Александр Коротенко - Трепанация
Однако в отличие от отца, который, как ему казалось, видел и чувствовал происходящее в душе пациентов, Веня считал, что это иллюзия и самообман. Не способен человек в принципе чувствовать или понимать происходящее в сознании другого.
Возможности психологии он представлял только в совместной работе психолога и пациента, но ни в коем случае не самостоятельного психолога. Последний всегда без зрения. Он никогда не может ничего увидеть. Можно представить самолет, который потерял пилота, как в некоторых голливудских фильмах. Находится пассажир, который первый раз садится за штурвал и по связи с диспетчерской службой на земле сажает самолет. Или не сажает. Так вот, психолог – это и есть диспетчер, который пытается вместе с пассажиром посадить самолет.
Отец был недоволен позицией сына, называя ее трусостью и нежеланием брать ответственность на себя. Он считал, что психолог должен принимать решения и объяснять пациенту то, что тому непонятно. Брать его за руку и вести к выходу. Да, бывают и ошибки, а где они не бывают. Но и психолог имеет право на ошибку, как любой другой человек, и не стоит этого бояться. Надо смело менять жизнь пациента, если это ведет к выздоровлению или улучшению состояния.
Особенно бурной была реакция отца на робкие возражения Вени против его рекомендаций в случае с клиентом С.
Молодая пара одного возраста поженилась. До этого они встречались, и у них были нормальные отношения в период ухаживания. Несколько раз происходили незначительные ссоры. Молодой человек настаивал на собственной свободе, а девушка считала, что он связан обязательствами их отношений, основанных на любви.
В конце концов они решили пожениться, но это противоречие привело к тому, что на время они расстались, хоть и страдали от этого.
Спустя некоторое время они помирились, и девушка сообщила, что беременна.
Они сыграли свадьбу.
Поведение обоих не изменилось. Каждый отстаивал свою позицию. В результате происходили частые ссоры. Они расставались, но вновь мирились и воссоединялись.
С каждым разом отношения становились напряженнее, а атмосфера невыносимой для обоих. Кроме того, девушка постоянно делала замечания своему избраннику, что тоже приводило к конфликтам.
Александр Борисович высказался конкретно и безапелляционно. Надо развестись, и все.
Это было грубое вмешательство в жизнь пациента, что, по мнению Вени, недопустимо. Он считал, что надо совместными усилиями корректировать поведенческие установки, то есть, в сущности, адаптировать их друг к другу.
Отец разразился тирадой о личных качествах Вени. От слабоволия до некомпетентности. Таким образом, разговор получился приятный. Да, да, приятный для Александра Борисовича – он чувствовал внутреннее удовлетворение от беседы с сыном. Впрочем, сын его не радовал.
В тот момент Веня хотел окончить психфак и начать самостоятельную жизнь. Он понимал, что это будет непросто. Непросто будет освободиться от отца, который продолжал изо дня в день методично и последовательно, как он сам выражался, «формировать мышление» сына.
Можно себе представить, какая радостная тревога охватила Веню, когда он узнал о том, что у него есть брат.
Сознание было захвачено Осипом. Его разбитость и пассивность не могли скрыть твердый характер и ясное мышление. Он был симпатичен, приятен, хоть и внутренне напряжен. Но в общении с ним приходило понимание того, что напряжение не связано с собеседником. Оно – суть его натуры, и это добавляло, как ни странно, обаяния.
Веня очень волновался, когда впервые шел в гости к брату, и когда все оказалось проще и свободнее, а напряжение ушло, но чувство симпатии к Осипу только усилилось.
Эта симпатия переросла в нечто большее, когда Осип так легко познакомил Вениамина с Вероникой, девушкой его мечты, чего он даже не мог себе представить.
Неизвестно, догадывался ли Осип, что значил для Вени этот поступок. Никто, так он считал в тот момент, не сделал для него в жизни больше, чем Осип.
Конечно, они говорили и об отце. Позиция Вени удивила. Он считал, что Осип абсолютно прав в своем отношении к отцу, который его, по сути, забыл и оставил на произвол судьбы. Более того, он считал, что, вопреки ожиданиям отца, Осип имеет право сказать ему в лицо все, что думает о нем и его отношении к своему ребенку. Как он имеет право учить жизни других, если сам поступает так низко!
Разговоры личностей отличаются от разговоров обычных людей тем, что рано или поздно они приводят к действию.
Так и произошло.
Осип пришел к отцу.
Не закрывая двери кабинета, с порога и не здороваясь:
– Я все обдумал и пришел поговорить.
– А, Осип! Здравствуй, здравствуй. Проходи. Веня, сделай нам чаю.
– Я не могу называть вас отцом, биологическая сущность для человека вторична, как вы понимаете.
Александр Борисович посмотрел на него внимательно, вышел из-за стола, прошел к своему креслу и сел в него, скрестив руки.
Осип подошел ближе.
– Вы, наверное, чувствуете себя богом, управляя людьми и манипулируя их психикой? Ждали, что я приду и кинусь обнимать вас? Ждали слез и признания в любви? Светило снизошло к нам лично, – театрально разведя руки, продолжал Осип. – У вас нет сердца. У вас остался только мозг, наполненный битами информации. А человек – не машина, которую можно настроить и перенастроить, как вам вздумается.
– Ты считаешь? – с иронией заметил Александр Борисович.
– Вы не имеете права быть отцом. Я сочувствую своему брату Вене. В какой кошмар он попал! Вы просто функционер, не несущий никакой ответственности за свои поступки.
Александр Борисович медленно кивнул.
– Какие аргументы могут быть оправданными, когда отец бросает своего ребенка?
Он замолчал в ожидании ответа.
– Никакие, – ответил он за Александра Борисовича. – Молчите? Нет слов?
Тут Александр Борисович посмотрел на Вениамина, стоящего с подносом в дверях.
– А ты как считаешь, Вениамин?
Веня раздумывал, хватит ли у него сил отразить атаку после своих слов.
– Если все так, как говорит Осип, наверное, я с ним согласен, – тихо проговорил он.
– С чем конкретно? – тихо, но внушительно спросил отец.
– Я думаю, бросать ребенка – это безнравственно.
– А если я не мог поступить иначе? Ты не думал об этом?
– Все равно всегда есть возможности проявить свою заботу, – чуть смелее ответил Веня. – У тебя и на меня никогда особенно не было времени, – и он посмотрел куда-то в сторону.
– Вот видите, Александр Борисович, я такой не один, – добавил Осип.
Александр Борисович покачал головой.
– Хорошо. Что еще?
Все молчали.
– Какие еще претензии к богу?
– С вами бесполезно говорить. Для людей вы мертвы. Вы как сантехник, которому все равно, что остается после него, главное – чтобы в трубе вода текла. Если я не ошибаюсь, это называется профессиональной деформацией. У врачей и милиционеров часто бывает, когда они уже не чувствуют чужой боли.
– Это все? Или еще что-то? – спокойно спросил Александр Борисович.
– С вами бессмысленно говорить, но я рад, что сказал это, и надеюсь, что больше не увижу вас в своей жизни.
– Ну хорошо, теперь я скажу, с вашего позволения, – сказал Александр Борисович, кладя ногу на ногу. – Мораль и нравственность – это вы сами придумали и сами с ней разбирайтесь. В крайнем случае можете Ницше почитать. Думаю, читать вы еще не разучились? Бог я или не бог – не вам судить. Я сам за себя в ответе. Надо мной тоже не держали зонтик всю жизнь и пищу не разжевывали перед тем, как положить в рот. А мне это приходится часто делать. Не так ли, Вениамин? – и он посмотрел на Веню. – Но начнем сначала, если уж такая песня получилась. Осип, я не твой отец, – и он выразительно посмотрел на Осипа. – Я не твой отец, Осип.
Тишина. И лишь за окном шум проезжающих машин.
– Как это? – спросил в недоумении Осип. Он нахмурился, пытаясь понять происходящее.
– Да, я жил с твоей матерью, это так, но когда мы познакомились, тебе было уже около года. Кто твой отец – я не знаю. Я хотел жениться на твоей матери и усыновить тебя, но по известным тебе обстоятельствам мы не смогли быть вместе. Когда мне переслали из Америки твое письмо, я понял, что ты считаешь меня своим отцом. Точнее сказать, тогда я понял это. Моя ошибка была, наверное, в том, что я решил использовать это в психологических, так сказать, целях. Ты нуждался в объекте своей обиды, чтобы высказаться. Чтобы снизить то внутреннее напряжение, которое в тебе копилось долгие годы. Вот я и решил стать таким объектом для тебя и в твоих же интересах. Но я не твой отец.
Молчание.
– Присядь, успокойся.
Осип машинально сел в кресло напротив психолога.
– Пока не ясно, но мне кажется, что мы добьемся нужного эффекта.
Осип посмотрел на него с желанием что-то сказать, но слов не было, и психолог ему помог.
– Помолчи. Не торопись. Понимание придет само. Мне тоже это далось нелегко. Но ведь я никого не обманывал. Я старался лишь быть как можно ближе к действительности. От этого казалось, что я бездушен и бессердечен, но, поверь мне, действительность куда более бездушна и бессердечна, чем я. Так как мне быть? Быть мягкотелым и сочувственным? Быть благодушным и сердечным? А дальше что? Чем я смогу помочь в таком случае людям? Они ждут уверенности и помощи. Так ведь?
