Уроки русского - Девос Елена

Разумеется, в первый же приезд тети Люси эта книжка благополучно перелетела из России во Францию в ее большом белом ридикюле и приземлилась в книжном шкафу моих детей. И, разумеется, мы ее без тети Люси не перечитывали.

Она никогда не просит, чтобы ее встречали, нет-нет… Но ей приятно, что я приезжаю за ней в аэропорт и везу ее на машине, — она всегда садится рядом со мной, счастливая и гордая, и я до сих пор не знаю почему. Скажем, когда ее сестра Рита пошла на курсы вождения, тетя Люся, размешивая ложечкой три кубика рафинада в чае с молоком (другого напитка по утрам тетя Люся не признавала), объяснила ей, что не надо смешить людей, в смысле водить автотранспорт: это не женское дело, по крайней мере уж точно не Ритино. Но меня она горячо поздравила с получением водительских прав — кто знает, может быть, тот первый приезд во Францию во многом поменял взгляды тети Люси на образ женщины за рулем или просто она легче, чем маме, прощала мне неожиданные «выкидоны», как она называла наши сумасбродные решения. Знаю только, что во второй раз встречать ее приехала уже я, а не муж, и тетя Люся лучилась и таяла, сидя справа от меня на пассажирском сиденье.

Была свежая мартовская погода, по всем скверам цвели примулы и фиалки, и тетя Люся показывала пальцем на знакомые места, а незнакомым давала, ничтоже сумняшеся, свои имена и названия.

— А почему у вас казино разрешают держать в городе? Прямо Монте-Карло какое-то.

— Какое казино, тетя Люся?

— А вот, мы проехали, написано «Казино», и вот еще одно…

— Да это супермаркет.

— Ну и народ, назвать супермаркет таким словом. А у вас в супермаркете огурцы продают?

— Огурцы… какие, соленые? В еврейских лавочках продают, совсем как русские, очень даже ничего.

— При чем здесь соленые, да еще в еврейской лавочке. Я про сырые спрашиваю: думаю засолить тебе баночку, пока живу тут… Меня соленых тебе везти дядя Вадим отговорил… Ты же знаешь, он такой…

— Да не надо нам соленых! И они здесь все равно не такие — здесь большие и длинные, голландские… таких, как в России, маленьких и пупырчатых, нету…

— Пупырчатых, ишь ты. Помнишь, значит? Ты ведь их любила маленькая, на ужин, с картошкой на свином сале… Подожди, вот устроюсь, распакую чемодан и поджарю вам…

— Тетя Люся!

— Да мне ведь нетрудно… Это ж быстро.

Когда тетя Люся задумывала что-то, ее невозможно было остановить. Я помню, дядя Вадим и мама однажды под Новый год решили купить искусственную елку — в ту зиму вообще были перебои с живыми, и стоили они бешеных денег, и «вообще, Светулик, ты представь, — говорила мама, поглаживая меня по волосам, — вот елка сидит в лесу, растет-растет, тихонечко, еще медленней, чем дети… Двенадцать лет растет! И потом ее бац — и срубят, а обратно уже не посадишь, обратно она не вырастет. Жалко?» Мне было жалко, но тетя Люся так красиво мне рассказывала про настоящий запах хвои, и колючие ветки «ежиками», и про то, что маме и дяде Вадиму тоже на самом деле хочется, но они просто жалеют денег, а если мы сами побежим, купим и нарядим — никто возражать не будет… Так что когда мама и дядя Вадим вернулись с работы, в комнате, подрагивая живыми ветками в оловянной мишуре и издавая слабый запах канифоли, тихо отходило от мороза маленькое худенькое деревце, а рядом на диване сидела тетя Люся — большая, мрачная, готовая спорить с противниками живых елок и все-таки торжествующая, потому что знала, что победила, хотя и не совсем честным способом.

Во Франции тетя Люся задумала помочь мне отметить день рождения Кати. Ее давно тревожило, что я недостаточно погружаю французских родственников в контекст самобытной русской культуры. Культура для тети Люси имела две основные составляющие: гастрономическую и этнологическую. Она подробно объясняла моим свекру и свекрови, как отмечают на Руси Рождество, Пасху и Ивана Купалу (она билась на проводе, крича мне, что Сережу надо назвать Иваном, потому как он родился аккурат 7 июля); она, начиная свои речи громогласным «Переведи», вещала собравшимся родственникам и соседке с маленькой собачкой, из чего состоит настоящая русская окрошка, она грозно говорила, что ребенка вредно водить в детский сад, объясняла, откуда у меня шрам на левом локте («мама, разиня, дала Светке погладить горячим утюгом») и какой должна быть идеальная кухня настоящей русской женщины. Идеальной кухню делает один инструмент — мясорубка.

Тетя Люся обнаружила, что у меня нет мясорубки, когда решила делать пирожки на день рождения Кати. Шок, в который ее привело это открытие, невозможно передать иначе, чем ее собственными словами:

— Как нет мясорубки? А как же ты им делаешь котлеты?

— А я не делаю…

— Да как же детям без котлет?

— Они не очень любят, тетя Люся. Если вдруг запросят, то рубленое мясо всегда есть в супермаркете.

— В супермаркете! Света! Не мучь и не смеши меня…

На следующий день гости ахали и охали, восхищенно показывали друг другу пирожки с капустой, с грибами, с мясом, с яйцом и с зеленым луком, тыкали ложкой в холодец и пытались резать пополам пельмени…

«Нельзя! — кричала тетя Люся. — Надо их на вилке в молоко макать, в холодное, вот мисочка стоит, и потом целиком поглощать. Переводи!»

Я покорно перевела.

— И с перцем, пусть посыпают перцем! Так в Сибири едят… И сметаной пусть польют, дай-ка я Гийому сама подложу…

Слушая ее рассказы, легко было понять, что тетя Люся тоже любила читать Ивана Шмелева, только не «Мою любовь», а «Лето Господне», — купеческие столы были для нее каноном любого семейного обеда.

— Все сама наготовила-приготовила, — переводила ей я медовые речи моей свекрови. — Это же сколько часов нужно хлопотать… Сколько же сил нужно русской женщине…

— Русская женщина, — спокойно ответила тетя Люся, — всегда рассчитывает только на свои силы. А ты переведи, что тоже будешь такое делать каждое воскресенье… Переведи, что у тети Люси все рецепты запишешь… И будешь их приглашать! А то что это мне Гийом сказал, что родственники к тебе по выходным не ходят?

Тетя Люся нагрянула перед самым первым сентября и на месяц. «Хорошо, — подумала я. — Пусть и на месяц, зато пока с Сережей побудет тетя Люся, у меня есть время до октября найти новую няню».

Тетя Люся немедленно согласилась поводиться с Сережей, но также — самовольно — занялась и Катиным воспитанием, хотя бы потому, что Катя была на каникулах. Катя к тому же была ее крестница, и тетя Люся ей про это всегда напоминала — что она в каком-то смысле Катина мать, только крестная. Посему тетя Люся вручила ей приключения Карлсона («любимая книжка мамы Светы! Вон видишь, тут она варенье капнула!») и приказала читать вслух Сереже. Тете Люсе не очень нравилось, что Катя запиналась и медлила с ударениями, так что тетя Люся нетерпеливо останавливала ее, объясняла, как надо правильно говорить… На десятой минуте такого чтения Сережа попытался сбежать из детской.

— Слушай, она меня достала с этим Карлсоном! — взмолилась дочь, встретив меня у порога, когда я вечером вернулась домой.

Я прыснула, и Катя рассердилась.

— Тебе смешно! А если бы тебя так! Если бы тебе папа приказал читать его утренние новости, тебе бы понравилось?

Мне стало стыдно, потому что мне бы очень не понравилось. Над моим французским муж до сих пор время от времени посмеивался.

— Я-то еще ничего, сказала, что пойду читать книжки к школе, — с жаром продолжала Катя, — а Сережа бедный… Теперь она понеслась с ним в парк, собирать гербарий! Какой Сереже гербарий, он же мальчик и к тому же маленький! Упасть можно.

Да, допустим, последнее выражение Катя сказала по-французски, допустим, она забыла пару раз правильный падеж, но как же я была благодарна тете Люсе за эту неожиданную доверчивость, за эту нежность, с которой меня встретила дочь, словно она только сейчас поняла, как скучает по мне и как хорошо нам вдвоем. Мы, если честно, обнялись и решили, что все можно пережить, что гостям радуются дважды — когда они приезжают и когда они уезжают, так что все нормально, тетя Люся просто очень любит нас, своих детей…