Дмитрий Добродеев - Большая свобода Ивана Д.
В фокусе зрения — Мариенплац. Одиннадцать вечера. Немцы закрывают рестораны. Вольфганг уже наклюкался, несет чушь.
Ивану снова кажется, что его «Я» рассыпается. Он почти не слушает Вольфганга. Ему все труднее даются усилия, чтобы помнить себя. Он мычит: «Это я, я здесь, я еще не забыл свое «Я». Я присутствую, иначе утеряю связь с «Я», я растворюсь в окружающей среде и стану Никем. Даже меньше, чем Никем».
Они расстаются, Иван идет домой. Почему-то его маршрут пролегает мимо станции. Темная ночь, глухая ночь. Над Мюнхеном луна. Светится окно в подсобке первого отдела радио «Свобода». Там сидит Дженнингс, думает, что ему делать с чеченскими «борцами за свободу»… Они позвонили, сказали, что хотят прийти на станцию со своим эмиссаром Удуговым. Но вот одобрит ли госдеп?
Иван приходит домой, садится у зеркала, проводит рукой по волосам. Такие, блин, стали ломкие, сухие волосы! Наверное, это связано с падением тестостерона в крови. Одно из следствий коллаборационизма. Он встает на четвереньки, обнимает унитаз обеими руками и долго опустошает желудок. Потом поднимает красные слезящиеся глаза и шепчет: «Достали, блин!»
Затем выпивает двойную дозу алька-зельцера и засыпает тяжелым сном.
Архитектура играет важную роль в его снах. Высотные дома Москвы, полуразрушенные дачи Подмосковья, убогие панельные строения городских окраин, потемневшие особняки Арбата… Палашовский рынок, Солянка и Остоженка, а также дворы «Аэропорта» и пригороды Лейпцига. Мюнхен тоже появляется — совсем другой, чем наяву. И эти страшные леса, сплетенные кроны, могучие стволы деревьев, лесные тропки…
Особенно страшны железнодорожные переезды. Рядом с ними разыгрываются главные темы снов — с безумными диалогами и не менее безумными монологами. Он говорит, говорит, говорит, как будто бы все время приходится оправдываться. Наконец, это ему надоедает и он заявляет: «Баста! Больше не могу оправдываться. Буду все принимать так, как оно есть!»
Он хочет свободы мысли и действия, никаких идейных установок, никаких цитат, никаких ссылок. Быть как есть и думать как есть.
Катя
В этот день Иван лежит на кровати и курит сигариллу. Перемежая глотками шнапса. У него очень тяжело на душе. Сегодня звонил жене, она сообщила, что ей надоело ждать. Что устраивает личную жизнь без него. Что встретила порядочного человека. Что будет оформлять развод.
Причина ему понятна — он так и не смог вывезти ее с дочерью в Германию. Послал ей приглашение от имени знакомого немца, но в ОВИРе отказали. Это месть властей ему как перебежчику. Жена и дочь — заложники в Москве. А он, выходит, вольный жених… Что ж, это даже облегчает жизненную задачу…
Иван смотрит на себя в зеркало: ему сорок два, он еще в неплохой форме, коренастый, широкоплечий, но небольшой живот выпирает, под глазами — мешки, залысина на лбу растет. Такое впечатление, что глаза стали меньше, — наверное, нависли веки.
Еще ему кажется, что волосы на груди редеют — наверное, все то же падение тестостерона в крови, оволосение идет по женскому признаку. Образ жизни надо менять, и срочно!
Иван валяется в депрессии еще два дня, потом высылает семье с московским журналистом Марком Дейчем конверт с деньгами и приступает к поиску новой подруги. Поиск не длится долго. Во время очередной попойки в Гармише он встречает Катю. Ее привел Чурилкин — известный дезертир и переводчик американской разведшколы. Представил как свою герлфренд. К полуночи Чурилкин напился. Другие тоже угомонились. А Катя продолжает сидеть в своем углу и поглощать мартини.
Алкоголь не берет ее. Она смотрит на происходящее кошачьими зелеными глазами. Иван влюбляется. Это тоненькая девочка с большим бюстом. По матери русская, по отцу еврейка. Он приглашает ее на танец. Она прижимается к нему и в ту же ночь отдается прямо в ванной комнате, пока переводчик Чурилкин храпит.
Иван засыпает на диване, держа Катю в своих объятиях. Под стук далекой электрички. «Баковка», — думает он и блаженно зевает.
Ему снится сон: она — его жена, он лежит с ней рядом, целует плечо и видит еще чью-то ногу, волосатую. Кто это? Она спокойно объясняет, что это ее экс, ее первый муж.
Он хочет спать еще, но даже во сне ему неприятно присутствие ее бывшего. Он раскрывает глаза и видит в натуре чью-то волосатую ногу. Мужик преспокойно спит, положив руку на грудь Кати.
Иван резко подымается: это не сон! Рядом с Катей примостился сотрудник американской разведшколы лейтенант Чурилкин.
Иван пытается сообразить, где он находится. И эта Катя-шалава, и как он спьяну сюда забрался. Ситуация идиотская. Думает: «Может, я сошел с ума? Необходимо восстановить кислотно-щелочной баланс».
Идет на кухню, хлопает, не морщась, рюмку текилы. Затем достает из холодильника кефир Мюллера «Калинка» и выпивает большой стакан. Поганый кефир! Не как в России. Он наскоро одевается, выходит и первой электричкой уезжает в Мюнхен.
Катя звонит в этот же вечер сама, говорит, что вышло недоразумение с Чурилкиным. И, как ни странно, он верит ей.
Приезжает веселая, с бутылкой вина, они опохмеляются, ложатся в постель, занимаются сексом, но осадок остается. Неужели она блядь? Но мысль эта также действует на него возбуждающе. Может быть, он свингер в душе?
У Ивана комплекс — он любит девушек, которые отдаются ему в первую ночь. Это льстит его мужскому самолюбию. Но еще больше он любит девушек, которые ему изменяют. А сочетание этих двух моментов неотразимо. В итоге он начинает встречаться с Катей.
Через месяц она переезжает к нему с вещами. Ее родители попали в Германию по еврейской линии. Но душа — отчаянно российско-советская. Бывало, сядет, выпьет водки, заведет хит Добрынина «Не сыпь мне соль на раны» и начнет побуждать его к соитию. Ивану кажется, что она нимфоманка. Но на нее так действует алкоголь. Иногда он вспоминает дочку в Москве и начинает плакать, но Катя тут же отвлекает его очередной выходкой. Она откровенно издевается над ним, может шлепнуть по заднице и сказать: «Ты просто баба! Латентный гомик! Давай, становись мужиком», и это нравится ему.
Катя обучалась пению, ее мечта — выйти на подмостки кабаре «Распутин» в Париже, где в это время работает по контракту Хиль. После стакана водки она берет гитару и хрипловатым голосом поет «Утро туманное». У самой на глазах слезы, у Ивана ползут мурашки по коже.
Иногда Катя говорит загадочно: «Ты знаешь, я немножечко беременна». Иван силится понять, правда это или нет.
Он, конечно, слышал, что детей при таких запоях заводить не стоит, но разве она послушает? Потом выясняется — шутка. Катя зло смеется.
Иван и Катя поселяются в отеле «Арабелла». В четырехкомнатном апартаменте. Они покупают персидские ковры, заводят собаку — голден ретривера по кличке Чук, ставят новую видеотехнику. Бар ломится от напитков. Катя переходит с водки на джин. На комоде появляются иконы. Им весело и хорошо. Месяц беспрерывной пьянки. Это он или не он? Рожа опухла. Он не знает. Вспышка. Стоп-кадр.
Все лето 92-го Иван не просыхает. Катя тоже. Потом наступает облом: у него глюки. Он задается вопросом: почему меня глючит? Ответ приходит сам: организм перенасыщен алкоголем. Это замечает и Дженнингс. Он говорит: «Иван, отдохни, скинь темп». Иван пытается завязать, но это ведет к конфликту с Катей. Она не может без собутыльников. Месяц спустя он встречает гостя из Москвы и на главном вокзале Мюнхена видит сцену: Катя стоит с кружкой пива за стойкой, беседует с местными выпивохами. «Свинья грязь найдет», — шепчет он.
Ему часто снится один сон: они с Катей едут на машине из Гармиша, наперерез бросается старый седой кабан. Бьется об их ветровое стекло, на стекле расходятся трещины. Он видит окровавленную морду кабана, все засыпало снегом, дороги почти не видно. Заносит ручьи и перевалы вокруг Гармиша. И еще он видит, что фуникулер на Цугшпитце не работает: зависли цепи, и группа людей застряла в кабине наверху.
К нему подходит лейтенант вермахта в заснеженной шинели, отдает честь и говорит: «Противник ушел через перевалы. К Бреннеру».
Он пытается выйти из машины, но не может. Это приводит его в отчаяние. Выходит, пути дальше нет!
Иван думает: «Это надо будет пережить! Утрату Южного Тироля, временную потерю Украины. Да, я забыл про город-герой Севастополь! Вернуть его — огромный труд! Забрав Крым, враги лишили империю мужского качества».
Он протирает глаза: рядом с ним Катя. Удивительно, что она храпит. Такая молодая, а храпит.
Это главный момент — ее молодость. Таков закон мира: поседевших мужиков тянет на молодых. Что можно тут изменить? Когда ему было двадцать, он этого не понимал.
Нравится ему Катя, но он не может просто так жениться на ней: нужна справка о разводе. Он посылает в Москву запрос, однако жена передумала и не дает добро.
Иван лежит в номере «Арабеллы». На душе тоскливо, дождь барабанит по стеклам. Он лежит в халате. Курит сигариллу, в руке стакан с виски. Он хочет все забыть, но не получается. Смотрит на часы. «Ролекс» показывает девять вечера. Этот «Ролекс» с белым золотом стоит восемь тысяч марок, но он не нравится ему. Обязан носить по статусу. Где сейчас его часы «Ориент»? Он так любил их, а в 78-м продал, чтобы поехать с немолодой советской критикессой на курорт. Он отнес часы в комиссионный на «Новослободской», за них дали сто шестьдесят рублей. На эти деньги он оплатил поездку, но часы помнит до сих пор. Он видит их дальнейшую судьбу. Их купил проводник-грузин и увез в Сухуми. Они исправно тикали пятнадцать лет на его волосатом запястье, а в 92-м, во время абхазской войны, грузина поставили к стенке. Часы с запястья сняли. И по неосторожности уронили под гусеницы БТР. Расплющенные винтики и пружинки «Ориента» остались лежать на шоссе Сухуми-Гагра.
