Владимир Крупин - Во всю ивановскую (сборник рассказов)
Змий опустил голову, показав жестом Змее, что она должна идти. Змея постаралась запомнить Змия в это г час и отправилась. Навстречу ей ползла новая стража тронного времени.
Стояла ночь. В это Осеннее полнолуние особенно оживленной была охота зверей. Змея вспомнила, что давно ничего не ела, затаилась и выбрала себе упитанную красную лисицу. Лисица ловила мышей. Она не чуяла Змею, ведь змеи не имеют запаха, и вот она оказалась близко — Змея кинулась, но уже в прыжке поняла, что лисица уйдет — зубы. Змеи были потеряны, ее яд истрачен, и надо ждать новых зубов, нового яда.
Ничего, думала Змея, вползая в воду спокойной реки и отдаваясь течению, ничего. У змей есть силы, змеям есть из чего собирать новые силы, ничего, они крепнут от неудач…
— Ванька! — звенел над рекою мальчишеский голос. —
Ты чего не забрасываешь, я уж вторую поймал!
— Сейчас заброшу! — кричал в ответ другой мальчишка. — Вот только эта коряга проплывет.
Зато весной
День пасмурный, долго тянется. После обеда идет снег. Он вперемешку с дождем, снежинки темные.
— Через месяц после первого снега начинается зима, — говорю я пришедшей с улицы женщине. Пальто мокрое, и дорогой мех на узком воротнике некрасивый. — Но это среднегодовое, многогодовое, нынче может и не сойтись.
— И не плакала, — говорит женщина, — ресницы погасли.
— Если через месяц начнется зима, то поверим в наблюдательность предков.
— Господи, — говорит она, быстро поправляя прическу. — о чем ты думаешь? — И, наладив красоту, садится к столу и говорит, что пасмурно, что в такую погоду, что ни надень, все убивается. — А ты еще говоришь, что зеленое — цвет надежды. В такой день ничем не спасешься.
— Зеленое не по цвету, а по смыслу: дождаться первой зелени означало выжить.
— Да, вот что! — спохватывается она. — Все забываю. Дай мне Монтеня.
— Обязательно Монтень? Возьми «Летописца». Мне кажется, наши летописи заполнялись осенью. Так же мрачнело, и снег таял. В летописях…
— Ой, не надо. Нелепо ли не бяшеть! Аще кому хотяше! Монтень хоть переведен, а это когда еще соберутся.
— Возьми «Назиратель». Он переведен с латыни на древнепольский, оттуда к нам. Узнаешь, как ставить дом, лечить заразу, сажать овощи…
— Ах, — говорит женщина, смеясь и трогая щеки сухой чистой ватой, — «извозчики-то на что»?
Отходит к окну, смотрит вверх, вытирает стекло.
— Ослепнешь, — говорит она. Снова долго смотрит, поворачивается. — Да, да. Раньше или позже, но каждый год приходил первый снег. Мальчишки радовались, а матери боялись, чтоб дети не простыли.
— Босиком бегали, а крепче были, — говорю я и злюсь неизвестно на кого. — Смотри, сейчас одеты, обуты прекрасно, а без конца болеют, совсем хилый народ…
— Все-то ты знаешь, — иронически замечает жен щи на. — Скажешь, сидели на печке, одни лапти на всех…
— Зато весной…
— Да, весной. Весной, да. Им снова радость.
Мех на воротнике высох и потрескивает, когда она проводит по нему ладонью.
На окне как будто легкие кружевные занавески.
Снег все гуще.
К вечеру светлеет.
* * *… И оказывается, эта томность, это изображение разочарованности, весь набор интеллигентного кокетства — все это оказывается обыкновенной человеческой усталостью.
— Никаких нервов не хватает, — говорит она и виновато улыбается.
И я вижу — не врет: замотана’ до последней степени.
А минуту назад думал: игра.
— К вечеру я буквально труп, — говорит она.
Я беру ее на руки и несу в спальную комнату. Пока иду коридорами, она засыпает, и тело ее, тяжело обвисшее, становится легким.
Около окна стоит девочка и смотрит вниз, на белое дно двора. Девочка слышала наш разговор. Спрашивает:
— «Слово о полку Игореве» — первая русская книга.
А какая будет последняя русская книга? Слово о другом полку?
Ночью я выхожу на балкон и не могу понять, исчезает луна или зарождается. То ли туман, то ли такой насыщенный воздух.
Тепло. Снег тает.
Не пора ли нам, братия, начать старыми словесами новую повесть?..
