Морли Каллаган - Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
— Понятно, слышу.
— И не смей беспокоиться о моих нарядах.
— Я и не беспокоюсь.
Она ушла в спальню попудрить лицо перед уходом. Впервые ей стало страшно. Но ведь Кип просто обмолвился, не имея ничего в виду…
— Ты готов, Кип? — окликнула его Джулия из спальни.
Но он все сидел, не двигаясь. В комнате сгущался сумрак. То, что ему открылось, мучило его, как страшное наваждение.
Они вместе пообедали в ресторанчике у Анджело, и смеялись, и пили красное вино. И все же он не исчезал, этот пугающий надлом, что возник в их чувстве друг к другу.
25Когда они вернулись, старик сторож сказал им, что звонил брат Кипа и велел передать: их мать при смерти.
— Должно быть, он сперва заходил в гостиницу… — сказал Кип.
— Ты знал, что она так тяжело больна? — спросила Джулия.
— Мы знали, что жить ей осталось недолго. Уже несколько месяцев знали, — ответил Кип. И все же эта весть поразила его так, будто беда пришла неожиданно. — Ты иди в кино одна. Потом увидимся.
На лестнице он остановился и оглянулся: попадает ли и он в круг света, в котором стояла Джулия? Потом он пересек улицу, напился у фонтана на школьном дворе и пошел дальше.
На углу из-за табачного магазина вынырнули Фоули и Керман. Они поджидали его там и теперь зашагали рядом.
— Увидимся потом. Я спешу, — на ходу бросил Кип. — Моя мать при смерти.
— Ну а если мы тебя проводим?
— Я не на прогулку вышел.
— Ты что, обозлился на нас?
— Некогда мне с вами дурака валять.
— Тогда уж давай зови фараона! — ехидничал Фоули.
— И сколько тебе заплатят за то, что наш план выслушал, для тебя же разработанный? — подхватил Керман.
Он не слушал их, он думал о матери. Да, смерть приходит к каждому в положенный срок, но как хочется надеяться, что мать все же не умрет теперь, когда душа его полна одной горечи.
— Да брось, не тяни, Кип, — вразумлял его Фоули. — Дооткладываешься, а потом разнюхают, докопаются до тебя, и будет поздно. Почему бы не пойти завтра? Если откажешься, мы все равно пойдем на дело. Ну, а с тобой — так это ж верняк, страховка, банковская страховая премия. — Фоули хихикнул. — Уж кого-кого, а тебя они сейчас не заподозрят.
Голос мурлыкал, улещивал, доносился то явственно, то совсем глухо, когда спутники, отстав, догоняли его, не поспевая за его широким шагом. Наконец он обернулся.
— У меня мать умирает, — повторил он. — Катитесь вы к чертям собачьим! — И замахнулся.
Они попятились, отстали. Но возле парикмахерской, когда он переходил на другую сторону, Фоули и Керман зашушукались, сдвинув головы. Как видно, они решили, что его отказ не стоит принимать всерьез и что он сейчас просто в растрепанных чувствах. На другой стороне улицы они его нагнали.
— Мы все равно будем крутиться поблизости. Кому какой от этого вред?
Они пошли с ним шаг в шаг, не отставая, и чудилось ему, будто это не Фоули шагает с ним рядом, а его собственная тень, и назойливый шепоток Фоули — его собственный голос, и то, что он говорит, — правда. Они миновали здание пожарной команды и полицейский участок. Впереди тянулся мост. Фоули и Керман сопровождали его до угла улочки, где во всю ее длину стоял ряд кирпичных домиков под одной длинной крышей, — очень тихой улочки.
— Идите своей дорогой, поняли? — буркнул Кип.
— Так, значит, о встрече договорились? — сказал Фоули.
— Значит, договорились?! — передразнил его Кип и, вскинув руку, рывком нахлобучил шляпу Керману на глаза, громко рассмеялся и пошел, а они остались стоять под фонарем, и Керман чертыхался, сдергивая шляпу.
Дэнис сидел в гостиной за столом, бессильно положив на него руки. Глаза его были скорбными. Рядом сидел священник, молодой, бледный, с заостренными чертами лица. При виде Кипа оба они медленно поднялись и уставились на него так, словно он пришел пьяный.
— Здравствуйте, святой отец! Дэнис, как она?
— Кип, что с тобой? — спросил Дэнис, подойдя к нему.
— А что?
— Что с тобой происходит?
— Со мной?
Его пугали их пристальные взгляды. Комкая в руках шляпу, он смотрел на них, растянув губы в улыбке. Его крупное смуглое лицо, блуждающие глаза выдавали бушевавшую в нем отчаянную борьбу. «О господи, все во мне это чуют, — пронеслось в его мозгу. — И Джулия тоже».
— Да я сам не свой из-за мамы, — проговорил он.
— Я дал ей наркотик, чтоб еще немного продержалась, — сказал Дэнис. — Отец Дэвидсон уже причастил ее.
— Где Тим? — спросил Кип.
— Мальчик плакал, я послал его поиграть на улице.
— Я пойду к ней, — сказал Кип и вошел в спаленку.
Настенная лампа была обернута смятой, припаленной газетой. Тело матери, укрытое покрывалом, казалось таким маленьким. Испуганный тишиной, он на цыпочках подошел к кровати и тихо позвал:
— Мам, это я, Кип. Я приходил вчера, но ты спала. Это я, Кип.
Глаза ее открылись, но она долго молчала, будто ждала, когда в сознании возникнет его образ, и наконец прошептала:
— Я хотела увидеть тебя, сынок.
Он не верил своим глазам: на губах ее появилась улыбка, он не верил, что на пороге смерти она чувствует свою близость к нему еще сильнее, чем когда-либо за всю его жизнь. Этой слабой улыбкой, этой чудесной прощальной искоркой радости в глазах она выразила ему свою благодарность. Ведь она ждала этой минуты всю жизнь.
— Ты хороший, сынок, да, очень хороший, — шептала она, — и я счастлива… я счастлива, что ухожу так… Не тревожься… Все хорошо.
Он опустился на колени у ее постели, чтобы отдать ей последнее, во что еще верил.
— Возьми это с собой, мама, — скорбно проговорил он, — пусть будет с тобой все светлое, и надежды твои, и твоя вера в то, что я стану, каким ты хотела, возьми это с собой, это все твое. Ведь это покой и радость. Пусть они будут у тебя. Я хочу их тебе дать.
— Помолись за меня, сын.
— Да, мама. Конечно.
— Сейчас помолись, сынок.
Но он отпрянул, закачал головой и что-то пробормотал, словно она попросила его совершить кощунство.
— Нет, нет, — твердил он, — о господи, господи! Не допусти…
Она ждала, а ему казалось, что она, так же как другие, прочтет по его лицу, как бушует в его душе желание все взорвать. Он опустил голову. Он жаждал дать ей хотя бы то, что она подарила ему на прощанье, — свою преданность.
— Дева Мария, — забормотал он. — Мария… Мэри-вострушка, и лук, и петрушка в твоем огороде на грядках растут… — Сами собой губы его тихо шептали слова детской песенки. Он и их перепутал и бормотал бессмыслицу. Вот и пусть бессмыслицу. Он хотел лишь одного: чтобы мать умирала спокойно.
Когда он поднялся с колен, она спросила:
— Ты прочел «Ave Maria», да?
— Да, мама.
— Моя любимая молитва.
И тогда он обошел кровать, шагнул к окну, отодвинул штору и увидел Фоули и Кермана. Они ждали его, подпирая спинами фонарный столб, и то и дело поворачивали друг к другу головы. Ждали терпеливо, неотступно.
— Кого ты там увидел? — входя в комнату, спросил Дэнис.
— Я?
— Кто там?
— Никого… Никого, — ответил Кип, но он понял, что Дэнис встревожен. — Что с тобой? — сказал он и отошел от окна.
Молодой священник, преклонив колена, снова зашептал отходную молитву. Губы его быстро шевелились. При слабом свете затененной газетой лампы черты его лица утратили резкость. Тихо журчащий голос на миг умолкал, и тогда он быстро облизывал языком губы. Кип беспокойно зашагал по комнате, но вскоре ему стало невыносимо слышать этот шепот, и он вышел в прихожую. Обернувшись, он взглянул на ноги священника — ступни под прямым углом к полу, пятки сдвинуты, носки широко расставлены. Подошвы башмаков почти новые. Священник невольно поворачивал голову всякий раз, когда Кип проходил мимо двери. По-видимому, он чувствовал, как Кип взбудоражен.
— Простите, — сказал он, — я стараюсь молиться.
— Видите, она умирает, да?
— Поэтому я молюсь.
— Так, может, чем скорее она умрет, тем для нее легче?
— Как вы сказали? Я не понял.
— Ясно, не поняли! — сказал Кип и тут же устыдился. — Простите, святой отец. Я здорово взвинчен. Мы с матерью были очень близки. А вы из наших краев?
— Из вашего церковного прихода.
— И все время тут жили? Никуда не уезжали?
— Никуда, — ответил священник. Он взглянул на Кипа, и глаза его заблестели. — А вы, наверно, всю страну объездили, — сказал он кротко. — Город за городом? Всегда в переездах, правда? — И в голосе его послышалась тоска. Голова склонилась набок, словно он о чем-то замечтался.
Кип спросил с удивлением:
— Вам нравятся большие города?
— Я часто мечтаю поездить, увидеть, как за окном поезда мчатся мимо просторы полей, леса. Но я и людскую толпу люблю, многолюдные улицы. Хотелось бы попасть в Нью-Йорк и чтоб передо мной бесконечно мелькали человеческие лица. Вы все это повидали, — сказал он. Четки повисли в его руке.
