Марта Кетро - Лимоны и синицы
Когда в постели закрываю глаза, всё чаще вижу лодку с острым носом, на дне которой я лежу, а она плывёт вниз, по серой туманной реке. Она уже давно у меня, эта лодка. Появилась много лет назад, сначала картинкой. Был один человек, который вдруг принялся на всех обрывках рисовать схематичную лодочку, уплывающую в солнце, и фигурку в ней. Потом он пропал, и я думала, что та фигурка – он.
Однажды залезла в горы, сложила круг из веток и всю ночь ждала рассвета, лёжа на спальнике и глядя в небо. Тогда казалось, что лодка, это я, самая лёгкая в мире.
Потом целый год думала, что я солнце, к которому она плывёт. А теперь всё чаще чувствую, что я вода. Судя по всему, постепенно стану фигуркой, а потом ничем.
Я уже знаю и реку, какой она будет (как Дунай в тумане), и солнце. Лодки же такие есть в Таиланде, я видела фото.
Письмо
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Дорогая, я пишу тебе это письмо со спины свежепоиметого товарища – в смысле, девушка спит, и я вышел покурить, да, на берег океана, который ты ещё не видела и не увидишь, скорей всего, никогда. Разве что став пеплом, если правильно составишь завещание, и среди твоих бесчисленных мужиков найдётся один, кто согласится его исполнить. Впрочем, помня твою мерзкую манеру расставаться, это вряд ли. У них обычно не остаётся сил даже сбежать, поэтому они расползаются, подвывая и вздрагивая. Я оказался на удивленье крепким, но не рассчитывай, я не возьмусь.
Девочка эта, знаешь, на четыре года моложе, чем была ты, когда уходила семь лет назад. А значит, на шесть, чем когда мы познакомились. Не запуталась? Сможешь подсчитать вашу разницу? Я уверен, не ошибёшься, ты неплохо справлялась с цифрами и всегда психовала из-за возраста.
У неё длинные светлые волосы и маленькие сиськи, как раз такие, как ты всегда хотела. Даже порывалась уменьшить свои, хотя мне нравились именно большие. Но тебе плевать, что там нравилось мне.
Она худа, сильна и на голову выше тебя. Ты бы её одобрила, скрипя зубами от ревности. Зовут её, жаль, иначе, для полного совпадения с твоими невоплощёнными мечтами об идеальности, было бы забавно, окажись у неё твоё имя, – но жизнь не есть текст, хотя ты всегда так считала. Да и не могут молоденькую английскую студентку звать Чибиска. Так вообще не могут звать никого, с кем можно переспать. Я обозвал тебя так, имея в виду песенку «У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется, чудак». Чибис, Чиби́ска – ты всегда многовато волновалась, хотя никогда не кричала. Нигде, кроме как в постели, да и то не так уж часто, и я обычно не был уверен, справился ли. Ты говорила, что справлялся, но тебе нельзя верить. Совсем. Ни в чём. Никогда.
Ты врала, как дышала, и лишь поэтому я никогда не ловил тебя на вранье. Но я всегда знал, о чём ты молчишь. Десяток раз видел, как ты, попрощавшись со мной, шла не в ту сторону, в какую собиралась. Никогда не могла объяснить, куда делись два из шести часов, проведённых без меня.
Доходило до того, что я тебя иногда запирал – смеясь и превращая это в тупую жлобскую шутку, потому что тебе нравились тупые жлобы. Надеюсь, ты потом написала об этом в «Гёрлз онли»? «Девочки, я жила с психом, пожалейте меня».
Вот что, Чибиска, я никогда не был психом, по крайней мере, до тебя. Но сама основа твоей личности была создана из неправды. Реальность вокруг тебя становилась бесформенной, как груда комнатной пыли, на которую у меня аллергия. И у меня до сих пор чешутся глаза, когда я думаю о тебе, не от слёз, не надейся, у меня аллергия на твою лживость.
«Тот, кто живёт с лисой-оборотнем, никогда не понимает, что с ним происходит». Я вяз в тебе, как в тумане, который незаметно переходит в болото. Ни опоры, ни ориентира, и ты хотела, чтобы я расслабился и доверял, но меня тошнило, тошнило от тебя, понимаешь?
Женщина должна быть честной. Женщина, в конце концов, должна иметь плотность и границы. Да что там, женщина должна быть. А чем занималась ты, я так и не понял. Форма жизни белка, света, яда и лжи.
Ты отравляла и обесценивала всё, к чему прикасалась. И ругать за это было нельзя – ты обижалась и сообщала, что защищалась. От чего? От правды? Я всегда говорил то, что думаю.
Например, что я тебя не любил, и это единственное, в чём мне повезло за то время, пока мы были вместе. Ты с самого начала всё испортила и портила потом до самого конца. Не знаю, что бы со мной стало, если бы я тебя любил – умер бы, наверное.
А так я жив, и в полном порядке. Я ещё могу радоваться. Солнце садится в океан, мимо идёт продавец папайи, несёт корзину на голове – ты бы внимательно посмотрела ему вслед. И ничего не сказала. Но я бы всё равно заметил. Я видел все взгляды, которыми ты провожала мужчин, больших, смуглых, худых, всяких, казавшихся тебе красивыми. Я тоже казался тебе красивым, поэтому ты всё медлила, не уходила, – а не потому что любила. «Почему ты со мной? – Сам позвал».
Вампир не может войти в дом без приглашения. Нежить не может остаться, пока её об этом не попросишь. А я хотел, чтобы ты осталась сама.
Но такие, как ты, не умеют любить. То, что они называют любовью, составлено из секса, жажды и бессонницы, которая исчезает только рядом с живым человеком. Ты приходила и засыпала, тихо, как тряпочка. И только проснувшись, начинала выглядеть более или менее настоящей. Если смотреть прямо. Боковым зрением я всегда видел, как ты расплываешься.
Раз от разу твои визиты становились более долгими, и по твоей нечеловеческой логике я должен был предложить, чтобы ты осталась навсегда. Но как я мог, сама посуди – однажды ты бы выбралась из моей постели совсем живой, а я бы не проснулся. Я не предложил.
Когда ты ушла, мне стало очень хорошо. Ко мне вернулось много энергии, только тогда я понял, сколько ты у меня отбирала. Женщины пошли одна за другой, и все они оставались довольны. Каждая из них лучше, чем ты, я специально за этим слежу. Я снова свободен. Мои дела в полном порядке, и я поехал к океану, который ты никогда не видела. Курю электронную сигарету, и буду курить её столько, сколько захочу, у меня есть сменный блок. Я тебя забыл.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь – человеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Зимование
Я хотела написать что-нибудь простенькое, немного мелкого мусора, вроде конфет пополам с пустыми фантиками, которые высыпаешь из пакета в фэйсбук. Просто предупредить, что после сегодняшнего осталось всего два дня, когда можно гулять в шелковых платьях на голое тело, не пропустите, девочки, это важно, кожа потом долго будет вспоминать.
Вместе с кофе на вынос дали сегодня молоко, поэтому получился такой лонг-дринк, что я присела на белую скамью, которая смотрит на задворки Театра оперетты, и стала тоже смотреть. Я хотела узнать, кто придёт в кадр: многие были с телефонами около уха, но некоторые так. Прошла парочка сорокалетних любовников, нет, ну правда, странно в их возрасте так заметно гордиться тем, что обнимаешь тётеньку за попу. И счастливо розоветь, что тебя обнимают за попу, в этом возрасте тоже странно. Они, может быть, даже устраивают свидания у друзей, а не в отелях, осуждающе подумала я, бабье лето у них, ишь бесстыдники.
Мимошедшие почти все смотрели впереди себя, потому что если краем глаза замечаешь кого-нибудь на скамейке в нетусовочном месте, да ещё с бумажным стаканчиком, оно, наверное, бомж или сумасшедший. Но как только я подумала это словами, слева уселась девушка с блокнотом, а справа подошли три дамы разной толщины, две очень в теле и одна ничего. Это было похоже на гэг – только что пусто, и вот уже четверо, и трое гомонят, культурно, впрочем.
А хорошее слово – гомонята.
И я тогда посмотрела на небо и подумала, что все эти люди, которые себя нервно убеждают, что счастье не зависит от возраста или размера задницы, они, наверное, не очень неправы. Чуть меньше тревожности в голосе, и я вам, пожалуй, поверю, если ещё немного посижу в этом молочном воздухе, в шёлковом платье, в симпатичной толпе, в бабьем лете, в любви и в городе.
В этом городе нет ничего особенного, кроме того, что в нём можно быть предпенсионной толстухой с сигареткой, которая счастлива после рабочего дня; можно – взрослой влюблённой тётенькой, у неё абсолютно всё впереди и ещё порядочно наросло сзади, но это не мешает ей быть счастливой; и нищенкой с прямой спиной можно быть в нём, и прогуливаться по Тверской, мимоходом заглядывая в урны с таким же потребительским любопытством, с каким другие смотрят на витрины – и не выглядеть несчастной.
