Франсуаза Саган - Сигнал к капитуляции
Пятнадцать дней Люсиль была счастлива. Она вновь обрела Париж. Она ублажала свою лень, теперь у нее были для этого средства. Она жила, как привыкла жить, только тайком. Она чувствовала себя прогульщицей. Запретный плод всегда сладок. На втором этаже ресторанчика на левом берегу она обнаружила что-то вроде бара-библиотеки. Она стала часто туда заглядывать и постепенно свела знакомство с тамошними бездельниками и пьяницами. Один из них, старик с благородной внешностью, выдававший себя за князя, как-то пригласил ее пообедать в «Рице». Собираясь, Люсиль целый час вертелась перед зеркалом, решая, какой из подаренных Шарлем костюмов меньше вышел из моды. Было нечто нереальное и восхитительное в этом обеде, в обстановке, в обществе человека, с серьезным лицом лгавшего про свою жизнь. Его рассказ напоминал Толстого и Мальро одновременно. Она из вежливости тоже рассказала о себе. То была повесть в духе Скотта Фицджеральда. Итак, он – русский князь и историк. Она – богатая американская наследница, чуть лучше образованная, чем это обычно бывает. В жизни обоих было слишком много любви и слишком много денег. Официанты так и порхали вокруг их столика, а они вспоминали Пруста, которого оба очень любили. Счет за обед, вероятно, подорвал финансы «князя» на весь следующий месяц. В четыре они расстались в полном восторге друг от друга.
По вечерам Люсиль рассказывала Антуану тысячи забавных историй из повседневной жизни редакции. Он хохотал до упаду. Она лгала, потому что любила его, потому что была счастлива и хотела разделить с ним это счастье или хоть как-то сделать его счастливым. Конечно, рано или поздно все откроется. В один прекрасный день Марианна ответит по телефону, что Люсиль уже месяц как на минуточку вышла. Поскольку каждый день этого безоблачного счастья мог стать последним, он обретал особую ценность, особый аромат. Она покупала Антуану галстуки, пластинки, книги. Она выдумывала авансы, гонорары, сверхурочные. Ей было весело, и она заражала Антуана своим весельем. На деньги, вырученные за колье, можно было позволить себе два месяца праздной жизни, два месяца роскоши и лжи, два месяца счастья.
Полные праздности, одинаковые дни сменяли друг друга. Дни, переполненные пустотой. Дни, бурные оттого, что так спокойны. Ничем не примечательные, бесцельные дни лениво перекатывались в безбрежном океане времени. Они напоминали ей студенческие годы, тогда она часто прогуливала занятия в Сорбонне. Сейчас ей снова было что прогуливать, что преступать. Шарль никогда не спрашивал, как она проводит свободное время, при нем Люсили не приходилось скрываться. С Антуаном все иначе. А лучшие воспоминания детства – память о той сладкой и нежной лжи, когда обманываешь и других, и себя, и будущее. Люсиль знала, что с каждым днем приближается к неотвратимой катастрофе. В конце пути ее неизбежно ожидал гнев Антуана, утрата его доверия. Ему придется примириться – она никогда не сможет жить нормальной, размеренной жизнью, какую он ей предлагает. Она отдавала себе отчет, что, заварив эту кашу, вряд ли сможет потом все уладить, вряд ли сумеет ее расхлебать. Ее переполняла решимость, только она не знала на что. Она не смела себе признаться, что решила делать лишь то, что ей нравится. Когда кого-нибудь любишь, в таком нелегко признаться. Каждый вечер рядом был Антуан, его тепло, его смех, его тело. Люсиль настолько в нем растворилась, что временами ей казалось, что она его вовсе не обманывает. Жить без Антуана было так же невыносимо, как ходить на работу. Необходимость такого выбора казалась ей просто абсурдной.
Дни становились все холодней, и постепенно Люсиль впала в спячку. Она вставала вместе с Антуаном, они пили кофе в ближайшем бистро, иногда она провожала его до издательства. Потом, по официальной версии, она направлялась на службу, а в действительности возвращалась домой, опять ложилась и спала до полудня. Затем читала, слушала пластинки, много курила. В шесть часов она убирала постель, заметала следы своего присутствия и шла в маленький бар на улице де Лилль, где они встречались. Иногда, движимая чем-то вроде садизма, она отправлялась сперва в бар на улице Пон-Руаяль и сидела там до восьми. Тогда при встрече с Антуаном она всем видом выказывала утомление непосильным трудом. Антуан жалел ее, она купалась в его нежности, сочувствии и ласке, не испытывая ни малейших угрызений совести. В конце концов она и правда достойна жалости – из-за этого мужчины с таким непростым характером ей приходится ломать и собственную жизнь. Казалось бы, чего проще сказать: «Я ушла из „Ревю“. Не могу больше ломать эту комедию». Но Антуана эта комедия так радовала, так успокаивала, что она не могла так поступить. Временами она казалась себе почти святой.
Поэтому разоблачение застало ее врасплох.
– Я звонил тебе трижды после обеда, – сказал Антуан.
Он бросил плащ на стул. Даже не поцеловав, он неподвижно навис над ней. Она улыбнулась:
– Да, я выходила надолго. Разве Марианна тебе не сказала?
– Как же, как же, сказала. И во сколько же ты ушла?
– Около часа. – Что-то в его голосе встревожило Люсиль. Она подняла глаза, но он избегал ее взгляда.
– У меня неподалеку от «Ревю» была деловая встреча, – выпалил он. – Я звонил тебе предупредить, что зайду. Тебя не было. Тогда я подошел к половине шестого. Вот.
– Вот, – машинально повторила она.
– Ты почти три недели не ходишь в редакцию. Они не заплатили тебе ни гроша. Я…
Он говорил очень тихо, но тут голос его взвился. Он сорвал с шеи галстук и запустил в нее.
– На какие шиши ты купила этот галстук? И пластинки? Где ты обедала?
– Послушай, Антуан, успокойся… Ведь не думаешь же ты, в самом-то деле, что я выхожу на панель… Это смешно.
Антуан залепил ей пощечину. Она была так потрясена, что даже не шелохнулась. С лица не сразу сползла улыбка. Щека горела, и она провела по ней ладонью. Но этот детский жест только взбесил Антуана. Как это часто случается с беззаботными обычно людьми, вспышки гнева бывали у него продолжительными и мучительными. Мучительными для палача даже больше, чем для жертвы.
– Я не знаю, чем ты занималась. Я знаю только, что три недели ты мне врешь без остановки. Больше я ничего не знаю.
Повисло молчание. Люсиль думала о пощечине. К ярости примешивалось что-то вроде любопытства. Она размышляла, как вести себя в такой ситуации. Гнев Антуана всегда казался ей несоразмерным причине.
– Это Шарль, – заявил Антуан.
Она не сразу поняла, про что он.
– Шарль?
– Да, это все Шарль – эти галстуки, эти пластинки, твои кофточки, твоя жизнь…
До нее дошло. Она чуть не засмеялась, но, взглянув на бледное, искаженное лицо Антуана, сдержалась. Она слишком боялась его потерять.
