Монго Бети - Перпетуя, или Привычка к несчастью
— Почему это олухов? — возмутился Альфонс. — Потому что банкноты фальшивые? Но ведь они все-таки существуют! Пусть правительство и доказывает, что они поддельные.
— Мой дорогой Альфонс, — рассердился бригадир Кёнджомбе (ты ведь знаешь, каким он бывает в такие минуты). — You talk, you talk like a foolish[4]. Его банкноты не могут быть фальшивыми, говорю я тебе, их попросту не существует. Теперь ты понял? Он так же хорошо умеет делать банкноты, как обезьяны — разговаривать. Он говорит людям: «Я сделаю вам миллион, только сначала дайте мне двадцать тысяч франков». Трудно в это поверить, но люди приносят ему двадцать тысяч франков, даже не подумав о том, зачем человеку просить деньги, если он сам умеет делать их. Видно, мы, африканцы, и в самом деле настолько глупы, что способны поверить чему угодно. Само собой разумеется, как только этому господину дают деньги, он тут же исчезает, чтобы начать все сызнова в другом месте.
Пораженный Альфонс, не решаясь пока ни в чем признаться, спрашивает у бригадира, видел ли он сам этого мошенника; выясняется, что бригадир его не видел, но не раз слышал описание этого человека от обманутых им людей: невысокого роста, коренастый, с густой шевелюрой. Обычно он не скупится на угощение, очень веселый и общительный, говорит в основном на пиджин. Тут уж Альфонс не выдержал и признался, что и сам только что стал жертвой этого мошенника. Альфонс ничего не утаил от бригадира Кёнджомбе, а тот собрал нас всех, то есть тех, кто давал деньги шарлатану, и предложил: «Давайте посмотрим, что там в ведре». Мы согласились. Вслед за бригадиром, сохранявшим полное спокойствие, и вконец растерявшимся хозяином кафе мы вошли в комнату, где стояло это самое ведро. Альфонс и бригадир схватили его на наших глазах. Вытащили его на свет!
Мы вернулись в зал, но там было недостаточно светло, и мы вышли во двор. Во дворе все окружили бригадира с Альфонсом, которые держали ведро, они наклонили его и начали выливать воду. На дне ведра оказалось так же пусто, как на ладони: даже банкноты, вырезанные из газеты, и те исчезли. Вот из-за чего волнуется весь Зомботаун. И подумать только, я тоже поверила этому негодяю!
— Не убивайся, Софи, — невозмутимо сказала в ответ на все это Анна-Мария. — Вот уже двадцать пять лет, как я таскаю свои старые кости по разным городам нашей страны, и за это время я раз двадцать, если не больше, сталкивалась с такой вот точно историей, а стало быть, случается это не реже раза в год. Вот увидишь, на будущий год этот парень вернется, а если не он, так кто-нибудь другой. И опять он наплетет таких же небылиц, и люди снова развесят уши. Им все равно не втолкуешь, что, если бы деньги делались так просто, об этом давно было бы известно. Верно ты говоришь, что черным, по всей видимости, нравится, когда их дурачат. Видишь ли, им это до того нравится, что они и сами готовы дурачить друг друга. Черные в какой-то мере похожи на нас, женщин, ведь мы тоже любим, когда нас обманывают. Иной раз дело доходит до того, что мы готовы перегрызть друг другу горло, ведь когда встречаются две собаки, всегда найдется кто-то, кто крикнет: «Catch him!»[5] — и тут же собаки эти бросаются друг на друга. Вот и мы, женщины, похожи на них. Правду я говорю, Софи?
— Правду, правду, Анна-Мария.
— Да взять хотя бы Перпетую и тебя. Зачем вы позволяете натравливать вас, как собак, друг на друга? Не пришло ли вам время помириться?
— А я никогда и не ссорилась с Перпетуей! — живо откликнулась Софи. — Не знаю, правда, что думает обо мне она, а у меня против нее обиды нет. Единственное, чего я хотела бы, так это подружиться с ней.
— Ты хорошая девушка, Софи! Входи. Это мастерская Перпетуи. Она сама как раз тут. Скажи ей то, что сказала сейчас мне.
Перпетуя, которая очень смутилась, услышав последние слова Анны-Марии, не подняла глаз, когда на пороге появились Софи и Анна-Мария. Но Анна-Мария не дала Перпетуе возможности проявить истинные свои чувства (которые она и сама затруднилась бы определить) и велела ей подать руку Софи. Перпетуя безропотно подчинилась, правда, изобразив при этом чрезмерную растерянность, она всем своим видом показывала, что только неожиданность вынудила ее пойти на эту уступку. Софи с изумлением разглядывала куски тканей, разложенные на столе и на цементном полу, куски, словно по волшебству преображавшиеся в руках этой хрупкой женщины в одежду, и с почтительностью восторженной школьницы смотрела на Перпетую, а та взирала на соперницу с непроницаемым видом.
Анна-Мария предложила обеим выпить по стакану пива — в знак примирения. Ни один мужчина, заявила она, не заслуживает того, чтобы две женщины ссорились из-за него. Софи, которая уже выпила половину стакана, расхохоталась от души.
— Так вот, — начала Анна-Мария, — попробуем решить первую проблему. Софи, сегодня ночью тебе придется отказать твоему супругу. Придумай что-нибудь, скажись больной.
— Не в первый раз! — лукаво сказала Софи.
— Вот и прекрасно! — одобрила ее Анна-Мария. — Я вижу, ты настоящая женщина, сразу все понимаешь. Води его за нос до тех пор, пока он не вспомнит о Перпетуе.
— Обо мне? — возмущенно воскликнула Перпетуя.
— Подожди, дорогая! — остановила ее Анна-Мария. — Неужели монашки не растолковали тебе, что нет большего греха, чем гордыня. Эдуард — твой муж перед богом, и с этим ничего не поделаешь. Пускай он забыл о своем долге, но тебе-то это не может служить оправданием. Вспомни-ка, не о том ли говорилось в соборе прошлым воскресеньем?
— Плевала я на всех этих проповедников! — заявила Перпетуя.
— Напрасно, Перпетуя, напрасно. Если бы твой брат Ванделин был здесь, он наверняка посоветовал бы тебе сделать первый шаг. Слушай, моя девочка, что я говорю. Ты заработала своим трудом немало денег, но подумай и о том, что скоро опять придется платить за лицензию, а по сравнению с прошлым годом она подорожала чуть ли не втрое, бесплатно ее дают лишь активистам Баба Туры. В прошлом году мы мало что имели, во всяком случае я, хотя, может, ты работала на кундреманов…
— Я выплачу тебе твою долю! А работала я на себя, а не на кундреманов!
— Да что ты, Перпетуя, я пошутила. Ты стала ужасно обидчивой. Давай поговорим серьезно. Завтра ты устроишь маленький праздник и пригласишь своего мужа. Приготовь для него и его друзей вкусную еду, скажи ему о том, как ты рада снова встретиться с ним. Вовсе не обязательно говорить много. О том, как и что надо делать, тебе нечего беспокоиться, я научу тебя. Вот только Софи придется нам помочь.
На другой день — это была суббота — молодые женщины с усердием принялись выполнять указание Анны-Марии, они, будто сговорившись, действовали заодно, что крайне удивило мужчин, которые в этот субботний вечер решили не покидать своего квартала, а поэтому стали свидетелями заговора, хотя и не в силах были разгадать его тайный смысл. Не желая полагаться на волю случая и к тому же зная непостоянство мужчин, Анна-Мария возложила на Перпетую довольно деликатную миссию: она должна была отправиться к Эдуарду и попросить его никуда не уходить вечером, не объясняя причин своей просьбы.
— Возьми с собой сына и оставь его с отцом, — посоветовала она молодой женщине. — Попроси присмотреть за ним несколько часов, ведь Эдуарду не часто приходится это делать, я думаю, он возражать не станет.
— В каком бы состоянии он ни был? — обеспокоенно спросила Перпетуя.
— А как он сейчас? — спросила Анна-Мария у Софи.
— Нормально. Сидит, уткнувшись в книгу. Вот уже несколько недель, как он и капли в рот не берет — я хочу сказать, ни одной лишней капли. Обычно алкоголь действует на него скверно, вы же знаете, он не сильного десятка.
Вместо того чтобы взять Ванделина на руки, Перпетуя повела его. Так, черепашьим шагом они одолели несколько десятков метров, отделявших их от Эдуарда. Молодая мать то и дело наклонялась к малышу, осторожно поддерживая его, когда он спотыкался. Перпетуя находила все это скорее забавным, чем унизительным, но ей было грустно оттого, что некому рассказать всю эту историю, пусть даже не сейчас, а когда-нибудь потом, — как рассказывают обычно о кошмарном сне или смешном недоразумении. Перпетуя думала о своей собственной судьбе и о судьбе той девочки, которая мечтала совсем о другом и которую она уже больше не отождествляла с собой. Она шагала непреклонно и твердо и вновь была похожа на сомнамбулу: глядя на нее, невольно подумаешь, а есть ли в этом теле душа. Как некогда Кресченция, она казалась сегодня Анне-Марии ходячим призраком.
Эдуард сидел за столом, разложив перед собой книги и открытую тетрадь, и, как всегда, когда занимался, казался очень усталым. Очевидно, он готовился к новому конкурсу. Увидев Перпетую с сыном, он спросил ее, здоровы ли они, и вдруг, не закончив фразы, задумчиво взглянул на Перпетую, точно впервые увидел ее после возвращения.
