Кристофер Мур - Вампиры. A Love Story
«Аминь!» — отзывается Зверье.
— И от них удобно зажигать фейерверки. — Джефф запаляет шнур.
— Аллилуйя! — вопит Зверье.
Поделиться воспоминаниями о покойной не получилось — все почему-то сразу сворачивали на сиськи-письки, что в присутствии бабушки Троя как-то не катило.
Ограничились тем, что покидали фейерверки в Клинта, читающего двадцать третий псалом.
Прежде чем приступить ко второму ящику пива, условились, что, когда стемнеет, трое из них — Леш, Трой Ли и Барри — заберут Синь из Лешевой квартиры, погрузят в «универсал» Барри и утопят посреди залива (Барри увлекался дайвингом, и вся нужная снасть была у него под рукой. Ружья для подводной охоты в свое время очень пригодились для поимки старого вампира.)
Леш заставляет себя открыть дверь. Но в квартире, к его удивлению, никакого запаха. Троица проходит в спальню и вынимает из шкафа скатанный ковер.
— Легкий какой-то, — замечает Барри.
— Блин, блин, блин… — Трой Ли лихорадочно пытается раскатать ковер.
Леш берется за конец свертка, дергает вверх и резким толчком переворачивает. На пол что-то валится. Слышится глухое плюханье и металлический звон. Словно монеты рассыпали.
Глаза у всех расширяются.
— Что это? — интересуется Барри.
— Серьги, — поясняет Трой.
На полу и вправду лежат семь сережек.
— Да не это! Вот что! — Барри кивает на две прозрачные желатиноподобные блямбы, каждая с хорошую дыню.
Они подрагивают на полу, словно выброшенные на берег медузы.
Леша передергивает.
— Я такое уже видел. У меня брат раньше работал на фабрике в Санта-Барбаре.
— Что это за херня? — Желе плывет у Троя перед глазами.
— Эндопротезы, — говорит Леш.
— Искусственные груди.
— А это что за червяки? — спрашивает Барри, указывая на две какие-то бесцветные кляксы вроде слизней, прилипшие к краю ковра.
— На оконную замазку похоже. — Леш замечает, что ковер покрывает тонкий слой синей пудры, проводит по синему пальцем и подносит к носу.
Никакого запаха.
— А она-то куда делась? — недоумевает Барри.
— Без понятия, — говорит Леш.
Двадцать
Жизнь прекрасна!
Уборщик Густаво Чавез приехал из штата Мичоакан, Мексика. Седьмой ребенок в семье владельца крохотного кирпичного заводика, он в восемнадцать лет женился на местной девушке, тоже седьмой в своем семействе, а в двадцать уже перебрался в американский Окленд, к своему двоюродному брату (туда же направили свои стопы и многие другие его родственники), где вкалывал по двенадцать часов в день. Зарплаты разнорабочего хватало на жизнь, да и семье он посылал куда больше, чем если бы трудился на предприятии папаши. Ведь добропорядочный человек и хороший католик обязан кормить семью и обеспечивать любовниц (двух-трех, не больше). Отец был ему в этом примером. Каждый год, примерно за месяц до Рождества, Густаво пробирался через границу обратно в Мексику: надо же отметить праздник вместе с семьей, поцеловать новых детишек (ежели появились на свет) и исполнить супружеский долг (взаимное рвение было таково, что супруги потом с трудом передвигались). Где-то уже к концу октября видение бедер Марии начинало преследовать его неотступно, и горемыка-уборщик водил мыльной шваброй по полу (полторы тысячи квадратных метров!) в некоем полузабытьи.
Сегодня ночью Густаво один во всем магазине, и сладкие грезы его не посещают. Как-никак рождественская ночь, а он не исповедовался и не может причаститься. Густаво очень стыдно. Вот ведь даже Марии за столько времени ни разу не позвонил. Зато махнул за компанию с прочим Зверьем в Лас-Вегас, где и просадил все свои деньги на синюю шлюху.
В последний раз он звонил Марии, когда в руки к Зверью попала вампирова коллекция и они выручили за нее кучу денег. С тех пор Густаво пребывал в текилово-марихуановом чаду, не говоря уже о когтях разврата. Его, порядочного человека, который заботится о семье, пальцем не тронул жену, никогда не изменял ей с белой женщиной (троюродная сестра не в счет), сгубили злые чары манды Синей дьяволицы. La maldicion de la cocha Del Diablo Azul note 11 .
«Никогда еще мне не было на Рождество так грустно и одиноко», — думает Густаво, возя шваброй по полу у холодильного отделения, вход в которое прикрывает пластиковое полотнище.
«Я как тот козел-бедняк из книги «Жемчужина»: захотел хоть немного пожить, как человек, и потерял все. Ну правда, неделю не просыхал, а моей «жемчужиной» оказалась синяя прошмандовка, затрахавшая меня до полусмерти. Только все равно грустно». Густаво рассуждает по-испански, получается куда более романтично и даже с оттенком трагизма.
Из холодильника доносится какой-то шум. Густаво берет швабру наперевес. Что еще за черт? Густаво вообще-то не очень любит оставаться в магазине один. Но тут стекло высажено, кому-то надо сторожить, оплата двойная, да и вдали от дома куда подашься, вот Густаво сам и вызвался на ночную работку. Пришлет домой лишнюю сотню, глядишь, — Мария и забудет о тех ста тысячах, которые он ей обещал.
За пластиковым полотнищем мелькает неясный силуэт. Здоровяк мексиканец крестится и пятится назад, тыча перед собой шваброй. Со щетки льет, на линолеуме уже лужицы. Штабель пакетов с йогуртом в молочном отделе вдруг рушится вниз, будто кто-то нарочно спихнул их, чтобы не загораживали вид.
Густаво роняет швабру и мчится к выходу, бормоча слова молитвы к Богородице вперемешку с ругательствами. За его спиной слышится топот. Это кто-то преследует его или просто в магазине такое эхо?
Выскочить на улицу, и подальше, подальше от этого места, — стучит у Густаво в голове.
На крутом повороте у прилавка с мясопродуктами уборщик поскальзывается и чуть не падает. Одна его рука касается пола, вторая нашаривает на поясе ключи.
Сзади доносится топот, не эхо; босые ноги быстро шлепают по линолеуму — и все ближе, ближе. Он и дверь-то открыть не успеет, тут обернуться некогда: промедлишь секунду — и пропал. Густаво издает вопль и несется к кассам мимо стоек с конфетами и жвачкой, спотыкается и грохается на первый же аппарат, и его накрывает лавина из карамелек и журналов. Уборщик барахтается в заголовках вроде «Я вышла замуж за снежного человека», или «Космические пришельцы завоевывают Голливуд», или «Наши улицы — место охоты для вампиров» и тому подобной чепухе.
Стряхнув с себя груду цветной бумаги, Густаво ползет. По-пластунски, быстрыми движениями, словно ящерица по раскаленному песку. Но он уже обречен. Страшная тяжесть обрушивается ему на спину, отшибая дыхание. Густаво пытается вдохнуть, но что-то хватает его сзади за волосы и задирает голову. Слышится хруст, в нос ударяет запах гниющего мяса. Перед глазами мелькают огни, банки с мясными консервами и радостный эльф на коробке с печеньем. Неведомая сила волочит его по проходу.
В отделе деликатесов темно и жутко.
— Наше первое Рождество вместе. — Джоди целует Томми в щечку и слегка шлепает по заду.
— Ты приготовил для меня приятный подарочек?
— Привет, ма, — говорит Томми в телефонную трубку.
— Это Томми.
— Томми, милый. Мы тебе весь день названивали. Я-то думала, ты на Рождество приедешь домой.
— Ты знаешь, мама, я сейчас на руководящей должности в магазине. Дел — тьма.
— Устаешь на работе?
— Еще бы. Иногда вкалываю по десять-пятнадцать часов в день. Выматываюсь.
— Очень хорошо. А страховка у тебя есть?
— Самая лучшая, ма. Я весь такой несгораемый-пуленепробиваемый.
— Отлично. Ты уже не работаешь в этой отвратительной ночной смене?
— В определенном смысле работаю. Бакалея, вот где крутятся денежки.
— Ты бы перешел в дневную смену. Приличные девушки по ночам не работают.
Именно в этот момент, в ответ на предостережение матушки Флад, Джоди задирает блузку, сверкая голой грудью, и кокетливо хлопает ресницами.
— Но я уже повстречал приличную девушку, мама. Она учится на монахи… э-э-э, учительницу. Помогает бедным.
Джоди щиплет Томми и, хихикая, убегает в спальню. Томми кидается было за ней и чуть не грохается на пол.
— Ой.
— Что такое, сынок? Что стряслось?
— Ничего, ничего, ма. Я просто хватил с ребятами гоголя-моголя и поперхнулся.
— Милый, ты там наркотиками не увлекаешься?
— Нет, ничего подобного.
— А то папочке полагаются льготы на лечение сына от наркомании, но только пока тебе не исполнился двадцать один. Можем воспользоваться. Ты купи авиабилет подешевле и приезжай. Тетя Эстер всегда рада тебя видеть, даже если ты на «крэке» сидишь.
— И я всегда рад ее видеть. Мам, я звоню поздравить с Рождеством. Желаю тебе…
— Подожди, радость моя, с тобой папочка хочет поговорить.
— Привет, спиногрыз. Ты там во Фриско не приблатнился еще?
