Галина Щербакова - Год Алены
Они обе молчала. Вся их жизнь подчинялась другим правилам. Свободны в себе? А как это? Как?
Ушей-вареников уже было больше, чем стола.
– Пойду делиться, – сказала Алена. – Ваша коммуналка сроду таких не едала. Такие, теть Нин, тут живут копеечники.
Она ушла, а они с Куней сели на краешки стульев и посмотрели друг на друга.
– Как это у них легко, – вздохнула Нина. – Взял и бросил коту под хвост три курса…
– Кто тебе сказал, что легко? – спросила Куня. – А вот насчет – надо уметь… это не она придумала. – Тихим, каким-то даже не своим голосом, будто слова возникали перед ней по мере надобности, Куня сказала: – Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться…
– Лишаться, – эхом повторила Нина. – С этим у нас с тобой все в порядке, да? Когда-то я целую курсовую посвятила этому письму Толстого.
– Она у меня сохранилась, – похвасталась Куня. – Ты хорошо думала в молодости…
– Имеется в виду, что сейчас я дура, – горько заключила Нина и пошла мыть руки.
… Она разводилась с Дашкиным отцом за два года до серебряной свадьбы. Это имело успех у суда.
Нина смотрела на человека, сидящего рядом с ней, и чувствовала страшное: проваливающееся в преисподнюю или куда там еще прошлое. Все уходило, и она оставалась без прожитой жизни нагой и беспомощной, как новорожденная. Как же она могла относиться к сделавшему ее калекой человеку?
Она его ненавидела.
Он же улыбался. Он сказал, что виноват с головы до ног. Чистосердечно так признался. В углу зала сидела мадам. Когда кончился суд, Женька, радостный, подошел к Нине: «Видишь, как все легко и просто». Потом сообразил, что ему надо в другую сторону. И хоть Нина была ни жива ни мертва от всей этой процедуры, она заметила, как что-то полыхнуло в его глазах: то ли жалость, то ли сомнение, короче, нечто такое, что заставило его остановиться. И даже судья, собирая бумаги, не без интереса наблюдала, как обернулся в проходе разводящийся, и, может, подумала о судебной ошибке?
Нина осталась жить без прошлого…
Даже воплощенное столь зримо в свекрови, оно все равно перестало существовать.
Дашка, четырнадцатилетняя акселератка, взяла над матерью шефство, как тимуровец над инвалидом войны.
С отцом она продолжала дружить. Ей даже чем-то нравилась ситуация. Свидания с ним в скверах, театрах… Видимо, он ее и научил «маму беречь». И это ей тоже нравилось. Ответственность за инвалида.
Куня знала, что никогда больше не пойдет к трем домам на пригорке. Все. Точка. Хотелось другого – неожиданной встречи в тесноте, лицом к лицу, когда некуда свернуть.
– Здравствуй, Сергей Никифорович! – скажет она ему.
– Куня, голубушка! – ответит он ей.
– Как здоровье Вити после операции гланд? – спросит она его.
– Откуда ты знаешь про операцию? – воскликнет он.
– Я все знаю, – ответит Куня. – Эх ты, Сереженька! – И тут сама по себе возникнет в тесноте пустота, и она шагнет в нее и пойдет по ней, как по коридору, а он останется, потому что для него-то выхода не будет.
А тут Алена вдруг сказала ей:
– Я и забыла! К вам приходил какой-то солидный мужчина.
Клещами она тащила из девчонки: какой из себя, и в чем одет, и росту какого, и глаза, глаза какого цвета?
– Понятия не имею, – отбивалась Алена. – Я его секунду видела. Нет вас – и все.
Он! – решила Куня. Мало ли что было. Она придумала ему длительную заграничную командировку, благо повторяли многосерийку про Штирлица. И хоть Куне не нравилось, что из шпионов делают героев, – какие герои, если у них вся работа на вранье и обмане? – в случае с Сереженькой шпионаж Куня реабилитировала.
А вдруг и он много лет где-то там… А когда наконец приехал, то и пришел сразу. Придумается же такая чушь!
Все очень скоро разъяснилось. Приходил Кунин однокурсник. Он овдовел, переехал в Москву к дочери и пришел.
Хороший, положительный человек, ничего не спрашивал, все сразу узнал…
– Внучка, значит, – твердо сказал он, глядя на Алену. – А ты, видать, тоже вдовствуешь… – оглядев комнату и не найдя мужских предметов, заключил он. Потом увидел портрет Нины. – Дочь, значит. Отдельно, значит, живет. А беременная внучка – у тебя. Понятно… Комнату не хотите упустить.
Куня и Алена молчали, только поглядывали друг на друга, когда чужой дядька рассказывал им их жизнь как по писаному. А тот говорил дальше:
– Покойный муж твой был, видать, небольшой человек, если оставил тебя в восьмиметровке. Не пробойный. И сама ты такая. Видно…
Однокурсник был в шевиотовом костюме и нейлоновой рубашке, под которой просвечивалось толстое хлопчатобумажное белье. Он принес к чаю ириски и сосал их так громко, что пришлось открыть форточку, чтоб это не слышать.
Надежда, что приходил Сергей, долго отсутствующий герой-разведчик, отпала.
«Когда-нибудь все равно встретимся, – думала Куня. – Встретимся непременно… Одна ж линия метро».
Директор клуба все сделал, как обещал: Алену прописали в общежитие к лимитчикам, назначив воспитателем.
Алена, до этого вся такая внутренне распущенная и ленивая, за дело взялась с какой-то даже ожесточенностью.
– Я им всем покажу! – говорила она Нине и Куне. – Я честная. Отработаю до декрета, как надо. Не вышло легкой жизни, проживем ту, которая есть…
– Ты помни, в каком ты положении, – увещевала ее Куня. – Не рвись уж так…
– Я здоровущая бабища, – смеялась Алена. – Что б там ни говорили ученые интеллигенты, Россия всегда держалась на бабе. На мне, значит.
Ну что с нее возьмешь, с Алены? Лежит, положив ноги на диванный валик. Двенадцать слоновьих хоботков стерегут ее живот.
В своих исканиях и сомнениях Митя обрел в глазах Нины плоть и кровь. До этого просто Дашкин муж, маячивший где-то за ее спиной, у которого вся индивидуальность проявлялась в одном, примитивном: он почти в каждое предложение вставлял слово «значит». Хороший мальчик, но никакой. «А что Дашка?» – думала Нина. Вон Олег поносил, поносил над ней пакеты-зонты и сбежал. Жить рядом с Дашкой сможет лишь тот, кто безропотно сядет с ней в общую тележку. Олег вытолкнулся, как пробка. А Митя просочился, обтек, утрамбовался.
И вдруг – на тебе! Заявил себя как суверенное государство.
Позвонила в гневе Дашка:
– Этот идиот все-таки бросил институт. Приезжай, я с ним не справляюсь.
Нина тут же примчалась. Митя чинил магнитофон, Дашки не было.
– Ей предложили «саламандру», – сказал он. И Нина подумала: она, ненормальная, мчится по первому зову, а ее дочь не может остановить никакое ЧП, если где-то возникают импортные тряпки.
