Катрин Пулэн - Лили и море
Саймон проснулся. Девять часов вечера. Мне не спалось. Большой белый палтус в моем мозгу. Сон был прерывистым. Он потряс меня и долго не отпускал. Я должна была несколько долгих секунд вспоминать собственное имя, где я и для чего я здесь. Я встаю. Боль в боку напоминает мне о моем ребре, мои руки замерзшие, огромные, тело ломит, как будто меня кто-то избил. Пересекаю кают-компанию, я ставлю подогреть кофе и хватаю шоколадку в ящике. Я бросаю взгляд на палубу через стеклянную дверь. Крючковые снасти надежно закреплены. Вода скользит слева направо по палубе, отступая от шпигатов и заканчивая омывать палубу цвета ночи. Подъемник, лавируя, надлежащим образом закрепленный, никогда не перестает скрипеть при каждом толчке, он как бы урывками сердится, когда судно кренится при малейшей волне. Проходили ли в эти двадцать четыре часа в этом месте, через это дно, другие суда? Вечернее солнце прорывается сквозь облака, словно лезвие ножа, ослепляя меня. Я поцарапала щеку. Уголки губ болят, я чувствую сильное жжение. Еще раньше Дэйв сказал:
— Так что это? French kiss[15]? Ты меня пугаешь… — Все смеялись, видя кровь вокруг моего рта. Но только не я, мне было не до смеха.
Я поднимаюсь по лестнице в рубку. Джон стоит перед циферблатами на панели управления. Перед нами солнце. Баклан приземлился на нос судна.
— Я оставляю вам место сразу же, — сказал он. Я установил обзор. Саймон ничего не знает.
— Я тоже ничего не знаю. Но мы все же можем нести вахту. Он не спит, ты знаешь.
— Я знаю… Иногда салаги бывают лучшими, им только опыта не хватает, на это требуется время. Нам нужен кто-то, чтобы объяснять им. Я покажу тебе самое простое.
Я слушаю. Я пытаюсь понять. Джон в свою последнюю ночь был спокойным и хорошим человеком, с которым легко и комфортно путешествовать по гребням волн. В конце концов я сдалась, я слишком устала.
— Как твое ребро? — спрашивает Джон. — Саймон сказал, что ты сломала себе ребро?
— Может быть. Это случается со мной иногда. Но, может быть, и нет. Просто был хруст, как будто я что-то сломала. Через две недели будет лучше. Не надо только говорить другим. Меня не захотят брать на другое судно, если я что-нибудь сделаю неправильно.
— Нужно заботиться о себе, — пробормотал он, качая головой. — Не следует делать подобные вещи, как ты делаешь, то есть скрывать свою боль. Я не склонен говорить кому-то о тебе, но я не хотел бы видеть тебя сегодня. Ты чуть не плача носила ведро, но никому об этом не сказала. Ты прекрасно знаешь, что я всегда был против присутствия женщин на судне. Но я никогда не рыбачил с ними. Это мужской мир, мужская работа, кроме того, мы не можем даже помочиться в одиночестве на палубе, должны так это делать, чтобы быть вне чьего бы то ни было поля зрения. Тем не менее, такие женщины, как ты, которые пашут как парни двадцать четыре часа, не дрогнув, ах, я хорошо отношусь к тебе на моем судне.
Мы прибудем в Кадьяк к середине ночи. Я слышу двигатель, меняющий режим работы. Дэйв и Джуд встают, крики шкипера, затем двигатель замедляется, наконец он почти затих, чтобы снова заработать, сделав соответствующий маневр управления.
— Можешь еще поспать, — говорит мне Дэйв, видя, как я поднимаюсь на койке, готовая вернуться на палубу.
Затем все успокаиваются. Молчание. Едва заметное покачивание на волнах. Облегчение. Я буду знать, что через несколько часов я оставлю мужчин во время их мертвого сна и уйду в утро, снова свободная.
Когда я проснусь, опять буду мечтать о ловле, о белых палтусах, которых я сжимаю в руках, чтобы резать их лучше, о секциях снастей, которые убегают с борта и скрываются в воде. Я полностью просыпаюсь на воздухе, залитой солнечным светом палубе. Это — час самоходного парома и его гудка. Я бегу наверх, на влажное дерево понтона. Я так и не вымыла свое варварского цвета лицо, оно в алых метках — воинственных эмблемах моей первой охоты на белого палтуса. Я умываюсь под краном в доке. Летят брызги, вода течет по моим предплечьям. Жуткая боль, словно огонь, пронизывает все мое тело, когда я присаживаюсь на корточки. Я поднимаюсь и заканчиваю стоя, вытираюсь, отыскав наименее грязный уголок одежды. Передо мной разукрашенный корабль — «Кайоди». Несколько пустых пивных бутылок прокатились поперек палубы. Я бегу до набережной. Усаживаюсь на скамью и смотрю на спящий флот. Корабль преодолевает узкий проход порта. Не все еще возвратились. «Северное море» передал буй. Корабль кажется тяжелым и продвигается медленно.
В баре я встретила Джейсона. Темные помещения больше не пустеют с полудня. Мужчины шумят и пьют, их содранные руки лежат на деревянных стойках. Толстые пальцы играют со
стаканом или сигаретой, растирают в руках шарик табака, прежде чем положить за губу. Они рассказывают все об одном и том же. Хвастаются, насколько они хороши и как завалили трюмы уловом. Длинная вереница судов перед заводами, шкиперу надо записываться в очередь, чтобы разгрузить свое судно. Тогда они оценивают, предполагают, обсуждают сезон. Травят байки о судне, которое якобы пошло ко дну, потому что рыба клевала слишком хорошо. Уже и трюм был полон, и палуба завалена белыми палтусами, а рыба все прибывала и прибывала… Пять часов утра, сигнал SOS, но морская пограничная охрана отмечала Первое Мая. К тому времени, когда они прибыли, корабль уже утонул, а разбросанный экипаж плавал в спасательных жилетах. Морская погранохрана — идиоты, а шкипер — дурак. Все рвут животы от смеха.
Мы пьем текилу за благополучие, за сохранение наших кораблей. Джейсон сбивчиво рассказывает о своей ночи, восходе солнца в зыби и крови, он быстро говорит, слова путаются, его глаза полыхают под кустистыми рыжими бровями, которые смотрят куда-то вдаль, в самый дальний от бара угол, что за бильярдными столами. Просим еще раз повторить Белый русский, затем заказываем ром для него и водку для меня, чтобы окончательно завершить вечер мертвецки пьяной. Я возвращаюсь на корабль темной ночью. Я пытаюсь идти прямо, не могу же я свалиться, находясь в гавани. Конечно, я буду осторожна со всей этой гнилой наживкой, которая брошена там. На судне стоит мужчина. Я получаю от него бутерброд и крепкий кофе. Я пью кофе. Другие же мужчины смеются и потешаются. Я больше не могу спать. Я выхожу. На этот раз я пойду направо. Я должна уйти в загул. Теперь я — настоящий рыбак.
Работа возобновилась. Крючковые снасти должны быть очищены, отремонтированы, готовы к будущему сезону. Наживка, которая осталась на крючках, гнила изо дня вдень, она скользит и разрушается под нашими пальцами. Ночью я мечтаю о грязном сером океане, свистит ветер, мы наталкиваемся на липкие борта, у которых тот же зеленоватый оттенок, что и у наживки, мы скользим в вонючей каше. Ею загажен весь корабль. Мы внутри скользим и чуть ли не падаем в кровь белых палтусов. Нечто красивое алого цвета пачкает наши щеки, заставляет гореть наши лбы, но это нездоровая слизь, которая поднимается и осаждается, — все это останки маленьких кальмаров, умерших за просто так.
Джуд возвращается пьяным в стельку. Я понимаю, что он здорово набрался, по тому, как он наталкивается на стены в кают-компании, как гремит посудой и приборами, как открывает холодильник. Предметы падают. Тело тоже иногда. Он глухо матерится. Позже он приходит к себе, только чтобы рухнуть на свою койку. Он кашляет. Приступы его кашля похожи на крик. Странное тявканье, которое меня внезапно будит. Я боюсь, как бы он не умер ночью, подавившись, хрипя и кашляя.
Он всегда встает последним. Обычно его будит Дэйв или Саймон.
— Давай, буди его, — однажды просит меня высокий худой парень.
Я смотрю на Йана с оцепенением, я отрицательно мотаю головой.
— Только не я, — шепчу я.
Я бегу на палубу и принимаюсь за работу. Он к нам присоединяется, у него покрасневшие глаза, кажется, что он избегает смотреть на нас. Его лицо еще хранит следы подушки. Оно зажигает сигарету. Кашляет.
— Надо, чтобы ты остановился, старина, иначе, ты долго не протянешь, — пытается шутить Дэйв.
Джуд бросает на него недобрый взгляд:
— Я остановлюсь обязательно, иначе я сдохну.
— Тогда это будет не так быстро, это все не по-настоящему, Лили?
Стремительно пробегает Йан.
— Через четыре дня разгружаемся, парни! — восклицает он. — Завод наконец утвердил и зафиксировал нашу очередь. Хочется узнать, сколько же всего мы сделали… Цена снова поднялась на несколько центов, не так, впрочем, как я надеялся. Проклятые ублюдки, сыновья шлюхи, всегда нас обманывают.
— Кстати, ты в курсе о квоте по треске? — спрашивает Дэйв.
— Что ты меня достаешь этим? Я тебе уже сказал, буквально в цифрах.
Шкипер снова ушел. Джуд и Дэйв шушукаются между собой.
— У нас остается еще неделя, а в трюме полно рыбы. Ты хочешь сказать, что лед будет храниться так долго.
— Все будет мариноваться в собственном соку. Я-то съем это в любом случае.
