Кэтрин Хайд - Пурпурное сердце
— Я знаю, что больше ты ни о чем не можешь говорить, кроме как о пироге.
И вдруг до него доходит смысл того, что он произнес.
Стиб великодушно не обращает на это внимание.
Похоже, на сегодня беседа окончена.
* * *Стибу приходит в голову, что им непременно нужно отправиться на глубинный лов рыбы, поскольку это, как он говорит, будет «как в старые добрые времена».
— И на чем мы поплывем?
— У Денниса есть лодка.
Эндрю прежде всего хочет посмотреть, что это за лодка, чтобы решить, можно ли на ней выходить в море.
Стиб доставляет его по горному серпантину к сооружению, которое сам он классифицирует как склад всякой всячины. Очевидно, что кто-то серьезно подошел к строительству этого здания, поскольку выглядит оно достойно в сравнении с жилищем Майкла.
Молодой человек с лицом, похожим на крысиную мордочку, возится в углу с велосипедом. У Эндрю он сразу же вызывает такое же недоверие, какое он испытывает к своему компаньону. Но лодка — просто красавица. Настоящий ялик «Вудсон», двенадцатифутовый, с собственным трейлером. Мотора он не видит, но марка и модель хороши сами по себе.
— Эй, да это великолепная лодка.
— Да, Деннис сторговал за нее свой «Харлей», но, правда, никогда не пользуется ею. Кстати. Эндрю, познакомься, это Деннис. Деннис, Эндрю.
Деннис вытирает руки о полотенце и здоровается с Эндрю.
— Выходит, ты Эндрю. Я наслышан о тебе.
Эндрю предпочитает не реагировать. И просто говорит: «Эта лодка слишком хороша, чтобы держать ее на приколе».
— Хочешь ее, приятель? Уступлю дешево.
— Я живу в Альбукерке.[4]
— А. Тогда извини. Забудь о моем предложении.
Стиб спрашивает, можно ли взять лодку порыбачить, и Деннис с готовностью соглашается: «Возьми и грузовик, а я пока починю бампер на твоем пикапе-развалюхе».
Так что Стиб подгоняет к мастерской свой старый пикап, а Деннис с Эндрю грузят лодку на грузовик. Внезапно Эндрю начинают одолевать сомнения.
— Она что, без мотора?
— Эндрю, мы никогда не ходили на моторке. Вспомни, только на веслах.
— Но я был моложе.
— Я буду грести.
— А удочки?
— Мы возьмем их напрокат на пирсе.
Он напоминает про наживку, другие рыбацкие принадлежности, но потом решает, что, если на пирсе дают напрокат удочки, там найдется и все недостающее.
Нет, остается всего одно сомнение, и им он делиться не станет.
Что, если этот молодец огреет его веслом по голове и сбросит на глубине в воду? Потом скажет, что это был несчастный случай.
Неужели ему суждено умереть именно так? И что за сила гнала его сюда против его воли?
И все равно ему нужно пройти этот путь до конца.
Он чувствует, что у него уже нет выбора, нет решимости противостоять неизбежному.
Глава тридцать вторая
Уолтер
Вот где я теперь. Вечер среды. Мой последний вечер на гражданке. Меня только что освободили от работы в магазине. И я стою на крыльце дома Мэри Энн с букетом цветов за спиной.
Еще светло, хотя приближаются сумерки. Я люблю эти предвечерние часы. Соседский пес лает на меня, и я говорю ему: «Это я, Бруно. Ты ведь меня знаешь. Успокойся».
Хотя сейчас конец зимы, погода стоит прекрасная. В воздухе пахнет весной.
Дверь открывает мать Мэри Энн. Она улыбается, заметив, что я прячу за спиной. Похоже, она обо всем догадывается. Мать Мэри Энн так меня любит, что меня это даже пугает. У меня такое ощущение, что, каким бы хорошим парнем я ни старался быть, мне никогда не достигнуть той высоты, на которую она меня возвела.
Она зовет Мэри Энн и возвращается на кухню. Мыть посуду после ужина.
Мэри Энн просияла, когда увидела меня.
— Уолтер, что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть на работе?
— Не-а.
— Но по средам магазин работает до восьми.
— Это не моя забота. У меня выходной.
На самом деле жизнь моя уже окончена. В запасе лишь этот вечер среды.
Она вприпрыжку сбегает по лестнице, и я достаю из-за спины цветы. Мы стоим на нижней ступеньке, касаясь друг друга лбами, и смотрим на букет.
— Как мило, — говорит она.
— Отец сказал, чтобы я пригласил тебя куда-нибудь поужинать и купил цветы или же, если на это нет денег, предложил бы просто прогуляться по берегу.
— Я всегда знала, что в твоем отце что-то есть.
Я чуть не воскликнул: «Отлично! Нравится — бери!» Но настроение вечеру задано, и мне не хочется его портить. К тому же такие вещи не принято произносить вслух.
— На самом деле получилось что-то среднее. Ты не возражаешь, если сегодня будут цветы и прогулка по пляжу?
— Я надену пиджак, — говорит она.
* * *Мы идем по берегу моря. Медленно, насколько это возможно. Как будто боимся, что слишком быстро доберемся до места назначения, что само по себе смешно, поскольку мы бредем без всякой цели.
Я рассказал ей о танцах, которые будут в пятницу вечером. Хотя билеты на них я вряд ли смогу купить, но все равно предлагаю: «Давай сходим». Наверное, это будет последняя гастроль, ведь наш с Эндрю поезд отправляется в понедельник утром.
Она говорит, что в понедельник утром она не работает, поэтому сможет прийти на вокзал проводить меня.
— Миссис Блантон отпустила тебя?
— Да. Правда, здорово?
Мэри Энн работает в магазине дешевых товаров, ее хозяйка на редкость строга.
— Я не думаю, что это из-за меня. Наверное, это просто дань уважения солдатам, отправляющимся на войну.
Пожалуй, в этом есть определенный смысл. Сейчас каждый стремится проявить патриотизм и поддержать солдат. И наверное, для женщины нет ничего более благородного, чем проводы юноши на войну. Разумеется, если этот юноша не ваш сын.
Вы, верно, думаете, что я буду рассказывать вам о том, как меня пугает смерть, что я чувствую занесенный войной над моей головой меч. Нет, этого даже в помине нет. Я просто наслаждаюсь ничегонеделанием и беззаботностью.
Жизнь моя сейчас, как чистый лист белой бумаги. Ничто невозможно предсказать. Все, что случится, будет внове.
Иногда что-то похожее я чувствовал в случае каких-либо потрясений. Когда умер мой дядя Фрэнк, за мной пришли и забрали из школы. Это было несчастье, но для меня тот момент был одновременно и волнующим, поскольку я был предоставлен самому себе, никаких обязанностей и забот. Правда, тогда это продолжалось день-два. А сейчас вся моя будущая жизнь представляется чистой страницей.
Надеюсь, мои слова не кажутся вам бредом.
Как бы то ни было, мы какое-то время гуляем по берегу. Мы сняли туфли и, связав их, несем перекинутыми через плечо. Я закатываю брюки, и мы идем прямо по кромке воды. Несмотря на то что она холодная.
Время от времени накатывают волны, Мэри Энн визжит и отбегает, задирая юбку, а я смеюсь.
— Как ты относишься к детям? — спрашивает она.
— В общем-то люблю. Почему ты спрашиваешь?
— Думаю, из тебя получился бы хороший отец.
— Да?
Нельзя сказать, что я хороший старший брат, но возможно, это не то же самое.
— Безусловно. Я хочу иметь много детей, — говорит она.
— Сколько именно?
— Четверых или пятерых.
— Ничего себе.
Еще одна большая волна, и нам приходится убегать от нее.
— Думаешь, это много? — спрашивает она. — Л ты сколько хочешь? — Потом, немного смутившись, продолжает: — Я не имела в виду… я хочу сказать… я вовсе не пытаюсь давить на тебя.
— Все нормально, — говорю я, обнимая ее за плечи. — Мы же просто разговариваем. Думается, одного-двоих вполне достаточно, ведь если детей больше, кому-нибудь обязательно не хватает тепла.
— Правда?
— Мне так кажется.
— Наверное, я просто не знаю. Я выросла без братьев и сестер.
Мы замолкаем, и я целую ее в губы. Волна окатывает нашу одежду, и становится холодно. Мы ненормальные — бродим по воде босиком. Еще только начало марта. Но мы делаем вид, что нам все нипочем.
Полагаю, вы ждали от меня не этой идиллической картинки. Наверное, она отличается от того, что я рассказывал вам раньше. Но знаете, со стороны все кажется таким… Ну, вы понимаете. Идеальным, что ли.
На самом деле мы были большими друзьями. Настоящими друзьями. Я очень ценил ее общество. Стоп, я не так выразился. Мне следовало бы сказать, что только ее дружбы мне уже было недостаточно.
Единственное, что нарушало эту идиллию, так это то, что разговор о детях так и остался разговором, и что-то мне подсказывало: по-другому не будет.
Наверное, это тот самый взгляд украдкой в будущее, который портит настоящее. Как говорят: знать бы тогда то, что знаешь сейчас.
Правда, это не всегда здорово.
Короче говоря, чтобы не утомлять вас, расскажу, чем закончилась наша прогулка.
Мы на всякий случай отходим от воды и садимся на песок. Уже по-настоящему темно, и разговор наш тоже становится все более мрачным.
