Жозеф Кессель - Лев
– Вы в самом деле верите в это? – спросил я опять.
– Я все-таки белый и к тому же христианин, – ответил Буллит. – Но мне доводилось видеть такие вещи…
Он покачал головой и прошептал:
– Во всяком случае дочь в этом нисколько не сомневается. Точно так же она стала бы разговаривать со слонами, с носорогами.
Возможно, и отец и дочь были правы. Я в этой области не располагал никакими знаниями. Но, проведя утро с Буллитом и Патрицией, я обрел уверенность, что источник власти девочки над животными находился прежде всего во всемогущем наследственном инстинкте и в опыте ее отца, накопленном за двадцать лет скитаний по бруссе. Его рассказы о жизни и повадках диких животных заменяли ей и колыбельные песни, и волшебные сказки. Он передал ей знания, приобретенные во время бесконечных засад и бесконечных погонь, научил распознавать запахи лесов, саванны, логовищ. И с самого момента ее рождения он воплощал в глазах Патриции всех великих хищников и чудовищ Королевского заповедника и одновременно являлся властелином этих чудовищ.
Буллит зачарованным, счастливым взором следил за движениями своей дочери, такой маленькой и такой хрупкой, скользящей среди пасущихся в бруссе животных. Интересно, догадывался ли он, что ласковая власть Патриции над всеми зверями теперь стала для него единственным средством, единственной возможностью (поскольку он отказался убивать) повелевать, причудливым образом, по крови передавая свои полномочия, повелевать великим, свободным, изумительным народом, с которым он связал свою жизнь?
Невозможно было представить себе ничего похожего на то взаимопонимание и ту нежность, которые существовали между Патрицией и Буллитом. Их столь разные натуры вносили каждая свою необходимую лепту в их столь же естественный и исключительно ценный для них союз, как само дыхание.
Именно этому обстоятельству мы были обязаны встрече, которая произошла чуть позже. Когда исконная потребность хочет проявить себя, она не полагается на случай.
IX
Нет, конечно же, то не была случайность.
Буллит хорошо знал – поскольку он сам мне об этом рассказал, – что Кинг за мили чуял его машину и бежал, чтобы встретить его. Знал Буллит, должно быть, и то – поскольку такова была у него профессия, – где в зависимости от времени года – в сезон ли дождей, в засушливый сезон или в межсезонье – находилось логово льва-исполина, выпущенного на волю в бруссу.
Я, кстати, обратил внимание в тот момент, когда перед нами открылся весьма протяженный участок саванны, что Буллит приподнимает голову, как бы высматривая что-то поверх ветрового стекла, и что его глаза под всклокоченными рыжими бровями, глаза охотника, привыкшие различать мельчайшие детали ландшафта, с особым вниманием задерживаются на далекой опушке высокого леса, который обрамлял покрытую сухой травой прерию. Потом он вдруг улыбнулся. А потом слегка коснулся локтем до руки Патриции. И тут я увидел, как в глубине саванны возникает, расширяется, устремляется к нам пятнышко, клубок, рыжий зверь.
– Кинг! – закричала Патриция. – О! Папа, это же ведь Кинг!
Буллит тихо смеялся. Было в порядке вещей, чтобы это утро безграничной дружбы между ним и Патрицией закончилось самым великолепным сюрпризом, какой он только мог преподнести своей дочери.
– Когда ты узнал, что он перебрался сюда? – воскликнула Патриция.
– Только вчера, – ответил Буллит. – Когда он покинул старое место, я снарядил трех рейнджеров на его поиски. И вот вчера Майна, Кипсиг, – Буллит обернулся на секунду к самому молодому из сидевших сзади охранников, – сообщил мне, где он находится.
Буллит обнял девочку своей тяжелой рукой.
– И мне захотелось проверить вместе с тобой, – сказал он.
– Кинг, Кинг! – закричала Патриция, привставая со своего сиденья.
Лев-исполин несся во весь опор с развевающейся на ветру гривой и рычал от радости. Он должен был вот-вот настигнуть машину, но Патриция распорядилась:
– Отец, заставь-ка его еще немного пробежаться. Как можно быстрее. Он такой красивый, когда бежит.
Буллит, резко крутанув руль, вильнул в сторону, чтобы лев оказался не перед машиной, а рядом. Потом он погнал «лендровер» на такой скорости, чтобы не отрываться особенно от Кинга, но в то же время достаточно быстро, чтобы тот бежал изо всех сил, используя все ресурсы своих легких. И Кинг бежал за нами вприпрыжку, словно собака, и радостно лаял, но только от лая этой апокалипсической собаки сотрясалась буквально вся брусса.
Так мы сделали один круг, другой, третий по кромке огромной поляны. Нам было видно, как на горизонте разбегаются в разные стороны испуганные животные, а над нами, обманутые этой игрой, которая и по виду, и по производимому шуму походила на кровавую охоту, кружились, собирались в солнечных лучах грифы.
Кинг все еще бежал вприпрыжку и продолжал рычать, но в уголках его рта уже появилась пена. Патриция опустилась на сиденье и положила ладонь на руку Буллита. Было такое ощущение, что они ведут машину вместе. Машина замедлила ход, остановилась.
Кинг тут же очутился рядом, встал на задние ноги, а передние лапы положил на плечи Буллита. С хриплым от усталости и радости дыханием он терся своей мордой о лицо человека, который приютил его в детстве. Грива и рыжая шевелюра составляли теперь единое руно.
– Правда же можно подумать, что это два льва? – сказала Патриция.
Она произнесла это шепотом, на выдохе, но Кинг услышал ее голос. Он протянул лапу, заканчивающуюся чувствительным, как огромная губка, утолщением, обнял девочку за шею, подтянул ее голову к голове Буллита и облизал сразу два лица вместе.
Потом он спрыгнул на землю и его золотистые глаза осмотрели всех, кто находился в машине. Он знал нас всех: Кихоро, рейнджеров и меня. После чего спокойно обратил свой взгляд на Буллита. И Буллит понял, чего ждет от него лев.
Он медленно открыл дверцу, медленно поставил ноги на землю, медленно пошел к Кингу. Встал перед ним и сказал, отчетливо произнося каждое слово:
– Ну что, мальчик мой, хочешь помериться силами? Как в доброе старое время? Я угадал?
И Кинг смотрел прямо в глаза Буллиту, а поскольку левый глаз у него был чуть уже и длиннее правого, то казалось, что он им подмигивает. И очень легким рычанием он скандировал каждую фразу Буллита. Кинг понимал.
– Ну что ж, держись, мой мальчик, – вдруг закричал Буллит.
И бросился на Кинга. Лев поднялся на задних лапах во весь рост, а своими передними лапами обхватил Буллита за шею. Теперь это была уже не ласка. Лев давил на человека, чтобы опрокинуть его. А человек предпринимал то же усилие, чтобы бросить льва на землю. Было видно, как под шерстью и кожей Кинга длинными волнистыми движениями перекатывается хищная сила. На голых руках Буллита, на его выглядывающей из воротника шее выступили мышцы и сухожилия настоящего атлета. Усилие уравновешивалось усилием, давление – давлением, и ни Буллит, ни Кинг не отступали ни на шаг. Конечно же, если бы лев пожелал употребить всю свою мощь, если бы приступ ярости побудил его напрячь свои чресла и грудь в полную их силу, Буллит, несмотря на все свои удивительные физические возможности, не продержался бы и мгновения. Однако Кинг знал – умом, не уступающим уму Буллита, – что это лишь игра. И точно так же, как Буллит несколькими мгновениями раньше ехал на машине на той скорости, на которой Кинг мог за ним угнаться, сейчас лев-исполин пользовался своими страшными возможностями ровно в той мере, в какой они позволяли ему уравновешивать усилия Буллита.
Тогда Буллит изменил манеру борьбы. Он захватил правой ногой одну из лап Кинга и потянул ее к себе с криком:
– А вот что ты скажешь об этом приеме, сын мой?
Человек и лев покатились по земле. Борьба продолжалась, беспорядочная и сопровождаемая рычанием и хохотом. И вот человек оказался на лопатках, прижатым львиной грудью к земле. Буллит теперь переводил дух, а Кинг ждал, и казалось, что его более узкий, более удлиненный глаз чуть иронично улыбается. Внезапно Буллит резко перевернулся на живот, подтянул колени, уперся обеими ладонями в землю, изогнул спину и титаническим усилием, рывок за рывком поднял великого льва Килиманджаро вверх, и тот, опустив лапы, позволил ему это сделать.
– Ура, отец! Поздравляю! – кричала Патриция.
Оба рейнджера захлопали в ладоши.
И только Кихоро хранил молчание. Мало того, он отвернулся от зрелища и со странным упорством всматривался своим единственным глазом в клинообразную группу тонких высоких деревьев на опушке.
Похоже, Буллит каким-то образом заметил это. Он выпрямился, чтобы Кинг соскользнул с его спины, и, запрокинув голову навстречу солнцу, расправлял плечи, потягивался, прогибал поясницу. У него, наверное, болели все мышцы, наверное, ныли все суставы. Но он смеялся от счастья. Он, наконец, нашел применение своей силе, дал выход неистовости своей натуры, к немалому удовольствию Патриции.
