Виктор Пелевин - Тхаги
– А вы таким брошюрам не верите?
Борис, насколько позволяли веревки, пожал плечами.
– Почему не верю? Я просто правильно понимаю их назначение. Миллионером с их помощью действительно можно стать. Но для этого надо их продавать, а не покупать. У нас ходил на ритрит один такой гуру – специалист по социальному альпинизму. Хотел набраться эзотерического вокабуляра для общей эрудиции. Я его раз спросил – а чего ты сам за семьсот грин сосешь, если все рецепты знаешь? А он говорит – есть, мол, тибетская пословица: «учитель может летать, а может не летать»…
Аристотель Федорович хмыкнул.
– Так вот, – продолжал Борис, – нынешние учителя, прямо скажем, не летают. Потому что сызмала на плохом английском учат летать других. Да и не учат, собственно, а рассказывают, как где–то там раньше летали. Вот и все их учение.
– А как же просветление? – спросила Румаль Мусаевна.
Борис мрачно усмехнулся.
– Во–первых, за просветлением в Бон не идут, – сказал он. – Там обычно другая мотивация. А во–вторых, можете не сомневаться, что процент лично просветленных мужей среди тибетских лам примерно такой же, как среди хозяйственных инспекторов Троице–Сергиевской Лавры, которых посылают в дальний приход, чтобы пересчитать хранящиеся на складе свечи. Но с хозяйственным инспектором из Лавры при определенном везении можно пообщаться лично, а не просто простираться перед ним на жестком полу в проперженном холодном спортзале, когда он будет возжигать лампадку перед образом Казанской божьей матери… Кстати сказать, кончается тибетский буддизм исключительно православием, потому что после пятидесяти лет молиться тибетским чертям уже страшно. Другого зла там нет.
Аристотель Федорович прокашлялся.
– Но мы, однако, ушли от темы.
– Да… В общем, я понял, что даже самая устрашающая символика необязательно указывает на принадлежность к чему–то серьезному. Она может быть просто подобием фальшивой воровской татуировки. Смотреть следует в корень.
– Вы хотите сказать, вы поняли, в чем корень зла? – спросил Аристотель Федорович.
– Так это совсем не трудно, – ответил Борис. – Чтобы понять, достаточно отбросить все то, что злом не является. Я вам и рассказываю о том, как я это постепенно проделал. Убрал все лишнее, и осталось искомое.
– И что у вас осталось?
– То, – сказал Борис, – что было перед глазами с самого начала. Просто романтический настрой не давал понять, насколько все просто… Ведь что, по мнению абсолютного большинства людей, страшнее всего? Чего мы все больше всего опасаемся? Насильственной смерти.
– Да, – согласилась Румаль Мусаевна.
– При этом, – продолжал Борис, – люди только изредка живут в относительном мире. Все остальное время они уничтожают друг друга миллионами – по причинам, которые через сотню лет бывает трудно понять даже профессиональным историкам. Война, вне всяких сомнений, есть самое чудовищное из возможного. Но вот окружающие ее образы отчего–то всегда величественны и прекрасны…
Борис поглядел на Аристотеля Федоровича и замолчал.
– Ну, ну, продолжайте, – сказал тот.
– А чего продолжать. Мы уже приехали.
– Что вы имеете в виду? – нахмурился Аристотель Федорович.
– Думаете, я не понимаю, почему она здесь висит?
– Она – это кто?
Борис кивнул на фотографию исполинской женщины с мечом на вершине холма.
– Волгоградская Родина–мать. А рядом, – он указал на фотографию барельефа с застывшей в воздухе воительницей, – так называемая “Марсельеза” с парижской триумфальной арки. Исторически и географически довольно удаленные друг от друга объекты. Но обратите внимание на странное сходство. В обоих случаях это женщина с большим ножиком в руке и открытым ртом. К чему бы?
Борис обвел хитрым взглядом Аристотеля Федоровича и Румаль Мусаевну.
– К чему? – повторила Румаль Мусаевна.
– А к тому. Оба этих скульптурных портрета изображают одну и ту же сущность. Только, так сказать, в зашифрованном виде. Мало того, что в зашифрованном виде, так еще и не полностью. Как, знаете, человека урезают до бюста – без рук и ног. Но это не значит, что их нет у оригинала. Сокращенный портрет, так сказать. Вот и здесь то же самое.
– Здесь, кажется, и руки и ноги на месте.
– Не все. Рук на самом деле четыре. Кроме того, не показан язык. Он должен высовываться далеко наружу. Ну и еще опущены многие мелкие, но важные черты.
– Кто же это?
– А то вы не знаете. Богиня Кали.
Сказав это, Борис внимательно уставился на своих собеседников. Но ни Аристотель Федорович, ни Румаль Мусаевна не проявили никаких эмоций.
– Кали? – с вежливым любопытством, но не более, переспросил Аристотель Федорович.
– Да! – горячо подтвердил Борис. – Соблюдены, по меньшей мере, три главных черты канонического портрета. Как я уже сказал, преогромный ножик, открытый рот и, самое главное, танец на трупах.
Румаль Мусаевна тихонько ойкнула и прикрыла рот ладошкой.
– Насчет трупов под ногами, – продолжал Борис, – у волгоградской версии конкуренции нет – Сталинград, сами понимаете. А вот с французской аркой чуть сложнее – построили ее, если не ошибаюсь, в тысяча восемьсот тридцать шестом году, а жмура подвезли только в тысяча девятьсот двадцать первом. Когда устроили могилу Неизвестного солдата. Но в ритуальном смысле результат один и тот же.
– То есть вы хотите сказать, – с интересом спросил Аристотель Федорович, – что любая скульптура, где изображена символическая женщина с мечом, это в действительности…
– Кали, – подтвердил Борис. – Как правило, да. Вооруженная женщина – это практически всегда она. И необязательно вооруженная, кстати. Самое жуткое изображение Кали – на плакате «Родина–мать зовет», помните, такая седая весталка в красной хламиде. Именно ее суровый лик был последним, что видели колонны солдат, которых приносили в жертву к седьмому ноября или первому мая. От одной только мысли пробирает до дрожи…
– Интересно рассуждаете, – сказал Аристотель Федорович, – только ведь нельзя на двух примерах строить целую мифологию.
– Почему это на двух, – обиделся Борис, – извините… Вы что думаете, я темой не владею? Да я эти примеры могу хоть час приводить. Возьмите, например, аллегорическую Германию. Ее с римских времен изображают в виде женщины – но на монетах Домициана она была, извиняюсь, пленной девкой, а в девятнадцатом веке почему–то оказалась валькирией с императорским мечом в руке. Такой, хе–хе, персонификацией германского национализма. Про трупы спрашивать будете? Или ясно? Да вы посмотрите изображения, – Борис закатил глаза, вспоминая, – «Германия» Иоганнеса Шиллинга, «Германия» Филиппа Фейта и уж особенно Фридриха Августа Каульбаха образца четырнадцатого года, там она вообще похожа на гладиатора из цирка. Если это не Кали, кто тогда?
– Германия исторически… – начал было Аристотель Федорович, но Борис перебил:
– А Франция? Так называемая Марианна? Она прикидывается мирной обывательницей во фригийском колпаке, но если вы возьмете, например, «Свободу, ведущую народ» Делакруа, то там она совершенно открыто пляшет на трупах с ружьем в руке, и у ружья, что характерно, имеется примкнутый штык. Ну уж а насчет этой вот, – Борис кивнул на фотографию «Марсельезы», – я и повторяться не буду. Aux armes, citoyens! Formez vos bataillons! И шагом марш на выход! Женщина–смерть зовет… Или, может, поговорим про американскую Свободу?
– Не будем, – сказал Аристотель Федорович, – картина ясна. Эрудиции у вас не отнять. Вы ведь, поди, и про богиню Кали все уже выяснили?
Борис смущенно потупился.
– Понимаю вашу иронию, – ответил он. – Поверьте, я ни на что не претендую. Конечно, мое знание ограничено и ущербно, ибо взято из открытых источников. Поэтому я к вам и пришел… Но я ведь просто рассказываю о своем пути. И рассказ мой чистосердечен.
– Продолжайте, – кивнул Аристотель Федорович.
– Как вы правильно сказали, я заинтересовался богиней Кали. И быстро понял, что если детская мечта по–прежнему жива в моем сердце, то ничего иного искать уже не надо. В мире нет другого божества, которое так отчетливо воплощает Зло и смерть. Мало того, открыто наслаждается видом льющейся крови. Этому божеству поклоняются многие миллионы людей, ему приносят кровавые жертвы и в его честь называют города…
– Города? – недоуменно переспросила Румаль Мусаевна.
– Калькутта, – отозвался Борис. – Главный храм посвящен Кали, отсюда и название.
– Интересно, – сказала Румаль Мусаевна, – чего только от вас не узнаешь.
– Причем индусы, поклоняющиеся Кали в ее подлинном обличье – это избранные. А остальное человечество служит ей втемную… Вот кто на самом деле та таинственная «Изида под покрывалом», о которой столько говорили мистики всех времен! Вы только вдумайтесь, богиня даже не открывает свой лик бесконечному потоку людей, которых приносят ей в жертву. Смотрит на них сквозь незаметные прорези в маске… Это ли не величие?
