Томас Пинчон - Когда объявят лот 49
Но с ним вышло так же, как и с Демоном Максвелла. То ли она неспособна установить связь, то ли его не существовует вовсе.
Кроме происхождения Тристеро, библиотеки не могли ничего поведать об этой организации. По книгам выходило, будто она не смогла выжить в борьбе за независимость Нидерландов. Дабы найти остальное, Эдипе пришлось подойти со стороны "Турна и Таксиса". Но здесь обнаружились свои подводные камни. Казалось, для Эмори Борца это превратилось в своего рода интеллектуальную игру. Он, например, придерживался теории зеркальных образов, согласно которой любому периоду нестабильности "Турна и Таксиса" соответствовало свое отражение в теневом государстве Тристеро. Он, в частности, применил эту теорию, чтобы объяснить, почему это навевающее страх имя впервые появилось в напечатанном виде лишь к середине семнадцатого столетия. Как автору каламбура "Тристеро dies irae" удалось преодолеть свое глубокое нежелание об этом писать? Как попала в издание фолио половина ватиканского двувстишья, из которого изъята строка с «Тристеро»? Откуда взялась смелость даже намекнуть на соперника "Турна и Таксиса"? Борц утверждал, будто внутри системы Тристеро наверняка разразился кризис, достаточно серьезный, чтобы воздержаться от мести. Скорее всего, именно кризисом и объяснялся тот факт, что доктору Блоббу сохранили жизнь.
Но имел ли Борц право столь рьяно плести венки из простых слов, превращать слова в розы, из чьих красных, ароматных сумерек история ускользала невидимой? Когда Леонард Второй-Франсис, граф Турн и Таксис", в 1628 году скончался, его жена Александрина Рийская унаследовала пост почтмейстера, хотя ее право и не было официально признано. Она оставила пост в 1645-м. Истинная принадлежность власти над монополией оставалось неопределенной до 1650 года, пока дела не принял наследник мужского пола Ламораль Второй Клод-Франсис. Тем временем в Брюсселе и Антверпене проявились признаки разложения системы. Местные частные почтовые службы стали манкировать императорскими лицензиями, и оба города вовсе закрыли у себя представительства "Турна и Таксиса".
Как же, — вопрошал Борц, — должен был ответить Тристеро? — По мнению Борца — провозгласить себя воинствующей фракцией и объявить о наставшем, наконец, великом моменте. Выступить в защиту захвата власти силой, пока соперник уязвим. Но консерваторы заботились лишь о том, чтобы оставаться в оппозиции — как и поступала система Тристеро в предыдущие семьдесят лет. Кроме того, могли существовать, скажем, два-три провидца — тех, кто сумел мыслить исторически, вознесясь над сиюминутной ситуацией. По крайней мере, один — достаточно прозорливый, чтобы предвидеть конец Тридцатилетней войны, Вестфальский мир, крушение Империи, грядущую деградацию в партикуляризм.
— Похожий на Кирка Дугласа, — восклицал Борц, — он носит меч, а зовут его как-нибудь напыщенно — скажем, Конрад. Они встречаются в задней комнате таверны — девки в пейзанских рубахах с пивными кружками, все вокруг поддаты и визжат, — и тут на стол запрыгивает Конрад. Толпа замолкает. "Спасение Европы, — говорит он, — зависит от почтовой связи. Мы сталкиваемся с анархией ревнивых германских князьков, сотен князьков — они плетут интриги, контр-интриги, устраивают междоусобицы, разваливают Империю бесполезными препирательствами. Но контролировать всех этих князьков может лишь тот, кто контролирует линии связи. Такая сеть объединила бы весь Континент. Итак, я предлагаю слиться с нашим старым врагом — "Турном и Таксисом"… — Крики "нет!", "ни за что!", "свергнуть предателя!" раздавались, пока крошка-официантка — влюбленная в Конрада восходящая звезда — не трахнула кружкой по башке самого шумного из горлопанов. "Вместе, — продолжает Конрад, — наши две системы станут непобедимы. Мы сможем отказаться от любых почтовых услуг, кроме тех, государственных. Без нас никто не сможет управлять войсками, перевозить продукты, и так далее. Если кто-то из князей попытается основать собственную курьерскую систему, мы сможем ее подавить. Мы — те, кто столь долго оставались без наследства, унаследуем Европу!" — Следуют продолжительные аплодисменты.
— Но ведь они не уберегли Империю от распада, — возразила Эдипа.
— Ну, — Борц пошел на попятный, — молодчики дерутся с консерваторами до перемирия, Конрад со своей группкой провидцев, неплохие ребятки, пытаются утихомирить драчунов, но к тому моменту, как дело вроде бы улажено, все выдохлись, Империя — на грани, "Турн и Таксис" не желает никаких сделок.
И с крахом Священной Римской Империи источник легитимности "Турна и Таксиса" теряется навеки вместе с прочими прекрасными заблуждениями. Подобная ситуация порождает благоприятную почву для паранойи. Если Тристеро удается хотя бы частично сохранить секретность, а "Турн и Таксис" по-прежнему не имеют ни малейшего понятия о своем сопернике имасштабе его влияния, тогда становится понятным, как большая часть их братии уверовала в нечто весьма похожее на скевхамитскую слепую идею, в автоматического анти-Бога. Что бы ни скрывалось за этой силой, она вполне в состоянии убить всадников, спустить на их дороги внезапные оползни, а в более широком смысле — затеять очередную войну конкурентов на местном уровне, а вскоре — и на государственном, дабы развалить Империю. Это призрак их времени, который явился окунуть "Турна и Таксиса" задницей в блевотину.
Но в течение следующих полутора веков паранойя отступает по мере того, как перед ними раскрывается извечный Тристеро. Могущество, всеведение, неукротимая злоба — то, что они считали атрибутами некоего исторического принципа, духом времени, стало приписываться очередному врагу человечества. Вплоть до того, что к 1795 году появилось предположение, будто система Тристеро целиком организовала Французскую революцию — лишь для того, чтобы выпустить "Прокламацию 9-го Фримера, Года третьего", провозглашавшую конец почтовой монополии "Турна и Таксиса" во Франции и Нидерландах.
— Откуда появилось? — спросила Эдипа. — Вы об этом где-то прочли?
— А разве этот вопрос еще не поднимался? — ответил Борц. — Впрочем, может, и не поднимался.
Она не стала продолжать спор. Почувствовала апатию к дальнейшим расследованиям. Она, например, не спросила Ченгиза Коэна, ответил ли Экспертный комитет по поводу марок. Она знала, что соберись она в "Весперхэйвн Хауз" еще раз поговорить со старым мистером Тотом о его дедушке, выяснилось бы, что и тот уже умер. Она понимала: нужно написать К. да Чингадо, издателю странного мягкообложечного издания "Курьерской трагедии", но так и не написала, ни разу не спросив Борца, написал ли он. Хуже того, она обнаружила, что готова идти на все, лишь бы избежать разговоров о Рэндольфе Дриблетте. Стоило появиться девушке — той, что была на поминках, — Эдипа всякий раз находила предлог уйти. Она чувствовала, что это предательство по отношению к Дриблетту и себе самой. Но все равно поступала так, беспокоясь, как бы ее откровение не разрослось сверх определенного предела. Как бы оно не переросло саму Эдипу и не подчинило ее своей воле. Когда Борц однажды вечером спросил ее, не стоит ли обратиться к Д'Амико из Нью-Йоркского университета, Эдипа ответила «нет» — ответила слишком резко, слишком нервозно. Он больше не упоминал об этом, а она — тем более.
Правда, Эдипа как-то отправилась все же в «Скоп» — встревоженная, одинокая, она заранее знала, что ее там ждет. А ждал ее там Майк Фаллопян уже пару недель не брившийся, одетый в застегнутую до ворота оливковую рубаху, мятые военные штаны, но без манжет и поясных петель, военную куртку на двух пуговицах. Правда, без шляпы. Он стоял в окружении девах, которые пили коктейли с шампанским и орали вульгарные песенки. Приметив Эдипу, Фаллопян одарил ее широкой улыбкой и замахал рукой.
— Ну и видок! — сказала она. — Будто вы на марше. Мятежники на полигоне в горах. — Враждебные взгляды девиц, обвившихся вокруг досягаемых частей Фаллопяна.
— Революционная тайна, — засмеялся он, выбрасывая руки вверх и стряхивая с себя парочку герлов-последовательниц. — А теперь уходите, все, я хочу поговорить с ней. — Когда те оказались за пределами слышимости, его глаза обернулись к Эдипе — с симпатией, раздражением и еще, пожалуй, с некоторой чувственностью. — Как твои поиски?
Она представила краткий отчет о положении дел. Он слушал, не перебивая, а лицо постепенно принимало незнакомое выражение. Эдипу это встревожило. Чтобы немного его встряхнуть, она сказала: — Почему бы и вам не пользоваться этой системой?
— А разве мы в подполье? — он вернулся в прежнее состояние и выглядел достаточно спокойным. — Разве мы отверженные?
— Я не имела в виду…
— Может, мы их еще не нашли, — говорил Фаллопян. — Или может, они еще не успели обратиться к нам. Или может, мы пользуемся В.Т.О.Р.-ом, но тайно. — В зал заструилась электронная музыка, а он продолжал: — Тут есть еще один аспект. — Она поняла, о чем он собирается сейчас сказать, и рефлексивно заскрежетала коренными зубами. Нервная привычка, развившаяся у нее за последние несколько дней. — Тебе, Эдипа, никогда не приходило в голову, что тебя водят за нос? Что все это — посмертный розыгрыш Инверарити?
