Павел Карпов - Юность Ашира
Если в приемной почти никого не было, то в кабинете оказалось людно. Секретарь горкома — Ашир сразу узнал его, кажется и он узнал Ашира, потому что поздоровался не только с Коноплевым, но и с ним, — прочел записку Чарыева, взглянул на стенные часы и попросил комсомольцев посидеть на диване.
У секретаря только что закончилось совещание. Собравшиеся хотя и поднялись с мест, но не уходили.
Высокий человек с кипой газет подмышкой, одетый в ватник, молча стоял возле стола, то и дело вытирая пот с лица.
— Вы руководитель заводского агитколлектива и должны понимать, как рабочим сейчас нужно правдивое слово агитатора, — говорил ему секретарь, встав из-за стола. — Рабочим надо рассказать о помощи, оказываемой городу. Родина протянула нам свою заботливую руку, — согрела материнским теплом. Мы получаем все, что нужно для восстановления Ашхабада. Место агитатора среди рабочих, в их семьях. А вы мне доказываете, что у вас клуб разрушило, зала и трибуны нет для докладчика. Я это знаю. Поймите же, что сейчас трибуна агитатора, зал для его выступлений — рабочая площадка!
Беспрерывно звонили телефоны. Секретарь успевал и отвечать на звонки и разговаривать, с посетителями.
Полный человек в очках, положив перед собой шляпу, настаивал, чтобы сегодня же были определены границы нового участка под строительство медицинского института. Секретарь взял у находившегося здесь же архитектора план города, сделал на кальке какие-то пометки и попросил обоих съездить на место, чтобы окончательно во всем разобраться.
Тут же позвонили с хлебозавода. Кто-то так возбужденно говорил, что, когда секретарь отнял трубку от уха, в кабинете отчетливо прозвучало несколько фраз:
— Кондитерский цех… задерживают отделку!
Секретарь по другому телефону связался со стройучастком и результат этого разговора сообщил на хлебозавод: кондитерский цех будет отделан через три дня.
Он взглянул было на Коноплева, но не успел ничего сказать, как в кабинет вошла взволнованная женщина с мальчиком на руках. Женщина была светловолосая, с голубыми глазами, ребенок смуглолицый, с черными кудряшками. Малыш мгновенно освоился с обстановкой и, едва слез с рук, сразу же неуклюже затопал к столу, где его внимание привлек блестящий звоночек. Женщина поймала мальчика за широкие штанишки и опять взяла его на руки. В ответ на вопросительный взгляд секретаря она торопливо заговорила:
— Вы меня извините, товарищ секретарь, я, может, не во-время пришла. Но дело-то спешное, не ждет. Я подавала заявление в комиссию… Вот как она называется — забыла. Там сказали: разберем заявление и сообщим результат. А ждать-то некогда. Завтра его в красноводский детдом отправляют. Вот я и решила прямо к вам обратиться. Похлопочите.
Секретарь понял, что речь идет об этом кудрявом малыше, который уже забыл о звонке и теперь старался вынуть у женщины из волос гребенку.
— Как его зовут? — спросил секретарь.
— По документам Байрам, но мы его зовем Борей. — Женщина посмотрела на малыша, словно опасаясь продолжать разговор при нем, и понизила голос до шопота. — Родители его, наши соседи, погибли. Родственников у него нет, я уже все справки навела. Вот мы с мужем и решили его усыновить. Я работаю на текстильной фабрике, муж — столяр седьмого разряда. Живем в достатке, кроме дочки никого у нас нет. Тут в документах все указано. — Женщина положила на стол скрепленные в уголке бумаги и разгладила их ладонью. — Я знаю, ему и в детском доме будет хорошо, но ведь мы уже с ним сроднились… Увезут в Красноводск, там кто- нибудь другой усыновит. А мы его из-под развалин своими руками вынули… Полюбили, за родного сына он нам стал. Похлопочите…
Перелистывая бумаги, секретарь поглядывал из-под нависших бровей то на женщину, то на бойкого, нарядно одетого мальчика.
— Оставьте у меня бумаги, — ответил он после долгого раздумья. — Мальчик пусть пока будет у вас. Обещаю вам помочь. — Он встал из-за стола, погладил малыша по кудрявой головке и пожал руку посетительнице.
Взволнованная женщина не знала, как и благодарить его. Она обвела всех счастливыми глазами, прижала ребенка к груди и вышла, забыв закрыть за собой дверь. Секретарь молча постоял возле стола, словно все еще проверяя правильность своего решения, потом обратился к Коноплеву и спросил, сколько Чарыев прислал людей.
Николай встал с дивана и по-военному четко отрапортовал.
— Мало, нужно еще! — проговорил секретарь и, переведя взгляд на Ашира, добавил: — Придется съездить к Чарыеву и сказать, чтобы он срочно выделил еще столько же. Железнодорожникам надо помочь. Рассчитывали на обувщиков, а их пришлось отправить на аэродром. — Он взглянул на часы. — Вам предстоит разгружать экстренный поезд. Поторапливайтесь, друзья, поезд прибывает через полчаса.
Секретарь тут же отдал распоряжение относительно машин и отпустил их.
Коноплев со своей группой отправился на грузовике прямо на вокзал, а Ашир на второй машине поехал к Чарыеву.
Вскоре они снова встретились на бетонированной площадке товарной станции. Поезд прибыл со стороны Ташкента, и был он такой длинный, что от головы едва увидишь хвост. Привели этот состав два тепловоза. На бортах платформ и на дверях вагонов ветерок колыхал красные полотнища с надписью: «Привет мужественным ашхабадцам!»
Где были написаны эти волнующие слова? В Барнауле, откуда прибыл строительный лес, или в Куйбышеве, где вагоны загрузили мешками с мукой? А может быть, эти надписи были сделаны руками горьковских автозаводцев, приславших в Ашхабад машины прямо с конвейера? Ашир подумал об этом и решил, что вернее всего привет ашхабадцам шлет вся страна, весь советский народ.
«Я с вами!» — говорила им Москва. «Я с вами!» — говорила им родина.
Против того места, где стояли он и Сережа, остановилась платформа. Из кабины автомашины, укрепленной на платформе, высунулся белобрысый парень в ватнике. Сдвинув на лоб целлулоидовые очки, он крикнул неокрепшим баском, заметно окая:
— Здорово, ашхабадцы!
Не задумываясь, Сережа крикнул в ответ:
— Здорово, горьковчанин!
— Отгадал. Ну как, жарко тут у вас?
— Не от солнца — от работы, — объяснил Ашир.
— Понятно! — подмигнул ему горьковчанин. — Он высунулся из кабины до пояса и постучал в кузов: — Эй, мастеровые, вылезайте, приехали!
Из-за борта показался плотный краснолицый старик с пилой и инструментальным ящиком в руках. Он поднялся на ноги, посмотрел кругом и покачал головой:
— Да-а, наворочало! — Старик еще немного постоял, потом решительно уселся на своем ящике. — А чего вылезать-то, вези нас прямо в город. Рассуждать не приходится…
С платформы спустили доски. Водитель выбил из-под колес, крепления, включил мотор, посигналил и осторожно съехал на площадку, а оттуда, не останавливаясь, покатил дальше на ближайшую улицу. Машина была без номера, но ее никто не задерживал. Лучшим пропуском для нее были отчетливо выписанные на борту слова: «Ашхабадцам от горьковчан».
С соседней платформы своим ходом сполз экскаватор. Лязгая гусеницами, с занесенным над грудами развалин ковшом, он загромыхал вслед за грузовиком.
Разгрузили платформы, освободили площадку от машин и сейчас же принялись за вагоны. Железнодорожник распределил людей по всему составу.
Когда приехали на станцию, Аширу показалось, что заводских ребят собралось много. А тут вдруг все растворились в общей массе, потеряли из виду друг друга — столько народу здесь было. Но Сереже и Аширу удалось все-таки обоим попасть в бригаду Коноплева.
Выгружать пришлось тюки с одеждой, тяжелые бумажные мешки с цементом, водопроводные трубы, сборные дома — все, в чем нуждался город и что щедрой рукой слала ему со всех концов страна. Работали с короткими перерывами на перекур. Устали все, но никто не подавал вида.
— Еще один вагончик остался, разгрузим, и можно запевать, — шутил Николай. С поцарапанного лба у него текла кровь. Он снял с себя безрукавку и перевязал ею голову. — Максим, что тебе стоит, — обратился он к Зубенко, — нажми плечом на вагон, разом все и вывалится!
— На миску с варениками я бы сейчас нажал, — отозвался Зубенко. — Жалко земляки из Полтавы не прислали с этим поездом.
Ребята захохотали, а Коноплев крикнул из темного угла вагона:
— Зря обижаешься на земляков, вот они, вареники!
— А ну, покажи, какие!
— Иди сюда, забирай, сколько унесешь!
Зубенко поднялся в вагон.
— Правда, не забыли! — послышался оттуда его певучий голос, и он легко вынес сразу два мешка муки, делая вид, что заложил руки в боки, точно собрался гопака плясать.
День, начавшийся так радостно, едва не кончился для Ашира плачевно. В последнем вагоне оказались железные бочки с маслом. Эти бочки Сережа вначале сгружал вдвоем с Коноплевым. Но повязка у Николая сползла на глаза, и он прислонился к вагону, чтобы ее поправить.
