Мариам Юзефовская - Разлад
– Отец! Ну что ты, – с раздражением начала оправдываться Ирина. – Я ведь просто спросила. Сам знаешь, Сашка уже взрослый. Нужно и о нем подумать. Вернется из армии. Жениться захочет.
Илье Ильичу стало неловко перед тестем за Ирину. «Господи. Вот ведь руки загребущие. Вечно ей не хватает». Он заиграл желваками. Заерзал на стуле. Можейко исподлобья, зорко посмотрел на него: «Все! Пора уходить. Жаль, не получилось разговора. Но продолжать – сущее безумие. Оба обозлены. Взвинчены. Все равно сейчас от них ничего не добиться». Он встал из-за стола:
– Нам пора!
Уже в прихожей, надевая пальто, прикидывал план дальнейших действий: «Нужно и дальше бить в одну точку. Фактически Илья в известность поставлен. Формально он ни за, ни против. Значит, все теперь за Полиной, – и вдруг всполошился, – где же мать? Как бы опять чего не сморозила. Истинно говорят – лучше с умным потерять, чем с дураком найти». Он прикрикнул на жену: «Долго ты там? Чего возишься? Пошли. Пора и честь знать».
– Сейчас, отец, сейчас, – отозвалась Олимпиада Матвеевна, а сама схватила за рукав Илью Ильича. Цепко. Неотступно:
– Неужели отца в беде бросишь? Ведь собираются выселять нас в двухкомнатную. Легко ли ему, подумай! Ильюшечка, здесь не только отцова выгода, – убеждала она шепотом, – все не в убытке останутся, – Илья Ильич сморщился, как от зубной боли. Высвободил руку, а теща, не замечая, тянула свое на одной ноте. Плаксивой. Искательной. – Домик материн на снос продадите. Какая- никакая денежка. Сашенька из армии придет – еще как пригодится. Мы ведь уже пенсионеры. Помогать, как прежде, не можем.
Илья Ильич злобно посмотрел на жену: «Значит, тайком все-таки побирается за моей спиной. Клянчит у родителей. А ведь сколько раз говорено – не смей».
– Это будет верная смерть для отца. – Олимпиада Матвеевна промокнула глаза и скомкала платочек.
– Ничего, – раздраженным шепотом отрезала Ирина, – переживет. – Прижимистость отца всю жизнь раздражала ее. «Для кого копит?» Временами это раздражение гасло, приглушалось, временами вспыхивало с новой силой, словно тлеющий костер, в который нет-нет да и подбрасывали увесистую охапку хвороста. Теперь такой охапкой стала квартира в Обыденском переулке. И потому повторила мстительно: – Переживет. Другие-то не умирают. Намедни к нам на работу Чернов заходил. Переехал, обосновался и доволен.
– Что ты мелешь?– взмыла Олимпиада Матвеевна.– Разве он задаром переехал? Ему за это пенсию на пересмотр оформили. Мне его жена сама говорила. С местной на республиканку скакнул. Это тебе что – хаханьки? Так и сказала: «Услуга за услугу». А отцу какая выгода?
Илья молча играл желваками. Кипел тихой ненавистью
Прощались сухо. В глаза друг другу не глядели. Когда захлопнулась входная дверь, Илья Ильич спросил неприязненно жену: «Знала?» Она, по обыкновению, пожала плечами:
– В общих чертах. Но не думала, что все так серьезно.
Упрекать не стал. Ни к чему. Разве что-либо уже можно переиначить? Но втихомолку ярился, сгорая от злобы: «Ух, этот обыденский дух! Вся им пропитана. От головы до пяток. И не вытравишь. В плоть и кровь вошло». Остаток дня почти не разговаривали.
А вечером, в постели, Ирина закинула на его плечо тяжелую пухлую руку. Он как-то весь сжался. И вдруг услышал ее шепот. Мягкий. Просительный.
– Побереги себя. Не изводи. Жизнь-то одна.
У него что-то дрогнуло в груди. «Все понимает. Жалеет. Но ничего сделать не может. Ей тоже не позавидуешь. Нелегко между двумя огнями крутиться». Он притянул жену к себе. Неловко поцеловал. Поцелуй пришелся в мочку уха. Почувствовал губами маленький бугорок. Там, на самом краешке, была родинка. Маленькая. Бархатистая. Когда- то не мог без волнения смотреть на нее. Кровь в висках начинала биться. Он осторожно еще раз прикоснулся к родинке губами. Ирина прижалась горячим полным телом. Знакомым до каждого изгиба, каждой складочки. Расслабленно осевшим голосом прошептала: «Уступи». «О чем это она?» – не понял Илья Ильич.
– Уступи отцу. Не мучайся. В конце концов, и мы в накладе не останемся.
Он резко отодвинулся к стенке. Гнетущее молчание повисло в полумраке спальни. «Ты чего? – спросила Ирина враждебно, – какая муха тебя укусила?» Илья Ильич увидел, каким узким стал ее рот. Словно щель почтового ящика. И такой ненавистью вдруг пахнуло от этого разгоряченного тела, что не выдержал. Взял свою постель. Вышел в другую комнату. В эту ночь долго ворочался на Сашином диване. Вздыхал. Не спалось.
6
Без малого четверть века прошло. Почти пол жизни Ильи Ильича. Сашка вон какой вымахал! Не сегодня- завтра своих детей будет иметь. А в ту пору только на свет появился. Ножки тонкие. Лицо все в пятнах, красное. Привезли из больницы аккуратненький сверточек. Куколка – да и только. А как развернули – Илья ахнул: «Разве это человек? – подумал он, – кусок мяса!» А здесь еще пеленки. Грязные. Замаранные. Но и виду не подал. Уж больно Ирину было жалко. Любил он ее тогда. Счастлив был так, что частенько думал: «Не стою этого. Не заслужил». И Санька казался крохотной добавкой. Незначительным дополнением к этому огромному счастью. Белкой в колесе тогда вертелся. И не только он. Все в доме. И теща. И Даша-домработница. И даже тесть. Придет, бывало, со службы. Переоденется в домашнюю куртку с кистями. И сразу в детскую. «Ну, как вы сегодня?»
Илья стеснялся вначале тестя. Там, где жил раньше, мужчины вечерами за стол в майках садились. Дома штаны латаные носили. А этот – английский лорд. Чай – из тонкого стакана с серебряным подстаканником. Вечером – атласный халат. После привык.
– А он ничего мужик! – говорил иногда матери. – Только с виду такой фанаберистый.
Она ведь, как узнала о женитьбе сына, испугалась. Начала отговаривать:
– Смотри, Илья. Всю жизнь по струнке надо будет ходить. В такой дом идешь! А я знаю – ты горяч. Не вытерпишь.
Он смеялся над ней:
– Старорежимный ты человек! Не то теперь время. Он сам из простых вышел. А ты бы знала, какой мастеровитый!
И верно, тесть всегда всю мужскую работу по дому делал. Бывало, в воскресенье куртку снимет, черный фартук наденет. И пошел шуровать. В охотку, с удовольствием. Кран починить, диван оббить – сам. И все с песнями, с присвистом. Как затянет:
Маруся, раз, два, три. Калина.
Чернявая дивчина
В саду ягоду рвала.
Домашние знали – мастерит. Теща – та белоручка. И жена Ирина в нее пошла. Все из рук валится. А тесть – нет, рабочая косточка чувствовалась. В доме все шло по указке тестя. Все было заведено по его вкусу. Даже кухней управлял. Бывало, вечером теща спросит:
– Отец, хотим завтра пироги ставить. Как ты? – Помолчит. Пожует губами. Потом скажет: «Ставьте. С капустой. Только смотри, чтоб не жирные. А то в прошлый раз Даша бухнула масла от души».
А уж если что случалось, скрывали как могли. Даже мелочь. Чепуху. Например, Даша тарелку разобьет. Теща сразу побледнеет: «Только бы отец не узнал. Будет скандал. Молчите, ради Б-га».
После Илья заметил – в этом доме вечно что-то утаивали, умалчивали. Редко когда слово правды проронят. И Ирина тоже, что ни день, то новая побрякушка, платье. Спросишь: «Откуда?» Она, прямо глядя в глаза, скажет: «Мама дала». Или: «Отец подарил». Потом стороной узнавал – куплено. Даже сам тесть, если что подарит, обязательно мимоходом бросит небрежно: «Матери знать не обязательно».
Неловко было Илье Ильичу, не приучен был к такому. Но на первых порах думал: «Что это я со своим уставом в чужой монастырь суюсь?» Как-то сказал об этом матери. Конечно, не прямиком. А так, намеком. Вроде бы мимоходом. Когда к слову пришлось. В себе носить, видно, невмоготу уже стало. Мать с полуслова поняла. Всполошилась: «Молчи, Илья. Молчи. Худой мир лучше доброй ссоры. Главное, что к ребенку хорошо относятся». Здесь уж и верно, придраться было не к чему. Что тесть, что теща в Сашке души не чаяли. Комнату отвели ему самую лучшую в квартире. Теплую, солнечную. Окном в парк выходила. Там тестев кабинет был. Теща только раз попросила: «Отец, может уступишь свою комнату? А то в Ирининой холодно для ребенка».
– Ладно. Надо посмотреть, чтобы письменный стол у окна стал. Уж больно велик.
Пошел со складным метром. Перемерял, план набросал. По-хозяйски, основательно.
Илья перетащил тумбы с бюстами. Книжные шкафы. Собрания сочинений классиков. Темные переплеты, позолота. «Неужели все читано?» Перелистнул раз, другой. Увидел отчерки карандаша. Напоследок втащили с Дашей письменный стол. Столешница зеленым сукном оббита. Гигантский, как двуспальная кровать. Тесть часто дома вечерами работал. Допоздна засиживался. «Да, нелегко этот воз тянуть,– думал Илья с уважением, – трудяга-мужик!»
Внука тесть баловал. Чуть не каждый день с подарком. То серебряная ложка с чернением. То игрушка заграничная. Все никак не мог нарадоваться. «Парень родился! Повезло тебе, Ильюха! Мужика будешь растить! Наследника!»
