Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта

— Ну же, детка, — подтолкнул он, — признаюсь, ты меня заинтриговала.

Когда я повернула к нему голову, он наклонялся ближе ко мне. Крупный, как футбольный полузащитник, с угловатым, таким чистым лицом, в этом свете он выглядел как актер из старого кино. Меня поразило, насколько он привлекательный, и внезапно я поняла, что не испытываю к нему неприязни, а наоборот, меня к нему влечет, и, к своему ужасу, поймала себя на том, что желаю произвести на него впечатление.

— Я изучаю когнитивные «карты», которые волки создают для себя на своих территориях. Это представления о ландшафте и природных циклах, которые передаются из поколения в поколение, и потому волки знают свою землю досконально и никуда с нее не уходят без особой причины. Волки не мигрируют. Они меняют место только с определенной целью и детенышей учат тому же. Они даже могут делиться друг с другом мысленными образами.

И как же они это делают?

— С помощью воя. Рисуют картинку голосом.

Теперь он пристально смотрел на меня, никто еще не смотрел на меня с таким вожделением.

— Ладно, прикольно, — заценил он. — И почему ты этим занимаешься?

Я пожала плечами.

— Меня увлекает мысль, что животные могут передавать друг другу воспоминания. Некоторые воспоминания сидят так глубоко, что живут уже не только в мозгу, но и в теле.

— Ну вообще-то ничего в теле не живет, это просто игра твоего мозга. — Он провел пальцем по моей руке, в которой я держала джин с тоником. Я вздрогнула. — Это почувствовал твой мозг, а не рука.

— А если на мозг нельзя положиться? — Иногда функции моего мозга очень осложняют мне жизнь. Но порой, конечно, чудесным образом преображают ее. Я не собиралась признаваться в своих способностях: эти грабли я уже давно научилась обходить. Мужчины обычно воспринимают мою откровенность как приглашение испытывать меня, прикасаться ко мне. — А что ты изучаешь? — спросила я, чтобы сменить тему.

— Нейрохирургию.

— Ты нейрохирург? Вот блин! Предупреждать надо.

— А что не так?

— Теперь я чувствую себя дурой из-за того, что начала рассуждать про работу мозга.

Не стоит. Я просто мясник. Пойдем прогуляемся.

Я заморгала.

— А как насчет выпить?

— Мне расхотелось.

Он повел меня по парку, потом по улицам города. Я написала Эгги короткое сообщение, что встретимся дома позже, и почувствовала приятное волнение при мысли о том, как горячо она одобрит это неожиданное рандеву. Я чуть было не попросила сестру присоединиться к нам, потому что радоваться жизни без нее было для меня неестественно, но напомнила себе, что у меня должны быть и единоличные приключения. В голове невольно звучали мамины слова: «В конце концов вам придется расстаться».

Мы гуляли долго, и разговаривать с незнакомцем в основном было легко, не считая тех моментов, когда он вдруг так внезапно менял тему, что я просто обалдевала. В такие минуты в его взгляде мелькало что-то странное — то ли улыбка, то ли скука. А потом он выбирал новое направление беседы, и я в растерянности пыталась сориентироваться.

Также резко он вскоре сменил и маршрут, и мы оказались перед многоквартирным домом, где, не спрашивая о моих желаниях, он вошел в подъезд и остановился, ожидая, что я последую за ним.

Я колебалась. Говорила себе, что это уже перебор, слишком смело с моей стороны пускаться во все тяжкие, да и к тому же опасно, но, если честно, сомнения длились всего долю секунды. Прилив возбуждения напоминал страх, но и пробудил какую-то жажду, жажду событий, каких угодно, и, как всегда, неутомимое любопытство перевесило все остальное. Тело само по себе, без моего ведома, к чему-то стремилось и что-то знало. Так что я пошла за незнакомцем в дом, потом лифт поднял нас на последний этаж, и я ступила следом за ним в его квартиру. Чтобы у меня были и свои впечатления. Чтобы испытать свои собственные, а не подсмотренные ощущения.

Утром он отвез меня домой. Я до сих пор не знала его имени. Он до сих пор не знал моего. Я вся горела, вспоминая головокружительный тактильный опыт, гладкость шелковых лент, стягивавших мне руки, привязывавших меня к кровати, прикосновения его губ к моему телу, волну возбуждения, которую они вызвали, иллюзию, будто я перенеслась в другую жизнь.

Когда он остановился у нашего дома, мне вдруг пришло в голову, что я не говорила ему, где живу.

Внутри у меня похолодело.

Но крошечный кусочек моего сознания, в самом темном углу, уже обо всем догадывался, не так ли?

Разве я с самой первой минуты не знала, что происходит?

Он казался расслабленным, но слегка нетерпеливым. Спешил на работу. Так что поцеловал меня без медленной, томительной страсти предыдущей ночи, но в этом поцелуе была новая фамильярность, говорившая о том, что такое прикосновение губ нам уже привычно.

— Пока, детка, — сказал он. — Сделай мне одолжение, вспоминай обо мне сегодня, ладно? Подумай обо мне, когда будешь в душе.

Я, ошеломленная, выбралась из машины и вошла в дом.

Эгги крикнула мне из кухни:

— Иди сюда! Немедленно! Выкладывай!

Я села в кухне на скамью. Эгги налила мне кофе из стоявшего на плите кофейника.

— Странная ты какая-то, — заметила она.

— Да я даже не знаю, что и сказать, — призналась я. — Это было так… неожиданно.

Может, я и говорила ему свой адрес. Скорее всего. Утром я была рассеянной. Когда эта мысль овладела мной, меня снова охватил трепет возбуждения.

— Я даже имени его не знаю.

— Охренеть! — Эгги закинула назад голову и завыла волком.

— Тише ты, — засмеялась я.

Вдруг без предупреждения дверь в наш маленький дом открылась, и вошел человек. Я изумилась, но потом увидела, что это он, тот самый мужчина, и расплылась в удивленной улыбке, и все стало происходить одновременно, и он сказал:

— Ты забыла у меня в машине телефон, детка, — и я сказала:

— Ах, — и Эгги сказала:

— Привет, красавчик, — и почему-то мы обе направились к нему, и потом он остановился, и мы остановились, и все трое просто смотрели друг на друга, пока до нас доходил весь взаимный ужас произошедшего.

— Вот дерьмо, — выругался он и бросил мне быстрый взгляд, будто умоляя о чем-то, может быть о пощаде. Потом взгляд его метнулся к Эгги и остановился на ней. — Я не знал, Эгги, — четко произнес он. — Я думал, это ты.

Сестра смотрела на меня, я смотрела на нее.

— Так и есть, — проговорила я. — Он действительно так думал. Он не спросил, как меня зовут.

Мы мучительно ждали ее ответа.

И она сказала, разрывая мне сердце своим великодушием:

— Что же нам делать? Посмеяться над этим или убить его?

Его звали Гас Холлоуэй. Он был новым бойфрендом Эгги, которого я еще не видела из-за его сумасшедшего рабочего графика. Ему было тридцать лет, он учился в ординатуре в Королевской больнице принца Альфреда, а по вечерам во вторник играл в регби. По утрам он клал в кофе шесть ложек сахара, всегда пил только виски «Файербол», а с Эгги познакомился, когда она учила его племянника японскому. Он ломал правила. Он воплощал собой самоуверенность. Она могла кончить от одного только его взгляда. У него было полдюжины комплектов французского постельного белья, и он менял их каждый день.

Это то, что я знала о Гасе до встречи с ним.

То, что я узнала той ночью, я не имела права знать.

Но кое-чего я не знала. Это нечто скрывалось в глубине его души, в самом отвратительном тайнике, в том месте, о существовании которого мама пыталась нас предостеречь, да вот только я ее не слушала, никогда не слушала.

Когда Гас наконец ушел, было уже поздно. Я спряталась в своей комнате, не представляя, как смогу когда-нибудь показаться ему на глаза. Они разговаривали несколько часов и потом занялись тем, чем, разумеется, занимались постоянно, и это, вероятно, означало, что они собираются компенсировать предыдущую ночь. Какой жалкой и ни на что не годной я, должно быть, выглядела вчера в сравнении со страстным животным, с которым Гас обычно занимался любовью. Как он мог не догадаться?