что Аба едва о них помнил. Почему же он согласился? Ради Носи. Пусть знает, что отца еще не забыли, что даже знаменитости приезжают к нему в кибуц. А если выйдет скандал? Что ж, он сумеет поставить на место этого выскочку!
Аба не сомневался, что парень из «Маарив» — выскочка. В кибуце его статьями просто возмущались. Неизвестно, откуда он взялся, но сразу начал писать желчные опусы о Советском Союзе. Ну, ладно бы критиковал проарабскую линию Москвы, они и сами были против односторонней позиции России, но этот парень каждый раз поднимал руку на основу основ — принципы социализма и коллективизма — и всякий раз старался унизить Советский Союз, приуменьшить его достижения. У него так получалось, что в Америке все хорошо, а в СССР — все плохо. Они-то в кибуце моментально сообразили, что этот «специалист по советским делам» учился в Америке, где и заразился ненавистью к СССР и к социализму. Дело дошло до того, что Зяма, как председатель общества дружбы «Израиль — СССР», пытался вынести вопрос об антисоветских статьях в главной газете страны на обсуждение Кнессета: «Это подрывает наши отношения с великой державой». Голда, правда, отрезала: «Там и подрывать нечего», и даже в повестку не включили. Потом как-то свыклись, а после смертных приговоров в Ленинграде[19] к статьям этого парня стали относиться серьезнее.
Серебристый «Форд» остановился возле домика Абы ровно в шесть; в первую минуту старый кибуцник опешил — судя по разговору, он понял, что имеет дело с саброй[20], но из машины вышел молодой человек… в пиджаке и галстуке. Кажется, за все пятьдесят лет, что существовал этот кибуц, человека в галстуке здесь не видали!
Сели. Аба показал на Иоси — мой сын! Журналист равнодушно кивнул, но Аба заметил, что Иоси-то на него посмотрел с любопытством.
Ривка подала кофе и печенье. Пошли вопросы. «Почему Жаботинский был против «Корпуса погонщика мулов», а Трумпельдор — за? Правда ли, что англичане не принимали палестинских евреев в боевые части? Служили в Корпусе неевреи?»
— Мне тогда было восемнадцать, помню, как меня учили наматывать обмотки на ногах и запрягать мулов… Жаботинского я видел один раз на митинге под Каиром… Офицеров не помню, у нас был сержант, он показывал, какие ящики навьючить и куда везти… не все понимали по-английски… как-то объяснялись… там были не только евреи, были разные, кто жил в Англии, но не имел гражданства, — их забирали по мобилизации, а мы шли добровольно — англичане ведь обещали отдать нам Палестину.
Аба так и не понял, почему этого парня интересовали события столь далеких лет. Сказал бы толком, что он хочет, о чем будет писать, тогда и беседа была бы на равных, а то получается — из тебя что-то тянут, но для чего, тебе знать не положено. Да и Носи, похоже, не понял, где тут цимес. В конце концов, Аба разозлился и решил поставить столичного сноба на место.
Как бы желая польстить гостю, перевел разговор на другую тему.
— Читал вашу статью о советской науке, вы там упомянули имя академика Лысенко, а я вот учился по трудам этого выдающегося ученого. Видите, — Аба показал на книжную полку, — это полное собрание трудов Лысенко, издал «МакМилан» в Лондоне. Вам что-то говорит это издательство? А это на итальянском, «Теория стадийного развития растений». Прекрасная вещь, она мне очень помогла, когда я писал докторскую работу в университете Миссури-Коламбия.
Аба с удовольствием наблюдал, как гость заерзал на стуле, покраснел и стал нервно расстегивать верхнюю пуговицу рубашки.
— Сталинский выкормыш этот Лысенко, он виновен в гибели выдающегося генетика Вавилова, он писал доносы на лучших ученых, он вообще погубил всю советскую генетику Его имя следует вычеркнуть…
— Не знаю, не знаю, — перебил Аба, — когда я учился в Высшей сельскохозяйственной школе в Лондоне, нам читали специальный курс «Методика яровизации по Лысенко». А когда довелось работать в Африке, внедрял там лысенковские методы выращивания картофеля.
— О Лысенко вообще нельзя говорить как об ученом, — срывая с себя галстук, чуть ли не кричал гость из Тель-Авива, — его теория наследственности — это примитив, это глупость, это антинаука.
Теперь уже голос повысил Аба.
— Кто может судить, что наука, а что — антинаука? Кто — вы, я? Нет, только практика дает ответ на этот вопрос. Вы что, не пробовали виноград без косточек или вы круглый год не едите клубнику и помидоры? А ведь все это — селекционная наука!
Аба хорошо помнил, что в какой-то момент закашлялся и схватился за сердце. Боль была ерундовой, но Ривка тут же подскочила и взяла его за руку.
— Мужу надо принять лекарство, — извинилась она и увела его на кухню.
Что было дальше? Дальше Ривка стала говорить, что, мол, не стоит нервничать, что этот парень идеологически ангажирован, его все равно не переубедить и что-то еще в этом роде. Чтобы гость не понял, она перешла на русский, но сквозь стеклянную дверь Аба заметил, как парень неожиданно резко повернул голову в сторону кухни, а затем с удивлением спросил Иоси:
— Твои родители говорят по-русски? И так хорошо! Как это им удалось сохранить такой красивый русский язык?
— О, это интересная история. Когда они приехали сюда полвека назад и решили заложить кибуц, в котором мы с тобой пьем кофе, то поклялись никогда больше не говорить по-русски. И не говорили, только недавно начали.
— И ты знаешь по-русски?
— Ни слова, родители меня обокрали.
Аба вскочил с дивана. Он понял, что мучило его все утро: он обокрал сына?!
Еще до школы из рассказов дедушек и бабушек всякий израильтянин знал, что заселение страны началось в конце прошлого века, когда молодые люди из Харькова и Одессы, предав огню свои университетские дипломы, отправились работать батраками в дикую, пустынную Палестину. От школьных учителей он узнавал, что четыре первых президента Израиля были выходцами из России, причем отец-основатель еврейского государства Давид Бен-Гурион когда-то носил фамилию Грин и бегал в коротеньких штанишках по городу Плонску. Уже не из школы и не от дедушек и бабушек, но из справочников и энциклопедий каждый израильтянин мог узнать, что легендарный Иосиф Трумпельдор отличился не только в борьбе с арабами, но был и героем Русско-японской войны, полным георгиевским кавалером. Оттуда же он, всякий израильтянин, мог узнать, что основателем первых промышленных предприятий в подмандатной Палестине был горный инженер из Иркутска Моисей Новомейский, а другой инженер, электрификатор Палестины Петр Рутенберг, был когда-то видным эсером, другом Бориса Савинкова, заместителем комиссара Петрограда.
Да, русские корни еврейского государства пробивались на поверхность на каждом шагу, однако наше общество всегда старалось не замечать русского начала своей истории. Спросить израильтянина, откуда родом его дедушка и какую фамилию носил он до приезда в Палестину, считалось дурным тоном. В России это было бы понятно: если ваш дедушка до 1917 года был дворянином или, упаси Бог, полицейским, факт этот надо было тщательно скрывать. Но у нас не было ни ВЧК, ни НКВД, ни КГБ. Так почему же израильтяне так тщательно стирали из памяти свое прошлое?
Тон задал все тот же отец-основатель нашего государства. С неукротимой энергией он боролся не только за гегемонию рабочего класса в сионистском движении и в органах зарождающегося государства, но и вел войну против языка идиш, против традиций, завезенных в Палестину из диаспоры. Идеологическая догма Бен Гуриона, согласно которой галут[21] — лишь рабство и унижение, а галутный еврей — существо жалкое, если не презренное, была принята нашим обществом за истину и сделалась частью нашего сознания.
Но не подумайте, что Бен-Гурионом руководил комплекс маленького человека из местечка, возомнившего себя библейским героем. Ничуть не бывало, комплексом неполноценности Бен-Гурион не страдал и всегда знал, чего хотел. А хотел наш еврейский Ленин создать нового человека: не торговца, но крестьянина, не талмудиста, но воина. Этот супермен, которого в дальнейшем нарекли «сабра», не должен был помнить об унизительном прошлом своего народа; он должен был знать одну родину — библейские холмы, один язык — библейский, в его душе должен был гореть один огонь, тот самый, который зажгли в борьбе с римлянами братья Маккавеи.
