Джоан Барк - Хризантема
12
Ничто так не греет душу немолодого человека, как признание со стороны окружающих. Сразу проясняется взгляд, свежеет кожа… Так думала матушка Имаи, улыбаясь своему отражению в зеркале над умывальником и пощипывая щеки, чтобы вызвать румянец.
Великолепное настроение было следствием грандиозного успеха, который она имела на свадебном торжестве. Застенчивость помешала большинству присутствовавших дам встать и взять слово, однако матушка Имаи не колебалась ни секунды. Сразу после официальных речей она поднялась с места и завела песню — сильным, красивым голосом. Никому из гостей не досталось таких бурных аплодисментов, к которым присоединился даже сын, хотя дома она редко слышала от него слово похвалы.
А теперь в доме появился еще и европейский туалет, который специально купил Хидео, чтобы позаботиться о матери, о ее больном колене! С пятницы, когда туалет установили, матушка Имаи успела все уши прожужжать сестре, хвастаясь обновкой и тем, как изменился сын, каким стал внимательным.
Поехав провожать жену на поезд, Хидео вернулся домой только к вечеру. Он вошел в столовую, где мать смотрела телевизор, и торжественно водрузил на стол большой бумажный пакет — набор полуфабрикатов для праздничного обеда сукияки. Прежде сын никогда не ходил по магазинам, но сегодня он был так мил, так почтителен…
— Только для нас двоих, — весело подмигнул он матери, — как в старые добрые времена. Помнишь, как Папа любил готовить? Сегодня шеф-поваром буду я. Не возражаешь?
Она не возражала, она была в восторге. Они сидели за обеденным столом друг напротив друга, между ними стоял горшок с сукияки. Хидео поразил мать своими кулинарными способностями, точно угадав, сколько сахара и соевого соуса нужно добавить к мясу и овощам. Обед превратился в настоящую праздничную вечеринку с горячим сакэ, веселыми шутками и дорогими сердцу воспоминаниями об ушедших годах.
— Ах, если бы твой отец мог нас видеть! — вздохнула матушка Имаи. Глаза ее наполнились слезами, голова немного кружилась. Выпив сакэ, мать всегда впадала в сентиментальность, и Хидео прилежно наполнял ее чашечку. — Он бы так порадовался… Совсем как в прежние времена. — Подперев щеку ладонью, она печально смотрела на сына. — Только вряд ли бы он одобрил, что вы с Мисако то и дело дуетесь друг на друга… и уж конечно, был бы разочарован, что у него нет внуков… Кстати, она говорила, что может вообще не родить. Страшно подумать! Хидео, неужели это правда?
Такого поворота он не ожидал. То, что мать сама затронула нужную тему, было неслыханной удачей, упускать которую он не имел права. Хидео поспешно придал лицу уныло-траурное выражение.
— Ох, бедный ты мой, — всхлипнула матушка Имаи, откидывая со лба отбившуюся прядь волос. — Что ж ты до сих пор молчал?
Облокотившись на стол, он обхватил голову руками.
— Я… я не хотел тебя огорчать, мама. И потом, до последнего времени сам еще думал, что все наладится. Теперь я потерял последнюю надежду, наш брак рушится. Мы с Мисако больше не счастливы вместе.
Его слова болью отозвались в материнском сердце.
— Вот, значит, почему вы все время ссоритесь.
Еще больше подогревая ее сочувствие, Хидео издал горестный стон, достойный актера кабуки.
— Ну что ж, — тяжко вздохнула мать, — если так, ничего не поделаешь. Тогда, чтобы не дать угаснуть нашему роду, тебе придется кого-то усыновить. У твоего младшего кузена Йоши трое мальчиков, если хочешь, я с ним поговорю…
— Нет! — гневно воскликнул Хидео. — Никогда! — Он ударил кулаком по столу, тарелки жалобно зазвенели, на скатерть выплеснулась лужица соуса. — Я хочу иметь собственного сына, и я его получу! Я здоровый мужчина, с какой стати наша семья должна страдать из-за ущербности моей жены?
Матушка Имаи прищурилась.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я разведусь с ней и женюсь на нормальной женщине! — бросил сердито сын.
Помрачнев, мать отодвинула чашечку с сакэ.
— Что такое? Ты собираешься развестись?
— Да, — решительно кивнул Хидео. — Я давно уже думал об этом, а теперь решил. Мы не подходим друг другу, наш брак был ошибкой.
— Ты с ума сошел! — воскликнула она, не веря своим ушам. Хмель быстро улетучивался. — Сам женился по любви, а теперь рассуждаешь об ошибках. Жена не машина, чтобы ее менять. Женятся на всю жизнь!
— Мама, пожалуйста, не оставляй меня, сейчас твоя поддержка мне очень нужна! — Хидео наклонился и нежно взял ее за руку. — Я уже нашел подходящую девушку, не делай нас обоих несчастными.
— Ах вот оно что! — взревела мать, отдергивая руку. — Ты хочешь развода, потому что завел себе какую-то девку!
— Она не девка!
— Еще чего! Нет и еще раз нет! В семье Имаи разводов никогда не было и не будет! Имей в виду, Мисако прекрасно знает о твоей подружке, однако ни словом не обмолвилась о разводе. Можешь спать с какой угодно шлюхой, а жена есть жена! Подумай, что скажет дядя!
Хидео театральным жестом оттолкнул тарелку.
— Дядя? Что скажет дядя? — саркастически переспросил он. — Тебя только это и волнует! А на мое счастье наплевать?
Матушка Имаи плохо переносила гнев сына, тем более обращенный на нее. Она тут же сбавила тон:
— Сыночек, я конечно же хочу, чтобы ты был счастлив, но новая жена — не выход. Ты еще мало знаешь эту женщину, а вдруг у нее тоже не будет детей? Сам подумай, чего она стоит, если заводит роман с женатым мужчиной… Небось, какая-нибудь официантка?
— Скажешь тоже! — возмутился Хидео. — За кого ты меня принимаешь? Она очень приличная девушка.
Мать залилась слезами.
— Нет, я не позволю тебе поступить так с Мисако! Пусть она бесплодна, но старается быть хорошей женой и дочерью.
Мрачный как туча, Хидео поднялся с места, выпрямившись во весь рост.
— Имей в виду, — грозно предупредил он, — если ты пойдешь против меня, я все равно получу развод и оставлю этот дом! Сниму квартиру, а ты будешь одна, так и знай!
— Идиот! — Едва сдерживая истерику, мать вскочила. Сакэ выплеснулось на скатерть.
В ярости пнув стол, он заорал:
— Я идиот? Я просто мужчина, и мне нужна нормальная жена, а не холодная доска вроде твоей драгоценной Мисако. Женщина, которую я люблю, уже носит моего ребенка, и он должен быть законным. Или ты предпочитаешь ублюдка?
Оглушенная, мать без сил упала на стул, рыдая во весь голос. Хидео сорвал с вешалки куртку и выскочил из дома, ожесточенно хлопнув раздвижной дверью. Колокольчик бешено затрясся, вторя своим звяканьем жалобным всхлипываниям старушки.
С широкой улыбкой на лице Хидео вывел машину из гаража и покатил к табачной лавке, где был телефон-автомат. Фумико сразу схватила трубку.
— Привет! — возбужденно заговорил он. — Соври там что-нибудь и срочно приходи, я буду ждать, где обычно.
— Что случилось? — с тревогой спросила Фумико.
— Все в лучшем виде! Ты не поверишь, насколько удался разговор. К утру мать будет как шелковая! Дам ей повариться до завтра, и она примет мою сторону. С Мисако тоже никаких проблем, она меня видеть не хочет. Мы крупно поссорились, она, оказывается, все о нас знает. Я ее провожал, но она выскочила из машины и поехала на вокзал одна.
— Замечательно! Только дай мне полчаса: мать дома, и если я сразу выскочу, будет донимать вопросами. Потерпи немного.
— Так и быть, потерплю, — самодовольно усмехнулся он. — Тогда сразу скажи, что не вернешься, и поедем в гостиницу. Не хочу сегодня идти домой, хочу быть с моей сладкой девочкой. Я так соскучился…
Фумико радостно рассмеялась.
— О'кей, — ответила она по-американски. — О'КЕЙ!
Мерцающее пламя двух больших свечей на алтаре заставляло тень монаха дрожать и колыхаться на плотно задвинутых сёдзи. Тэйсин верил, что, согласно учению Будды, дух покойного Учителя не покидает место, где он жил, сорок девять дней. Завтрашний день был последним, и эта мысль погружала сердце официального преемника старого настоятеля в непроглядный мрак. Еще один рассвет, и близкие друзья Учителя вместе с его семьей придут в храм для последнего прощания. Снова будут приношения, ароматный дым, а потом прах настоятеля упокоится в могиле предков. Сейчас Тэйсин мог в последний раз пообщаться с Учителем наедине, прежде чем тот окончательно перешагнет грань неведомого. За обедом безутешный толстяк объявил Конэну, который теперь должен был стать его официальным помощником, и гостю из Камакуры, что проведет ночь у алтаря, и монахи склонили головы в знак одобрения.
Ночной мрак, заполнявший келью, разгоняли лишь слабые огоньки свечей. Тэйсин сидел, скрестив ноги, перед алтарем. Покойный улыбался с крошечной фотографии, будто кивая верному ученику. Не в силах успокоиться, монах все время ерзал. Он пробовал сидеть неподвижно, сложив большие пальцы рук, как делал Учитель, однако не выдержал и получаса.
