Захар Прилепин - Дорога в декабре
…всюду было переслащенное огромное солнце.
Я жмурился и думал: чего я рвался домой, зачем мне туда? Вообще туда не надо мне.
В Алькин подъезд заходила дамочка лет десяти с косичками и сумочкой. Поспешил за ней, чтоб не общаться с домофоном.
У Алькиных дверей на минуту замешкался: позвонить или нет, но подумал, что если она начнет неприветливо говорить куда-нибудь в замочную скважину, даже не открыв мне, — придется сразу уйти. А не хочется.
Извлек ключи. Замок повернулся мягко, как намасленный.
Я так и вошел, улыбаясь, еще не остывший от улицы, с таким видом, будто только что поел горячий и сладкий молочный суп большой ложкой.
Аля громко кричала. Мне стало слышно это, когда я еще открывал дверь. Отчего-то я совсем не удивился ее крику.
Поднял с пола отлично начищенный мужской ботинок со шнурками, завязанными узлом. «…О, как торопился, не успел развязаться…» — подумал я, пытаясь разыскать, где тут написан размер ноги, но не нашел.
Посмотрев на себя в зеркало, быстро вошел в Алину комнатку и звонко залепил ботинком по голой мужской ягодице.
— Это что еще такое? — спросил хорошо поставленным голосом.
Мужчина скатился с Альки и кувыркнулся в угол дивана.
Как все-таки отвратительны голые мужчины.
Аля некоторое время лежала с раскинутыми коленями, поддерживая себя руками под груди — как любила.
Половые органы у нее всегда казались удивительно маленькими, твердыми на вид и посторонними на ее гладком теле — словно на ровный лобок пластмассовой куклы положили улитку, и та налипла присосками.
Но на этот раз улитка была вся раздавлена и размазана.
Наконец Аля разлепила глаза и резко села.
— Ну-ка, пошел вон! — выкрикнула она, но груди не отпустила, так что было не очень понятно, куда именно идти.
К тому же я во все глаза разглядывал мужчину.
Мужчиной был Слатитцев. Слатитцев был в черных носках.
— Ты что? — спросил я его шепотом. — Совсем с ума сошел? Тебя президент разыскивает.
Слатитцев машинально вздрогнул всем телом, чтоб встать, но вовремя себя остановил.
— Что у тебя делает этот паяц? — спросил он брезгливо, повернувшись к Альке.
— Чего это он о себе в третьем лице говорит? — в свою очередь поинтересовался я.
— Идиот, — ответила Аля, глядя в потолок и рывками натягивая на себя простыню, которую, кстати, пытался удержать Слатитцев.
— Давай надевай свой ботинок и скачи в Кремль, — я подбросил Слатитцеву его обувь поближе. Аля перехватила ботинок и с силой бросила им в меня, но промахнулась.
Я прошел на кухню и щелкнул кнопкой чайника. Тут же вспомнил, что у Альки в чайнике вечно нет воды, подхватил его из пазов и поставил под кран.
Чайник действительно был пустой.
Подул на оконное стекло, нарисовал икс, звездочку, скрипичный ключ. Свастику не стал.
Они вышли, только когда повалил пар из носика.
— Тебя что, пинком выставить отсюда? — спросила она мой затылок, подойдя в упор.
Я еще подул на стекло и нарисовал смеющуюся рожицу с ушами. Потом обернулся и посмотрел Але через плечо.
Слатитцев стоял в проеме дверей.
— Аль, у тебя же хороший вкус, — сказал я. — Ты… Вот ты знаешь, как я с ним познакомился?
— Иди вон, я тебе сказала! — повторила Аля.
— Ну-ка, рот закрыла! — вдруг заорал я и сразу увидел реакцию в ее глазах: боится. — Сядь на место, — велел ей, и она действительно села за кухонный стол.
Слатитцев мужественно поиграл бровями, но вовремя не успел отреагировать на мое поведение, а когда собрался, я уже наливал себе кипятка. Пришлось ему дальше молчать.
— Там был большой литературный семинар для начинающих… э-э… литераторов, — вполне домашним тоном начал я рассказывать Але. — Все молодые, у всякого можно рассмотреть незримое павлинье перо в пояснице… И у меня тоже. Наш друг Слатитцев повсюду ходил со своей рукописью и немедленно начинал читать ее вслух любому, кто спрашивал, что это, мол, у тебя. Но лично я запомнил этого человека раз и навсегда однажды вечером, когда после завершения всех занятий сотни полторы относительно юных дарований понемногу собрались в местном, весьма обширном кафе. Слатит-цев был великолепно выбрит, с эдакими тонкими усиками, в отлично выглаженной рубашке, даже, кажется, в галстуке… в начищенных туфлях! Единственно, что несколько смущало в его наряде, — он был в синем, махровом, с начесом, трико… и оно было, знаешь, так высоко подтянуто, выше пупка. Можешь себе представить? Белая рубашка, застегнутая на самую верхнюю пуговицу, галстук, туфли и это трико, которое подчеркивало и очерчивало все основные достоинства Слатитцева.
Чай я заварил прямо в чашке.
— Слатитцев, на тебе трико сейчас нет под брюками? — поинтересовался я, подув на воду.
Он открыл рот с чмокающим звуком, как будто вскрыли бутылку пива, но опять промолчал, глядя почему-то мне в шею.
Я высыпал в кипяток одну ложку сахара и помешал, глядя, как крутится заварка. Когда заварка осела, она стала напоминать женский лобок на дне стакана.
Аля, не заметил как, извлекла откуда-то виски, налила себе полстопаря и залпом выпила.
— Жалкий урод, — сказала она с той гримасой, что помогает пережить алкогольную горечь в горле. — До сих пор не снял свое обручальное кольцо, ходишь в нем. Лучше б ты синие трико носил… Лучше б ты синее трико носил на руках и голову в него засунул, понял?
Она налила себе еще полстакана, но вдруг отодвинула.
— И всегда было понятно, что ты жалкий урод, — сказала она. — …Знаешь, как мы смеялись с ним, когда ты сначала приходил сюда, звонил в дверь, потом внизу стоял, глазел на окна, а я тебе язык показывала из-за шторы…
— А Слатитцев что показывал? — спросил я, помолчав.
— Клоун, — заключила она и все-таки выпила свой вискарь, на этот раз вовсе не морщась.
— И еще случай был, когда ты собирался приехать, а я сказала, что тут мама, — продолжила Аля, пьянея и оттого становясь отважной. — И когда ты спросил: «Твоя мама не в себе?»… А это он зашел, — Аля кивнула на Слатитцева. — И уговорил меня это сделать, пока ты едешь. Я так возбудилась тогда… Возбудилась, что ты, может быть, в подъезде уже. И ты позвонил еще раз, а я уже пошла в ванную, из меня текло… я подцепила все, что натекло, запустила руку под кран, одновременно говорила с тобой по телефону, а с пальцев все не смывалось никак, как белые водоросли свисало.
Аля даже показала, как она держала пальцы. Я долго смотрел на пальцы, а она все пошевеливала и потирала ими под невидимой водой.
Почему только мне так плохо. Пускай и Слатитцеву будет плохо, подумал я.