Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Наши соседи в спорах между собой часто напоминали друг другу, как они себя плохо вели при немцах: кто-то нагулял ребёнка, кто-то ограбил доктора Барабана! Мама сказала, что доктора Барабана обворовала его медсестра, наша соседка по балкону, 45-летняя полька — горбатая Ядзя, после того, как немцы его убили. «Хотя она и сволочь, — добавляла мама, — но у неё золотые руки! Она очень хорошо и безболезненно делает уколы пенициллина!». Мама это знала на моём примере, потому что я часто болел, и Ядзю звали делать мне уколы. «У неё очень лёгкая рука!» — уверенно добавляла мама, стараясь на меня при этом не смотреть. У Ядзи была ещё мама — седая старуха, хромая на обе ноги, как утка. Она любила со мной разговаривать, советоваться, когда мне было шесть-семь лет. На стене у них висел портрет усатого мужчины с чёрной шевелюрой. Глядя на портрет, старуха всегда плакала, приговаривая: «Нэхай сказыться (сбесится) Радянська влада (Советская власть)», — и мне объясняла, что они убили её мужа. Иногда она бывала весёлой и смеялась: «гы-гы-гы-гы». Она варила жёлтое сало и ела его с борщом, а затем икала на всю улицу: «и-и-и-и-у-у-у — й-й-й-а-а-а!» — да так, что все вздрагивали, весь дом. Если я на неё при этом удивлённо смотрел, она мне всегда объясняла: «Хто-то помэнае мэнэ!» (вспоминает её). Ещё она очень ловко резала кур, которых покупала моя мама и просила старуху это сделать. Это старуха делала очень охотно, и я всегда от страха ходил смотреть, как она работает! Старуха ногой наступала на куриные лапки, а голову тянула кверху, до края помойного ведра! Затем медленно, не спеша, выщипывала на шейке пух. Брала в правую руку нож и, держа курицу левой рукой за голову аккуратно, как хлеб, резала горло и держала курицу, пока вся кровь не стечёт в ведро брызгами! Всё вокруг было в крови! Курица некоторое время дёргалась, затем стихала, после чего старуха вытирала о перья курицы нож от крови! Я бежал к маме сообщить, что уже всё! У горбатой Ядзи был сын Юзик, который мне объяснил, почему евреи, покупая на базаре курицу, смотрят на её хвост — задницу. И правда, так и моя мама делала, раздвигая пух на заднице курицы, выбирала жирную курицу с жёлтым задом! Но Юзик считал, что главная причина в том, что евреи съели так много кур, что аж в глаза курам стыдно смотреть!
Вместе с нами жила мамина мама. Я очень любил бабушку, она была доброй и безвольной. Маленького роста старушка, плохо одета, но для своего возраста хорошо выглядела. Доброе улыбающееся лицо, чёрные без седины волосы и большие чёрные глаза. Мама говорила, что в молодости она была красавицей. Бабушка хорошо ко мне относилась, маму очень боялась, когда та возвращалась с работы не в настроении. Мама заведовала детским домом и считала, что её дети и там, а не только дома! Мама очень злилась, что сестра-хозяйка и другие работницы воруют у детей. Поэтому она регулярно обыскивала их сумки перед уходом домой. И часто находила там масло, конфеты и другие продукты, которые возвращала детям! Мама очень гордилась тем, что не ворует, и что у неё дома нет масла, конфет и других вкусных вещей! Мой брат дружил с сыном сестры-хозяйки. Я всегда просил брата взять меня с собой к нему в гости, потому что у него в доме всегда очень вкусно кормили! Он обычно спрашивал, когда мы приходили, хотим ли мы есть. Если мой брат отказывался, я его за это презирал, но чаще он соглашался, и тогда мы делали яичницу! Яйца взбивали, а затем жарили на масле! Яичница очень высоко поднималась в сковороде и чудесно пахла! Она хорошо елась с чёрным хлебом! Однажды я похвастал маме, что ел в гостях яичницу, и мама поняла, что плохо проверяет сумки сестры-хозяйки. Мамина подозрительность и борьба с ворами распространились даже на бабушку. Приходя с работы, она проверяла: всё ли на месте! Я не мог понять, как можно что-то своровать, если кроме картошки в сундуке и курицы в кастрюле в доме ничего не было! Ещё иногда в зелёной кастрюльке было молоко, вскипячённое бабушкой, и чаще всего мама обнаруживала пропажу пенки с молока! Я хорошо знал эту толстую с узором пенку, которая образовывалась после остывания молока! Пенка, или шкурка, как я ее называл, была очень вкусной, если её аккуратно снять, сложить и положить на хлеб, что я и делал! Но мама была уверена, что это работа бабушки! Когда я за бабушку заступался, мама говорила мне: «Ты, рыжий спекулянт! Продался за конфетку?!». Конфеты бабушка мне действительно иногда покупала, одну или две штуки, у старой спекулянтки Розы, которая приходила во двор и, как говорила мама, спекулировала. Розе было лет 70: в рваном платье, даже карманы были в дырах! Из маленькой плетёной корзинки она доставала конфеты и продавала их. Мне было непонятно, почему она сама их не ест? Давая мне конфету, бабушка обычно говорила: «Кушай сам, Марику не давай, он больше тебя кушает!». Я ненавидел маму, когда она ругала бабушку и бабушка плакала! Ещё я не любил, когда она называла меня рыжим и ещё страшнее — спекулянтом! Я слышал, что спекулянты — это враги советской власти! Это Марик называл меня спекулянтом, продавая мне болт за пять рублей или гайку за два рубля, чтобы купить папиросы «Север». Иногда, правда, мама говорила, что я похож на Ленина в детстве из-за белых, кудрявых волос. В другие разы я ей напоминал маленького Пушкина. Но на Ленина всё же приятней было быть похожим! Обычно в диспут: на кого я похож — вступал брат. Он убеждал маму, что больше всего я похож на рахитика, потому что у меня тонкие ножки, большая голова и большой животик! Все при этом весело смеялись, кроме меня и папы.
Однажды папа и дядя Веня уехали в Читу, как сказала мама, и привезли оттуда брата мамы: оборванного — в рваной телогрейке, обросшего, небритого — дядю Митю! Я не понимал, что такое «чита», и почему оттуда в таком виде приезжают?! Мамин брат очень много и быстро говорил! Мы все собрались вокруг него и с интересом за ним наблюдали. Я никогда такого не видел! Мне сказали, что это мой дядя — Митя, который вернулся с войны! На военного он был мало похож, скорее на нищего бродягу! Дядя Митя протянул ко мне руку и погладил меня по голове. Затем он заговорил по-японски, по-китайски и, как оказалось, он знал все языки мира! Затем он назвал бабушку японской шпионкой и стал много о чём-то говорить! Мама и бабушка его уговаривали, чтобы он меньше болтал и оставил свой «мишигас» (сумасшествие). На что дядя Митя ответил, что они сами «мишигэны» и он выведет их на чистую воду! Наговорившись, он смущённо попросил дать ему поесть в обмен на то, что принесёт из колонки несколько вёдер воды и помоет полы. Ему дали борщ с мясом. Он увидел на столе селёдку и тоже попросил. Накрошил селёдку в борщ и стал жадно есть! Пот градом стекал с его лба, а он ел, ел и съел всю кастрюлю борща и всю селёдку! Затем достал махорку из телогрейки, несколько кусочков ваты, свернул вату и стал её крутить дощечкой о стол, пока из ваты не пошёл дым! Прикурив от ваты, он показал два куска кремня, от которых при ударах шли искры. Папа с мамой расспрашивали его, где его документы. На что он ответил: «Забрали японские шпионы». Ночью я подслушал, папа рассказывал маме, как он с дядей Веней, приехав в Читу, нашли Митю в сумасшедшем доме. Увидев их, Митя стал плакать и уговаривать забрать его отсюда, потому что японские шпионы его избивают. Мама спросила: «Кто же его бил?!». Папа ответил, что японские шпионы — это санитары. А попал Митя в сумасшедший дом из милиции, которая его задержала в Чите из-за отсутствия документов! В Читу он попал из военного госпиталя, где находился после контузии на фронте. Ещё папа рассказал, что Митя воевал на Дальневосточном фронте с японцами, в составе штрафного батальона! А воинское звание у него старший лейтенант.
Мама сказала, что в детстве Митя тоже был невезучим, но очень способным, и всегда мечтал стать военным, был смелым, и даже с крыши дома прыгал с зонтом, как с парашютом, и однажды сломал себе ногу. «Сволочи! — добавила она. — Не могли, хотя бы, домой его привезти! Взяли человека, который воевал, и выбросили из госпиталя на улицу без документов!». «Наивный ты человек! — ответил папа. — Ему повезло, что он вообще жив остался, и „только“ голову контузило! Из штрафных батальонов чаще не возвращаются!». Мама сказала, что ей жалко младшего брата Меера, который добровольно — дурак, ушёл на фронт в самом начале войны и пропал без вести. А он был самый умный и добрый: «Кто знает, где его косточки?» — грустно произнесла она. Затем мама сказала, что не знает, куда деть Митю. Он будет пугать детей и, кто его знает, может даже ударить. Но дядя Митя и не думал никого бить, наоборот, мальчики во дворе быстро пронюхали, что он сумасшедший и швыряли в него камни, едва завидев на улице. Мы с Мариком его охраняли, гоняя ребят! Митя делал очень хорошие пропеллеры из консервных банок, которые запускал с ниточной катушки на карандаше. Они высоко поднимались и далеко летели! Ещё он умел ловко запускать металлические крышки от стеклянных банок двумя пальцами! Он постоянно рисовал разные замки, чудовища, у которых были маленькие «письки»! За это мама и бабушка его ругали: не надо рисовать глупости, которые смотрят дети! Митя в таких случаях злился, кричал, угрожал и называл всех шпионами. Вскоре его положили в психбольницу в Житомире, из которой он через неделю сбежал домой. Однажды у нас дома загорелся примус: огромное пламя полыхало до потолка! Бабушка и мама стали кричать, растерялись. А дядя Митя схватил тряпку, накрыл ею примус и погасил пламя! Мама тогда сказала, что он умнее здоровых. Через месяц мама нам сказала, что бабушка решила с дядей Митей уйти от нас на другую квартиру: «у нас им тесно». Я попросил бабушку не уходить, она сказала, что так хочет мама. Дядя Митя, как фронтовик, получил квартиру. Мы с Мариком туда приходили. Там было очень интересно: зайти можно было, только сильно согнувшись! Затем надо было сесть или лечь! Я мог стоять во весь рост — 120 см. Из окошка были видны ноги прохожих и земля! Дядя Митя, когда вставал, сгибал голову, чтобы не удариться о каменный потолок, поэтому он себе сделал кровать из досок и лежал в телогрейке!
