Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
То, что меня не пригласили на свадьбу, было вполне понятно. Она проходила в тесном семейном кругу не только из уважения к памяти Савольты, но и потому, что хотели избежать возможного скопления людей, среди которых мог оказаться преступный элемент. Я надеялся, что мы с Леппринсе по-прежнему будем встречаться после его свадьбы, но мои надежды не оправдались. Поступки Леппринсе были так же необъяснимы и переменчивы, как и он сам. В тот день, когда я пришел в дом Савольты и комиссар Васкес покинул нас, сообщив о своем внезапном отъезде из Барселоны, Леппринсе заставил меня волей-неволей пойти поздороваться с его будущей тещей и женой. Он отвел меня в маленькую гостиную на первом этаже, где его ждали обе женщины, представил им как своего большого друга, высокопарно именуя «влиятельным адвокатом», и заставил, несмотря на мое сопротивление, продиктованное благоразумием, поднять тост за его будущее счастье.
Из всего, что тогда произошло, я помню только, какое сильное впечатление произвела на меня Мария Роса Савольта. За несколько месяцев, которые отделяли ту зловещую новогоднюю ночь от этого дня, девушка преобразилась: то ли от пережитого горя, то ли от любви, сквозившей в каждом ее взгляде, каждом слове, каждом жесте; то ли от ожидания тех перемен, которые должны были произойти в ее жизни — предстоящей свадьбы с Леппринсе. Она показалась мне повзрослевшей, более степенной, что свидетельствовало о наивысшем спокойствии ее духа. Наивность девочки, только что покинувшей стены сурового пансиона, сменилась степенностью сеньоры, а томное выражение растерянного подростка — восторженностью страстно влюбленной девушки.
Но я не хотел бы впадать в риторику и, ограничивая себя в описаниях, перейду непосредственно к фактам.
ПИСЬМО СЕРЖАНТА ТОТОРНО КОМИССАРУ ВАСКЕСУ ОТ 21–6-1918 ГОДА, В КОТОРОМ ОН СООБЩАЕТ НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ О ЗНАКОМЫХ ПЕРСОНАЖАХСвидетельский документ приложения № 7-в.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Многоуважаемый, досточтимый шеф!
Простите, что я не ответил вам сразу, но, следуя вашему мудрому совету, я стал учиться печатать на машинке, а это было не так просто, как казалось на первый взгляд. Мой деверь одолжил мне «Ундервуд», и благодаря этому я имел возможность практиковаться по вечерам несколько недель подряд, хотя, как вы сами сможете убедиться, делаю еще немало опечаток.
Наконец-то я могу ответить на ваш вопрос: держит ли еще при себе сеньор Леппринсе того наемного убийцу. Да, он по-прежнему при нем, живет у него в доме и ходит за ним по пятам. Есть и другая новость, которая, возможно, вас заинтересует: несколько дней назад выпустили из сумасшедшего дома Немесио Кабра Гомеса. От одного из своих приятелей, который служит в управлении, я узнал, что Немесио арестовали за то, что он делал сигары из табака окурков, которые подбирал с земли и придавал им форму гаванских сигар. Кажется, Немесио сослался на вас, но ему это не помогло, и его упекли за решетку. Приятель (тот самый из управления, о котором я только что упоминал) сказал мне, что Немесио похож на мертвеца и что на него нельзя смотреть без жалости. А в остальном у нас все по-прежнему, как и до вашего отъезда. Остерегайтесь мавров, они готовы в любую минуту нанести удар из-за спины. Всегда к вашим услугам, уважающий вас
Подпись: Сержант Тоторно.Трудно смириться с одиночеством, особенно если ему предшествовал период дружбы и приятного общения с таким человеком, как Леппринсе. И вот как-то раз, пресытившись бездельем, допекавшим меня в часы досуга после рабочего дня, и пренебрегая правилами хорошего тона, я пришел к дому Леппринсе, к дорогому мне жилищу на Рамбла-де-Каталунья, чьи липы над бульваром напоминали арку из зелени, изображенную на картине, висевшей над камином в гостиной.
Швейцар с седыми бакенбардами вышел мне навстречу и радушно приветствовал меня. Я немного воспрял духом. Но швейцар сразу же разочаровал меня: сеньоры Леппринсе переехали жить в другое место. Он очень удивился, что я не заметил вывешенного на балконе объявления: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ». И выразил сожаление, что ничем не может мне помочь, так как сам не знает — и это после стольких лет преданной службы, — где теперь живет сеньор Леппринсе, такой великодушный, такой учтивый и такой экстравагантный.
— Во всяком случае, — добавил он, пытаясь меня утешить, — признаюсь вам, что я даже рад этому, потому что молодого сеньорито я уважал, хоть он нередко и огорчал меня, а вот его нового секретаря, этого немца или англичанина, который угробил столько людей в театре, просто видеть не мог. В нашем доме он всегда был всеми уважаем.
Он взял меня под руку, и мы стали прохаживаться с ним по подъезду туда-сюда.
— Мне стало страшно за сеньорито, когда здесь поселилась та женщина. Вы знаете, о ком я говорю: та самая, которая поднималась по канатам лифта, словно африканская или американская обезьяна. Разумеется, я готов войти в любое положение. Так я и сказал своей хозяйке. Я сказал ей, что хотя сеньорито Леппринсе по своему поведению и серьезности выглядит старше своих лет, он еще совсем молод и, естественно, теряет голову в делах житейских, будничных. Вы понимаете, с возрастом… сказал я ей, становишься мудрее, разве не так?
— Да, конечно, — ответил я, не зная, как от него отделаться.
— На поверку так оно и вышло. Но этот бледнолицый, уж не знаю, как и объяснить… несимпатичен мне. Мне трудно выразить то, что я думаю.
Я незаметно увлек его к двери и протянул на прощание руку. Он взволнованно пожал ее и, удерживая в своей, плотной, рыхлой, сказал:
— И все же, сеньор Миранда, мне жаль, что сеньор Леппринсе уехал отсюда. Я очень уважал его. А жена у него просто святая! Настоящий ангел во плоти, вы понимаете меня? Воистину святая!
Я поведал о своей неудаче Перико Серрамадрилесу, а он покачал головой так, словно у него были связаны руки и он хотел бы отделаться от очков.
— Бог мой, все рухнуло, все рухнуло! — бормотал он.
Он столько раз повторял это, что я не выдержал и закричал ему, чтобы он замолчал и оставил меня в покое.
— О боже, прекратите ссориться, — вмешалась Долоретас. — Совестно слушать вас. Два молодых человека столько говорят о деньгах, вместо того чтобы работать и думать о своем будущем.
ПИСЬМО КОМИССАРА ВАСКЕСА СЕРЖАНТУ ТОТОРНО ОТ 30–6-1918 ГОДА, В КОТОРОМ ОН ПРОСИТ ИЗЫСКАТЬ ЕМУ ВОЗМОЖНОСТЬ ВМЕШАТЬСЯ В ЖИЗНЬ БАРСЕЛОНЫ ИЗ СВОЕГО УЕДИНЕНИЯСвидетельский документ приложения № 7-г.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
Тетуан, 30–6-1918.
Любезный друг!Сообщаю вам, что получил ваше письмо от 21 числа сего месяца, из которого извлек для себя немало пользы. Теперь у меня нет сомнений в том, что существует далеко зашедший заговор, жертвой которого на сей раз стал бедный Н. Сделайте все возможное, чтобы известие о его аресте дошло до меня официальным путем (через какой-нибудь бюллетень или газетную вырезку), тогда я смог бы вмешаться и потребовать, чтобы его выпустили на свободу. Мною движут самые гуманные чувства, и вы хорошо знаете, дружище Тоторно, что это так. Если я еще пользуюсь хоть каким-то авторитетом (во что я с каждым днем верю все меньше), то сделаю все от меня зависящее, чтобы пресечь такое превышение власти и произвол.
Воздаю должное вашим успехам: вы уже хорошо освоили пишущую машинку. Жизнь — это беспрерывная борьба. Выше голову и всегда вперед! С дружеским приветом
Подпись: А. Васкес Комиссар полицииРабота тянулась медленно и непродуктивно. Лето наступило в положенный срок и, казалось, никогда не кончится. Моя квартира, находившаяся под самой крышей здания, целыми днями была залита солнцем, а по ночам превращалась в раскаленное пекло. К вечеру, едва жара начинала спадать, увеличивалась влажность, предметы становились липкими, и я, привычный к сухому кастильскому климату, задыхался и обливался потом. Меня мучила бессонница. Когда же сон овладевал мной, мне снились кошмары: будто рядом со мной в постели лежит медведь. И страшило не его соседство — в моих сновидениях медведь был кротким и добрым, — а его близость, которая в раскаленной комнате делалась для меня невыносимой. Я просыпался весь в поту, бежал к умывальнику и пригоршнями плескал себе в лицо воду, которая растекалась по спине, принося минутное облегчение и блаженство.
Стремясь избавиться от медведя, от беспокойных изнурительных бессонниц, я запоем читал допоздна. Когда же мои глаза слипались, я спал мало и плохо. Утром вставал совсем разбитый и в таком гипнотическом состоянии находился весь день до тех пор, пока с наступлением ночи по иронии судьбы ко мне не возвращались просветление и силы.
