Ирина Кисельгоф - Пасодобль — танец парный
В ветках больших холдингов царят волчьи законы. Там всем друг на друга чихать. Каждый сам себе лягушка в сметане. Не все допрыгивают до масла, некоторые захлебываются сметаной. Рано или поздно. У судьбы в больших холдингах сплошной, толстый зад. Потому она никогда не поворачивается к лягушкам передом.
— Иди работай, мешочница! За наглость оставляю!
Я подхватила свой пакет с пожитками и пошла работать. Не обернувшись. Наглым это не к лицу. Мне было интересно, что будет дальше?
По дороге меня перехватил Кучкин. Его жабье лицо расплылось в улыбке.
— Ходят слухи, тебя скоро вышибут.
— Разверните слухи в другую сторону, — вежливо ответила я.
Я перешла в разговоре с ним с «ты» на «вы». Он прыгнул с места начальника отдела на место директора департамента. На этом «вы» моя куртуазность заканчивалась. От него я никак не зависела.
— Да? — рассмеялся Кучкин. — Вряд ли это понадобится. Сидихин ходячий труп, а Челищев — либо имеет свое, либо вышвыривает на улицу.
Я приблизила свое лицо к нему и вгрызлась челюстями глаз в его жабью физиономию.
— Слушай, ты! Сарафанное радио! Проветри слухи на улице! Там найдется кое-что интересное! — и, понизив голос, жестко добавила: — Смотри, не ошибись. Улица широкая, всем лузерам места хватит.
— О как! — сказал мне в спину Кучкин.
Он испугался. Я увидела страх в его глазах. Близко-близко. Я улыбнулась. Сегодня со мной лучше никому не встречаться. Мой отец научил меня целиться из охотничьего ружья, когда мне исполнилось пять лет. Ружье было тяжелое, он помогал мне его держать и обрабатывать цель. Сначала я долго целилась, а потом у меня получалось все лучше и лучше. И выбор цели, и меткость, и скорострельность. Сегодня я уложила кучку дроби меж глаз Кучкина и не ошиблась. Я поняла, человек человеку волк. Не в телевизоре, а в жизни. Я проделала этот опыт еще раз.
Меня повадился вызывать к себе мезозавр Челищев. Он не уволил меня, он щипал меня за ягодицы. Больно. До синяков. Мне он осточертел донельзя. Мой муж мог меня спросить, откуда синяки. Я бы его послала, конечно, но все равно не хотелось.
Я подала Челищеву папку с бумагами на подпись, он ухватил меня за ягодицу. Не глядя. А я наступила на его ботинок заостренной, хорошо заточенной шпилькой. С размаху. Изо всех сил. Всем своим весом. Уложила дробь кучно. Смачно. Прямо в цель. Он хрюкнул от боли. Тоже смачно. Я испытала глубокое, садистское удовлетворение.
— Извините, Василий Алексеевич, — вежливо сказала я. — Не заметила.
— Извиню в выходные, — отдышавшись, неожиданно миролюбиво ответил он. — Надо поработать. На пару.
— Это невозможно, — сухо ответила я. — Выходные у меня всегда заняты. Плавание, музыка, теннис и английский язык у ребенка, стирка, уборка, глажка, готовка и по ночам супружеский долг.
Лучше сразу расставить точки над чем тянуть резину. Потом будет хуже.
— Здесь, дорогая моя, работа. Если надо, то и в выходные, — наконец раздражился мезозавр. — По контракту прописан рабочий долг!
— Если бы рабочий долг был прописан в контракте более четко, я бы перепланировала свои выходные! Может быть! — открыто раздражилась я. В лицо. Без экивоков.
— Перепланируешь, получишь сверхурочные. Повышение.
— Тарифы не устраивают! И не надо пугать меня увольнением. Если хочешь найти работу, найдешь. В моем возрасте это не проблема.
Извилины Челищева давно никто не смазывал. Он был хамом, но ему никто не хамил. Он был грубым мужланом, мстительным и злопамятным. С ним никто не связывался. Никто, кроме меня. Наверное, поэтому меня повысили авансом. Без отработок. Мезозавр сменил тактику, перейдя в категорию «добрый полицейский». Пытки синяками закончились. Самое смешное, Кучкин стал меня побаиваться. Меня часто вызывал мезозавр. О чем мы там беседовали, ни Кучкину, ни остальным было неизвестно. Это было мило. Со мной стали здороваться и те, кто меня раньше не замечал, и те, кого я вообще не знала. Зато я начала раздражать свое начальство. Я превратилась в пятую колонну. Но колонну слепили из глины, она могла рухнуть от любого пинка. Хотя я не слишком переживала. У меня был муж, точнее, его шея. На ней можно и посидеть до поры до времени.
Мы с Мокрицкой теперь постоянно обедали в кафешке рядом с конторой.
— Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь! — с неожиданной злобой сказала она мне как-то. — Не забывай!
— Перечисли варианты, как увильнуть от вызова в кабинет начальства, — отозвалась я.
— «Скорую» вызывай!
— Каждый день?
Ума не приложу, почему Челищев меня не уволил. Я бы на его месте сделала именно так. Скорее, все дело было в Сидихине. При встречах он мне подмигивал, я улыбалась. Сидихина было рано списывать в ходячие трупы.
* * *У нас хронически не было денег. Даже когда я стала работать, их все равно не хватало. Выручали найденные мужем редкости. Их удавалось продать на черном рынке, но почти за бесценок. Единственным табу являлись монеты. Они продаже не подлежали, хотя среди них были и очень ценные, и никакие. Трогать их не разрешалось. Святая святых. Лаборатория для посвященных. Совершенно секретно. Доступ посторонним туда был закрыт.
Я убирала в священной лаборатории и из любопытства заглянула в новый матерчатый патронташ.
— Я же просил не трогать мои вещи!
Я услышала за спиной окрик и подняла руки вверх вместе с тряпкой. Мой муж вернулся с прогулки с дочерью. Она подбежала к столу и подняла патронташ, из него на пол посыпались нумизматические редкости. Обожаемые вещи моего мужа. Спецхран его патологической страсти. Железные боги его вселенной. Жертвенный алтарь и языческий идол в одном лице. Его судьба и его жизнь.
— Маришка, — укоризненно сказал мой муж. — Ты как слоненок.
— Ага, — легко согласилась она и полезла под стол собирать монеты.
Я почувствовала удар черной, дикой ревности. Тяжелой кувалдой прямо в грудь. Я ревновала их друг к другу. Как ребенок.
Я убирала огромную трехкомнатную квартиру, они рассматривали нумизматические редкости, чужие для меня вещи. Пригласительный мне не полагался. Или обо мне забыли.
Пришло лето, отпуск, и папа предложил тряхнуть стариной. Съездить на охоту.
— Я уже и стрелять разучилась, — засмеялась я.
— Будешь кашеваркой. Ну, и кур ощипывать. Нами добытых.
— А Мариша?
— Мама обещает взять под свое крыло.
Мама у меня молодец! Лучше всех.
Я размечталась об охоте. Как мне хотелось поехать! Это было так давно, будто и не со мной. А я ведь многое умела, даже запекать дичь в глине. Обмажешь перепела мокрой глиной — и в угли. Даже перья обдирать не надо. Достал, расколол, птичка готова. Без шкурки и перьев. Пальчики оближешь! А главное, просто, без затей, по-мужски.
— Марише хорошо бы пожить у мамы, — сказала я мужу.
— Ей что, дома плохо?
— Она мало общается с бабушкой, а я хочу поехать с папой на охоту.
— А я не хочу, чтобы ты ехала на охоту. С папой!
У меня на это была заготовка. Верная. Крыть ему будет нечем.
— В таком случае я не желаю, чтобы ты ежегодно занимался кладоискательством. Пора забыть о детской песочнице, в которой ты торчишь по месяцу! Я нормально не отдыхала уже сто лет!
Он рассмеялся.
— Это тебе пора забыть о детской песочнице — маме и папе. А отдохнуть мы можем вдвоем. Без мамы с папой!
— Ты не хочешь считаться со мной ни в чем? — тихо спросила я.
— Ты моя жена! — жестко ответил он. — Папе пора отдохнуть!
Я приноровилась, привыкла жить с отцом, тихо увиливая от его авторитета. Теперь меня доставал мой муж. Он укрывал от меня свою жизнь. Прятал свои бессмысленные железяки, как краденое. Сидел сиднем в священной лаборатории, присосавшись к матерчатой пуповине. И молчал целыми днями. Молчал, молчал и молчал! Рот на вечной щеколде из твердых, упертых губ. И при этом требовал «к ноге!». Я вскочила с кровати и полезла в шкаф за постельным бельем. Я решила лечь в другой комнате. Видеть его не могла! Не могла!
— Ты маленькая дурочка. Даже Марина взрослее тебя, — сказал он мне в спину.
Я постелила на диване, легла и закрыла глаза. Я вдруг вспомнила, что мы давно не занимались любовью. Не знаю почему. Не хотели, не думали, не пробовали, не желали…
Он когда-то целовал мои губы и говорил, что их вкус всегда свежий, как ключевая вода. Терпкий, как холодный грейпфрут с горчинкой. Что он хотел этим сказать? А я начала забывать его запах, его пальцы и вкус его губ. И капли пота на его коже. Все забывать! Что с нами случилось?
Я встала с кровати, зажгла свет и посмотрела на себя другими глазами. В отражении зеркала. Я опустилась. После родов стала тяжелее на два килограмма. Не слишком заметно, но это превратило меня из тоненькой девушки в тетку. Стала носить офисные костюмы и брюки. Моя одежда стала арифметически выверенной, обесцвеченной и скучной. Я превратилась в асексуальную геометрическую фигуру. Без вкуса, цвета и запаха. Я стала среднеарифметической женщиной, теряющей признаки половой идентичности.
