Ирина Муравьева - Холод черемухи
– Что: опять? – глядя в пол, пробормотала сестра.
– Я не хочу, – плача и раздувая ноздри, прокричала Дина, – не хочу, чтобы из меня делали какую-то вещь, какую-то куклу!
– Ребёнка разбудишь! Не кричи!
Дина испуганно зажала рот обеими руками:.
– Не буду, не буду! Мне иногда кажется: лучше бы я в монастырь постриглась, ей-богу! Не могу я быть ничьей куклой!
– Какие сейчас монастыри? Что ты мелешь! Давно разогнали.
– Да, верно, – пробормотала Дина. Потом прижалась к Таниному уху и зашептала: – Татка, в итальянских газетах писали о том, что «они» сделали с царём и всеми детьми. И о великой княгине Елизавете Федоровне тоже. Я только не знаю, правда ли. Неужели можно было вот так просто – взять да убить?
– Наверное, можно, – еле слышно ответила Таня. – Ты знаешь, что папа дружил с Евгением Сергеевичем?
– С каким Евгением Сергеевичем?
– С доктором Боткиным. Хотя папа всю жизнь работал в Москве, а доктор Боткин в Питере, но они учились вместе в Медицинской академии и там подружились. Евгений Сергеевич однажды приехал к нам со своим старшим сыном Митей, который поступил тогда в Московский университет. Года за четыре до начала войны, я ещё девочкой была. И они с папой много разговаривали, очень много и очень откровенно, потому что…
Она замолчала.
– Почему? – требовательно спросила Дина.
– Потому что от Евгения Сергеевича только что ушла жена. Влюбилась в какого-то студента, лет на двадцать её моложе, из Риги, и ушла. Бросила четверых детей. Митя был самым старшим, а трое других – два мальчика и девочка – совсем маленькие. Я думаю, что Евгению Сергеевичу нужно было просто поделиться, просто поговорить с кем-то, кто может это понять. Ну, а папа…
– Я понимаю! – вспыхнула Дина.
– Потом Митя погиб в самом начале войны. Кажется, в декабре. Он бросил университет и тоже пошёл на фронт, как мой Володя… Доктор Боткин приехал тогда в Москву. У Мити была уже жена в Москве и две дочки. Он погиб, когда прикрывал отступление казачьего полка, где служил хорунжим… Получил Георгиевский крест посмертно. Евгений Сергеевич пришёл к нам в этот день и напился. Я хорошо помню. Он пришёл, мокрый, голодный, – погода была: ужас, а он почему-то не взял извозчика, от самого госпиталя шёл пешком, – и говорит папе: «Дружище, а выпить у вас не найдётся?» И выпил весь запас папиного спирта. Потом залёг на диван, поспал два часа. Проснулся, вымылся, побрился. Вошёл к нам с Алисой в детскую – трезвый, спокойный, – поцеловал Алисе руку, а меня в голову. Он был великаном. Огромного роста, с очень широкими плечами.
– И что?
– И папа проводил его к поезду.
– Да я не об этом! И что с ним случилось?
– Говорят, что его тоже убили. Что ему предлагали уехать с Урала, обещали работу в московской больнице, практику. А он отказался. И его убили вместе с царём. А в газетах сообщили только, что «казнён кровавый палач Николай Романов». А про семью – ничего. Потом написали, что царица с сыном «эвакуированы в надёжное место». А про великих княжон совсем ни слова, как будто их и не было никогда. Одни слухи…
Обе замолчали.
– Тата! – громко сказала Дина и тут же испуганно оглянулась на спящего Илюшу. – Нужно уезжать. Из Одессы можно сесть на пароход, он идёт в Турцию. Всем вместе: с Алисой, и папой, и няней. Коля мой сейчас работает, у него контракт в берлинском театре, мы прокормимся.
– Папа никуда не поедет, он своих больных не бросит. С Алисой тоже непросто. Однажды она сказала, что очень боится здесь жить. Папа у неё спросил: «Чего вы боитесь, Алиса Юльевна? Я за вас – горой!» А она говорит: «При чём здесь вы? Я не вас, я за вас боюсь! Помните, – говорит, – как мы с вами попали на ярмарку?» А это действительно было: мы ехали в Крым, и в поезде что-то сломалось. Мы пошли гулять и попали на ярмарку. Мне было весело, я всё время хохотала, папа тоже, а Алиса вдруг остановилась как вкопанная и стала просить, чтобы её поскорее отвели обратно. Она потом сказала папе, что её больше всего испугали нищие, и, пока она этих нищих не увидела, она ничего в России не понимала. А как увидела, так всё поняла.
– Что она поняла?
– Там нищие стояли вдоль дороги. Ты ведь никогда не видела церковные картинки, нет? Лубочные? Ах, ты же у нас иностранка! У няни их много, в сундучке. Там и дьяволы нарисованы, и святые, и мученики. Как бесы людей искушают, как грешники в адских котлах кипят, а великомученицам глаза выкалывают, ну, много такого. Они очень яркие, эти картинки, но такие страшные, знаешь… Похожи на нынешние плакаты…
Таня вдруг ахнула и покраснела.
– Да, очень похожи! Как же мне раньше в голову не пришло! Тогда, на ярмарке, всё это словно ожило. Нищие эти… Ну, вот представь: стоят вдоль длиннющей дороги старики, такие засушенные, как будто они в своих киевских пещерах тысячу лет пролежали, слепцы, худые, как скелеты, а бывают и толстые, мордастые, не поймешь, слепой он или притворяется, и карлики, – такие, как таксы, знаешь? Как будто осели на задние ноги. Горбунов ужасно много, и горбы у них острые-острые, как будто заточены. А эти старухи! Безносые, с палками, руки чёрные, зубы редкие, лошадиные. Так в книжках Смерть рисуют. И все они чего-то просят, просят, за платье тебя хватают, пальцы у них ледяные, мокрые, и всё поют про какого-то гнойного Лазаря, про Алексея Божьего человека, который сам себя захотел помучить, обвязался цепями и всю жизнь в пещере сидел… Голоса тонкие, гнусавые, как будто у них в горле какая-то слипшаяся вата… Алиса, как их увидела, так и застыла. «Вот, – говорит, – чего я здесь боюсь. У русских слишком много сумасшедших. Этого стыдиться нужно, а русские этим гордятся».
– Сумасшедших везде хватает, – спокойно ответила Дина и помолчала. – Так ты что, думаешь, она уехать не захочет?
Таня отрицательно покачала головой:
– Она папу ни за что не оставит. Ни папу, ни няню. Алиса – железная. И потому не оставит, что всё поняла и ужасно боится.
– Танюра! – вдруг быстро спросила Дина. – А доктор твой как?
Таня залилась густой тёмной краской.
– Мой доктор? Ну, как… Я знала, что ты спросишь. Я без него никуда не поеду.
– Татка! – Дина широко распахнула глаза. – Ведь он же женат!
– И что? – пробормотала Таня. – Да, они живут в одной квартире. И сын вернулся. Их того гляди «уплотнят», подселят к ним кого-нибудь, он сам говорит.
– При чём здесь: «подселят»? Я же не об этом!
– О чём ты?
– О том, что ты ему всю жизнь отдала, а он…
– Он тоже мне отдал всю жизнь, – вдруг упрямо сказала Таня и так же, как сестра, посмотрела исподлобья.
– Зачем это нужно! – с тоской воскликнула Дина и заломила руки, что вышло немного театрально, но очень уж горестно. – Зачем это нужно: всё время какие-то жертвы! И как будто от этого кому-то станет легче! Твой Александр Сергеевич не может развестись с женой, потому что она вроде бы больна, и сын у них, и я не знаю, что ещё…
